Особенности национальной магии. - Риана Интераль

  Точно! Все, бегу искать Лешку! Он-то, возможно, благодарен мне за спасение от коварных "заморозителей", то бишь криологов.

  Я вскочила с Димкиной койки и вышла из отсека для "комиков", который мне слишком хорошо знаком и который мне слишком сильно опротивел. В этом отсеке отбывают наказания. Никакой фантазии у наших преподов - только заключение в астрал и все. Может оно и к лучшему.

  Леха - моя единственная надежда, и эту надежду надо срочно отыскать. Я только потянулась к дверной ручке, как дверь распахнулась.

  На пороге стояла моя надежда - Леха Хмырев собственной персоной. От неожиданности и он, и я встали столбами.

  - Лешка, поговорить надо! - схватила я за рукав Леху, когда остолбенение прошло.

  - Поговорим, - кивнул Леха. - только сейчас к врачу сгоняю.

  - На что жалуемся-то?

  - Зуб болит.

  - Соболезную.

  Я отпустила его рукав, и он чуть не бегом кинулся к кабинету дантиста.

  Ой, как я ему не завидую! Сейчас либо накормят его болеутоляющим каким-нибудь снадобьем, либо на зуб положат смоченную в какой-то коричневой дряни ватку. У меня братишка старший постоянно мучается зубной болью, поэтому у нас в доме обязательно находится склянка с коричневой вязкой, как сопли, жидкостью с надписью "От зубной хвори". Я вижу, как мучается Славик, когда ему лечат зубья этой жидкостью. Не пробовала я ее, но все равно уже противно.

  Минут через пять Леха пробкой вылетел из зубоврачебного кабинета. Выражение лица у него, мягко говоря, не очень.

  - Ну и чего? Вылечили зуб? - спросила я и снова схватила Леху за рукав.

  - Вылечить-то вылечили, но скулы мне, похоже на всю жизнь свело, - ответил он, морщась.

  - А чего сделали?

  - Врач ватку в какой-то пакости смочил и велел на больной зуб положить, - пояснил Лешка. - На вкус страшно горькая. Вдобавок - жгучая.

  - Спасибо, что бормашины там нету, - вздохнула я. - Ну и чего, быстро перестал зуб болеть?

  - Да, подержал немного, и все прошло, - отозвался Леха. - Так о чем поговорить хотела-то?

  - Ой, точно! - спохватилась я. - Не поможешь мне с домашней работой? Там не много! А то, сам понимаешь, Димыч в коме, а одна я не протяну...

  Леха посмотрел на меня так пронзительно, что я почувствовала себя неловко под его свинцово-серыми глазами. Дар у него - сквозное зрение, судя по пронзительности взгляда.

  - Помогу, естественно, - весело кивнул Леха.

  - Ну, хорошо. Пойдем.

  Мы вышли из больнички. Я вздохнула свободно, потому что мне уже надоел запах карболки и йода - типичный запах любого врачебного заведения. Конец сентября, холодает уже, листья летят с деревьев вовсю, и ветер дует, и небо серое-серое, только изредка пробивается яркое солнце, вот как сейчас на данный короткий момент. Тем не менее, дышится легко не только мне, но и Лешке. Леха, между прочим, не преминул заинтересованно покоситься на двух хорошеньких сереброкожих киллиейек, чья блестящая кожа ослепительно сияла при свете недолгого, но лучистого солнца, а я не преминула подставить подножку Шурику Коршунову, который почему-то шел задом наперед. Он грохнулся на спину, увидел меня и лихо заматерился. Но при всем желании меня он перематерить не смог бы.

  - Чего, Леха, гормоны кипят? - поинтересовалась я, проследив за взглядом Хмырева.

  - Еще как! - хмыкнул Леха, взъерошив широкой пятерней русые волосы. - Ну, где встретимся для помощи?

  - За школой, на заднем дворе у деревянного камня, - пояснила я. - Знаешь, где это?

  - Знаю. Когда?

  - В полвторого.

  - Хорошо!

  Ну, на том и порешили.

  Я пришла домой и кинула на пол сумку. Полюбовавшись на восхитительный погром в комнате, я пошла готовить себе обед, а утром чуть не проспала, есть было некогда, и желудок теперь жалобно урчал.

  Вдруг тишину разрушил громкий звон, как от старого телефона с диском. Я опрометью кинулась в комнату и, сказав нехорошее слово, нажала на кнопку на стене около голограммного круга. В оном кругу мгновенно возникло изображение папы.

  - Папуля! - воскликнула я. - Привет...

  - Здравствуй, доча, - ответил папуля и оглядел мое жилище. - Чисто у тебя тут, однако...

  - Случайно вышло, - виновато опустила я голову. - Утром чистые носки искала...

  - Понятно. Ну-с, рассказывай, как делишки? Учишься-то как? Хорошо?

  - Сойдет, - пожала я плечами. - Сегодня пятерку слупила по крионике. Похвалили.

  - Молодец! - расплылся папка в довольной улыбке. Впрочем, тут же помрачнел. - А Димастый как там? Не вернулся?

  - Нет, - удрученно покачала я головой.

  - Жаль, - вздохнул папик. - мы в деревне все извелись, душа так изболелась, что не знаем, что и думать...

  - А как там старые пердуны поживают? Дермидонты которые? - перевела я разговор на другую тему.

  У папы улучшилось настроение.

  - А старые пердуны сидят на лавочке и семечки щелкают.

  - Не выяснили, кто из них настоящий Дермидонт?

  - Не выяснили. Спорят.

  - Ясно. А че еще у вас там произошло?

  - Пока ничего, но скоро произойдет! - тут папуля грозно нахмурился.

  - Ну-ну! Говори!

  - Председатель, скотина, ворует у населения провинции! - серое, чуть подрагивающее изображение папочки махнуло кулаком.

  - А в честь чего ворует? - поинтересовалась я.

  - Да не в чего! главное, пожертвовали деньги, много денег на строительство дороги, а то всем надоела слякоть эта проклятая по осени и весне.... Обещал пригнать каток на следующий день, а ждем уже неделю! Зараза-то...

  - Может, просто такие дела быстро не делаются? - предположила я, но все же разделяла мнение папеньки.

  - Но он обещал! - поднял вверх палец папа. - А раз обещал, значит, надо выполнять обещания. Так что я из него вытрясу. Обязательно.

  - Да ладно тебе, пап, - закатила я глаза. Для виду, конечно.

  - Не ладно! - возразил папуля. - Ты бы так же поступила! Да и любой из Адашевых так поступил бы! Ну, все, Кирушка, время - деньги. Я пошел.

  - Пока.

  Папуля махнул рукой, и голограммный круг погас. Я покачала головой. Это ж я в папеньку пошла такой авантюристкой. Жаловаться бесполезно. Привыкла ведь.

  Прошло еще три недели. Пока учусь и не тужу, а если что не получается - бегу за помощью к Лехе. Только если, конечно, застану его на месте, а то он круженный до ужаса, вечно где-то пропадает, как и Димыч. Но он не забывает добросовестно думать, кому и зачем надо было его заморозить тридцатого августа. Да и не только он, мы с ним вместе думаем, как же так, но, увы, на ум ничего не приходит. Но я, конечно, стараюсь не слишком часто напоминать ему об этом казусе, потому что он сразу становится каким-то недовольным и задумчивым.