Американец - Борниш Роже

— Хорошо, что застал тебя дома, дорогая… Ты знаешь… — Каждый раз, когда я с этого начинаю разговор, то догадываюсь, что обо мне думает Марлиз. Она уже привыкла к моим фокусам, и невозмутимо ждет, пока я начну свои песни. Мой взгляд скользит по проводам телефонной линии, я вижу как она прислонилась спиной к входной двери нашей маленькой квартирки, поставив свою изящную ножку на полуоткрытый чемодан, из которого вылезают свитера и кофты. Несмотря на оптимистические заверения синоптиков, она все-таки взяла все теплые вещи, ну, на всякий случай…

Однако мне что-то не совсем нравится, как она отвечает:

«Я тебя внимательно слушаю, дорогой».

Тем не менее, надо бросаться в воду. Мне предстоит с величайшей осторожностью сообщить ей, что наш отпуск откладывается.

— Знаешь, дорогая, ты была права тогда… Вьешен — хитрый лис. В самый последний момент он мне подсунул одно дельце. И если бы ты знала, какое!

Я ожидал, что ответом мне будет долгая тишина. Ну что же, ей нужно время, чтобы переварить полученную информацию.

С наигранным воодушевлением я продолжаю:

— Угадай, что он мне предложил взамен? Взять отпуск в октябре. Как он сказал, как раз в сезон сбора винограда. По-моему, это неплохая идея. К тому же мы могли бы… Слишком поздно я вспоминаю, что Коррез больше знаменит своими политическими деятелями, чем вином. В трубке слышно ровное дыхание Марлиз, затем раздается ее голос, спокойный и твердый как у генерального прокурора:

— Роже, знаешь, что я хочу тебе сказать. Ты — настоящий сыщик.

Это Вьешену надо говорить, а не мне.

— … Да, настоящий сыщик, оставайся со своим Толстяком, раз ты без него не можешь, а я поеду в отпуск…

И она вешает трубку.

Молча, с пустым взглядом боксера, пропустившего хороший удар, кладу трубку на рычаг. С трудом прихожу в себя, складываю бумаги в папку, а затем бросаюсь к кабинету Толстяка. Дверь уже закрыта. Без стука я открываю соседнюю дверь, нарушая воздушное пространство его личного секретариата. Машинистка, зачитавшись очередной газетной порцией любовных историй, застыла за своей замолчавшей машинкой.

— Отдайте патрону, когда он придет. И скажите ему, что я отказываюсь от отпуска!

Она бросает на меня взгляд, еще замутненный пылкой любовью, которую испытывает богатый промышленник к своей молоденькой секретарше, непременно обещая ей руку и сердце:

— А как на это смотрит Марлиз?

Ее жалобный, расстроенный голосок едва слышен.

— Марлиз? Что, Марлиз…

И я захлопываю за собой дверь. Женщины, они все одинаковые. При чем тут Марлиз, когда сам Рокко Мессина, один из королей мафии, свободно разгуливает по Парижу, может быть под самым моим носом?

К счастью, в кафе «Лапост» прохладно и темно. На секунду я расслабляюсь и опрокидываю в себя первую кружку пива с жадностью африканского стрелка, припадающего к источнику в оазисе. С моего места рядом со стойкой мне видно все, что происходит на улице, а я остаюсь незамеченным… А там кое-что происходит…

Что это за лысый коротышка, застывший напротив дома, где живет Лилиан Серизоль? Он меня заинтересовал, еще когда я проходил мимо как уставший путник, еле передвигая ноги. Я покрутился возле него, а затем вошел в бистро.

Что он тут делает, этот парень, в такую жару? Он застыл, уставившись в одну точку и засунув руки в карманы своей спецовки. Напрасно я таращу глаза, изо всех сил напрягаю свою память, я его не знаю. Во всяком случае, он не похож на полицейского. Я это вижу, я это ощущаю. Полицейского я сразу отличу от кого угодно, у меня на них нюх, я их чую за сто шагов, как, впрочем, и преступников.

Единственное объяснение необычного дежурства — это один из подручных Рокко, мафиозо-телохранитель, который стоит на стреме, пока красавчик Мессина забавляется там с Лилиан. Хорошо, что я сразу помчался сюда. Я чувствую, что скоро здесь что-то произойдет. От нетерпения я верчусь на стуле. Вторая кружка пива не может затушить внутренний жар.

Если он постоит на солнцепеке еще пару часов, его хватит солнечный удар, этого гориллу «Мэйд ин Италий»… Мне-то здесь в холодке можно сидеть сколько влезет, хоть до самого вечера.

Меня совсем не тянет домой. Если я приду сейчас, предстоит объяснение с Марлиз. Пусть лучше она побудет одна, это ее приведет в чувство.

Я заказываю третью кружку пива. Выходка Марлиз меня расстроила. Даже глубоко задела, я не ждал такого от нее. Я очень люблю свою Марлиз, ее присутствие успокаивает меня, когда возвращаюсь домой вымотанный, выжатый, как лимон, слежкой и погонями. Она мне будет необходима тем более сейчас, когда Толстяк, как ни в чем не бывало, подсунул мне это дело… Да и к тому же, в это время — период всеобщих отпусков, — кто займется моим бельем и кухней? В ресторане дорого. А травиться в столовой Сюрте мне совсем не хочется.

«Лучше иметь благодарную собаку, чем неблагодарную женщину», — гласит арабская пословица. Я, конечно, не женоненавистник, но теперь мне кажется, что в этом что-то есть. Все так, Марлиз просто неблагодарна. Неужели женское счастье заключается в том, что я ей не даю: подарки в интимной обстановке, званые обеды и театры, свободное время по воскресеньям и по праздникам? Конечно, у меня невозможная работа, и к тому же низкая зарплата. Но ведь я ей все-таки даю минимум необходимого. Это не так уж мало. Она ведь знает, что я делаю все, что могу…

Ну и пусть она едет в эту вшивую деревеньку. Мне на это наплевать. Посмотрим, сколько времени она там продержится, а потом прискачет домой бодрой рысью, ей, наверное, небезынтересно будет знать, чем я тут занимаюсь в ее отсутствие. В Париже в это время так много соблазнительных иностранок… Ну, что же, будь спокойна, я не буду скучать. Где мои Гретхен, англичанки и шведки?

Чтобы нарушить ход своих мыслей, я бросаю монету в щель музыкального автомата. Хрипловатый голос малышки Пиаф льется из динамиков. Ей повезло — она видит «жизнь в розовом цвете». Я пожимаю плечами. Настроение у меня все хуже и хуже. Мафиозо-убийца даже глазом не моргнул, когда в бистро заиграла музыка. Хозяин, быстро спрятавшись за «Франс-Суар», время от времени бросает на меня удивленные взгляды. Я его единственный клиент. Маленькое объявление, выведенное псевдоготическим шрифтом, болтается на зеркале: «С 1 по 31 августа заведение закрыто».

— Завтра закрываетесь?

Я задал вопрос лишь для того, чтобы что-нибудь сказать. Хозяин кабачка аккуратно, как архивариус, сложил газету и засунул ее между рядами бутылок. На лице его засияла улыбка, а то он уже подумал, что этот клиент не хочет разговаривать.

— Сегодня все закрываем. А завтра я уже буду в Бриве.

Черт возьми, всюду меня преследует этот Коррез.

В памяти всплывает вопрос Толстяка: «Да что вы там забыли, в этом Коррезе, Борниш?»

Еще немного, и я бы воспроизвел его хозяину кафе, облокотившемуся на стойку напротив и обдававшему меня запахом колбасы и красного вина. Я отступаю на шаг назад.

— Здорово, — говорю я, преданно глядя ему в глаза, — а я еду в Шабриньяк…

Без Марлиз я бы никогда не узнал названия этого захолустья. И, несмотря на обиду, я думаю о ней с благодарностью. Пока я мочу губы в пенистом пиве, хозяин от усердия морщит лоб:

— Погодите, это случайно не в районе Жюйяка?

Нашел у кого спрашивать! Я до недавнего времени справлялся по карте железнодорожных сообщений Франции, чтобы определить, куда меня посылает в командировку Министерство Внутренних Дел.

— Точно, там, — с радостью подхватываю я, ставя кружку на стойку. — Это рядом с Жюйяком.

По правде говоря, я совсем в этом не уверен, но в полиции надо уметь соврать, чтобы расположить к себе человека. К тому же теперь, когда мы почти друзья, я могу не стесняться и спросить прямо:

— Скажите, тут у вас напротив живет одна красотка… Лилиан Серизоль. Вы ее, случайно, не знаете?

Я принимаю вид заправского волокиты. Прямое попадание. Хозяин, весь замаслившийся от мужской солидарности, наклоняется ко мне поближе.