Елизавета Петровна - А. Сахаров (редактор)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, внимательное рассмотрение фактов говорит за то, что партии в точном смысле этого слова у Елизаветы не было.
Из её приверженцев наиболее деятельными были доктор Лесток, ганновержец родом, но француз по происхождению (его биографию читатель найдёт на страницах романа), камергер Воронцов,[7] немец Шварц.[8] и еврей Грюнштейн[9] Близкий в то время Елизавете Алексей Разумовский непосредственного участия в интриге не принимал: и тогда, как и впоследствии, он держался в стороне от политики.
Наиболее деятельным был Лесток. Через него-то главным образом и сносилась Елизавета с маркизом Шетарди, и если некоторые историки и отрицают значительность роли Шетарди, то значительности роли Лестока в перевороте 1741 года, кажется, не отрицает никто.
VIII
Дальнейшее течение этой интриги достаточно отражено на страницах нашего романа. Поэтому коснёмся её только вкратце.
Франция и Швеция выработали такой план действий: Швеция объявит России войну, а когда это отвлечёт внимание правительства, Елизавета Петровна произведёт переворот в свою пользу. Но в благодарность она должна отдать Швеции все отнятые у последней Петром Великим земли.
Ни Шетарди, ни шведский посол Нолькен не учли горячей любви Елизаветы к родине и преклонения памяти отца. Елизавета наотрез отказалась от короны, которую можно получить, жертвуя интересами родины. Переговоры замерли, но Елизавету это не беспокоило; возмущение солдат и дворянства немецким засильем всё росло, на французские деньги уже успели подготовить почву, и теперь оставалось ждать благоприятного момента.
Вдруг Шетарди узнал, что граф Линар, давнишний возлюбленный правительницы Анны Леопольдовны, в точности проведал о роли французского посла. Хотели даже арестовать и судить Шетарди, но маркиз смело заявил, что выбросит из окна всякого, кто осмелится явиться к нему без разрешения. Хотели арестовать Елизавету Петровну и посадить её в монастырь. Но, с одной стороны, уже боялись очень идти напролом, чтобы не усилить раздражения среди войска и дворянства, а с другой – какую пользу могло принести устранение Елизаветы теперь, когда интрига была в полном ходу, а за границей благополучно проживал её племянник (впоследствии Пётр III)?
Пока правительница Анна Леопольдовна[10] разводила руками, не зная, на что решиться, Шетарди пошёл на мировую с Елизаветой, отказался от требования территориальных уступок в пользу Швеции и требовал одного: чтобы все приверженцы немцев были устранены и понесли суровую кару. На это Елизавета согласилась, и мир был заключён.
Вскоре с помощью преображенцев Елизавета арестовала всё правительство, не исключая и малолетнего императора Иоанна VI Антоновича. 26 ноября утром проснувшиеся петербуржцы узнали, что на русский престол вступила императрица Елизавета Петровна.[11]
IX
Наша задача будет недостаточно полна, если мы не дадим краткой характеристики личности Елизаветы.
По удачному выражению проф. В. Ключевского,[12] Елизавета представляла собою типичную русскую барыню XVIII века. Умная и добрая, но малообразованная и плохо воспитанная, а к тому же капризная, своенравная и беспорядочная, императрица Елизавета была человеком момента. В этом заключается разгадка той двойственности, которая поражает нас в ней.
Елизавета была очень проста в обращении, любила толкаться по девичьей; сама наряжала прислугу к венцу и любила смотреть в дверную щёлочку, как веселится дворня. Но в то же время самое пустячное нарушение этикета могло показаться ей величайшим преступлением. Елизавета терпеть не могла политики, дипломатических тонкостей и переговоров.
А между тем в своих покоях она устроила нечто вроде интимного кабинета из приживалок и сплетниц, где премьером была Мавра Шувалова; «предметами занятий этого кабинета были сплетни, наушничество, всякие каверзы и травля придворных друг против друга, доставлявшая Елизавете великое удовольствие». Елизавета была очень ласкова в обращении, но из-за пустяка приходила в неистовство и бранилась более чем неподобающими словечками, не разбирая, кто перед нею – мужчина или женщина, лакей или министр.
Родившись на переломе прежней азиатчины и европейского свободомыслия, Елизавета совмещала в себе московскую набожность с французским легкомыслием и распущенностью. От вечерни императрица неслась во весь опор на бал; а с бала уезжала, чтобы поспеть к заутрене. Она молилась долго, истово и искренне, но по временам прерывала молитву, чтобы подойти к зеркалу и лишний раз полюбоваться на свои «приятности».
Более всего любя мир, Елизавета воевала половину своего царствования. Ценившая образование, основавшая первый русский университет, Елизавета до конца своих дней была уверена, что в Англию можно проехать сухим путём. На куртаги, балы, маскарады, шествия и т. п. тратились огромные деньги, а между тем модные французские магазины отказывались кредитовать императрицу, так как из дворца совершенно невозможно было получить деньги по счёту. Парадные комнаты дворца поражали роскошью, но жилые просто не соответствовали своему названию, так как «жить» в них было совершенно невозможно: было тесно, убого, неряшливо, двери не затворялись, сквозь окна дуло, по стенам текла вода. После императрицы осталось 15 000 платьев и два сундука шёлковых чулок, а между тем мебели и сервизов было так мало, что при переездах императрицы из дворца во дворец приходилось всё таскать за собой. Словом, четыре строки «Русской истории от Гостомысла» А. Толстого в значительной степени исчерпывают личность Елизаветы:
Весёлая царицаБыла Елизавета,Поёт и веселится,Порядку только нет.
Да, «порядка» у императрицы Елизаветы не было ни в чём и никогда!
Часть первая
ЛЮДОВИК
I
КОРОЛЬ СКУЧАЕТ
Зима 1738/39 года отличалась необычной даже и для Парижа мягкостью, а вернее, так её и вовсе не было. Ни снега, ни морозов; как заладил осенью мелкий, унылый дождик, так и шёл почти без перерыва всё время. Сырость стояла невообразимая; парижане хрипели, чихали, кашляли и на чём свет стоит проклинали ужасную погоду.
Впрочем, на сырость ворчали только зажиточные, а бедняки, количество которых неимоверно возрастало с каждой новой палочкой, прибавлявшейся к имени Людовиков, вступавших на трон, только радовались. Всё равно в тех ужасающих подвалах, куда загоняла их нужда, всегда было сыро, но зато отсутствие морозов избавляло их от забот доставать топливо. Хоть тепло было – и то слава Богу!
В январе выпал снежок, который пролежал целых три дня. Думали уже, что установится запоздалая зима. Но в одно действительно прекрасное утро парижане, проснувшись, увидели безмятежно-голубое небо и дивное, яркое, тёплое солнце, спешившее теперь с лихорадочной энергией наверстать то время бездеятельности, которое пришлось ему провести за густым пологом серых зимних туч. Снег быстро стаял, земля обсохла. Налетели весёлые пташки, деятельно занялись витьём гнёзд, и к началу карнавала творческая работа весны была уже в полном разгаре. Из-под земли гордо высунулись молодые, сочные ростки, жадно тянувшиеся к материнским ласкам солнца, высыпали скромные хрупкие анемоны. Почки деревьев надулись, набухли и в одну из тёплых весенних ночей лопнули, развернувшись ярко-зелёным ажуром юных листочков.
Солнце примирило и богатых, и бедных: все радовались весне, всех тянуло к солнцу. Улицы наполнялись пёстрой народной толпой, и опять парижане, забывая свои беды и несчастья, зажили той бесшабашной, поверхностной жизнью, где острое словцо и весёлая шутка ценились зачастую дороже необходимого хлеба. Богатые с надменным видом направлялись за город в экипажах, бедные шли туда же пешком, перебрасываясь весёлыми шутками насчёт первых. Тут, среди осыпанной царски-щедрыми дарами весны зелени Булонского леса, они уже не чувствовали себя обделёнными: разве не одинаково приветствуют радостным щебетаньем весёлые птахи и бедных, и богатых? Разве не одинаково ласкает их солнце? Разве шаловливый демократ-ветерок делает какую-нибудь разницу между пышными перьями дорогих шляп и дешёвыми ленточками скромных, кокетливых чепцов?
О нет, в особенности, что касалось последнего, то по мере того как день клонился к вечеру, его шалости становились всё более и более неразборчивыми и дерзкими. Изящному, выхоленному, изнеженному герцогу Ришелье ветер засыпал глаза пылью, а когда при виде его смешных гримас какой-то рабочий расхохотался во весь рот, то шалун набил пыли полный рот смешливому. Старой, накрашенной, намазанной маркизе де Бледекур, тратившей немалые деньги на содержание целого штата молодых возлюбленных, ветер растрепал гигантское страусовое перо и в заключение шлёпнул её им же по лицу. А когда молоденькая, хорошенькая гризеточка, увидав это, крикнула: «Осторожно! Штукатурка обвалится!» – то ветер счёл своим долгом почтить и её своим вниманием и с этой целью немедленно накинул ей юбку на голову, к немалому удовольствию двух молодых студентов. Видимо не чувствуя ни малейшего почтения даже к принцам крови, ветер вырвал из рук герцога Шартрского миниатюрный, тоненький платок, которым его высочество собирался смахнуть пыль с высочайшего лица, высоко взметнул его кверху и понёс между верхушками деревьев, но тут же одумался и кинул платок на ближайший сучок, а сам, словно напроказивший школьник, понёсся во всю прыть далее, поиграл флюгерами в Сен-Клу и наконец забрался в дивный Версальский парк.