Почтовый перевод - Сембен Усман

— Сколько? — спросил Дьенг.

— Ты отец семейства. Вместо четырехсот дай ему триста.

Дьенг нашел, что взятка слишком велика.

— Ты подумай, как он рисковал! Из-за твоей тысячи он рисковал всем своим будущим и благополучием своей семьи.

Слушая перечисления опасностей, которым чиновник подвергался из-за него, Дьенг отсчитал ему триста франков. Он думал сердито: «Эти ловкачи взимают поборы за каждую услугу», — но признавал также, что без ловкачей людям, подобным ему, Дьенгу, было бы трудно жить на свете. На обратном пути, с деньгами в кармане, он рассматривал витрины магазинов, в которых теснились покупатели. Внимание его привлекла толпа любопытных, собравшаяся около здания Земельного управления. Там нараспев что-то рассказывал старик нищий. У него были провалившиеся пустые глазницы, на изможденном лице выступали острые скулы. Сильный голос его проникал в душу. Дьенг пошарил по карманам.

— Папаша! Папаша! — услышал он рядом с собой женский голос. — Прости меня, папаша. Я чужая в Ндакару[6]. Приехала сюда полечить мужа, но аллах призвал его к себе. Теперь мне надо вернуться в свою деревню. Я взываю к твоему великодушию! Ради аллаха, ради пророка его Мухаммеда, помоги!

Женщина произнесла все это высоким ровным голосом; она ничем не старалась вызвать сострадание, болезненную жалость, только слезы блестели у нее в уголках глаз и дрожали на ресницах.

Дьенг посторонился, пропуская двух прохожих.

— Ой! Ой!.. — закричал он. — Да я же тебя только что видел и даже дал тебе двадцать пять франков. Вон там это было, вон там!

Дьенг был убежден, что женщина та же самая, те же глаза, то же вытянувшееся лицо. Только одежда другая.

— Меня видал? Меня? — воскликнула она, приложив руку к груди. — Ты, верно, ошибаешься, за другую меня принимаешь.

— Нет!.. Нет!.. Аллах мне свидетель.

Люди оборачивались, враждебно смотрели на них.

— Ступай своей дорогой, старик! Я не такая, как ты думаешь. Я честная женщина.

— Да ведь только что, вот сейчас… На панели.

— Старик, — вновь прервала его женщина. — Ступай своей дорогой. Ты похож на марабута. И я никогда бы не подумала, что такой почтенный человек может так вести себя.

Дьенг забормотал:

— Да я же ничего не говорю… Помолчи, пожалуйста.

— У меня дома отец остался в твоих годах. А ты-то… Смотрите, как разоделся, да еще вздумал приставать к женщинам и делать им бесстыдные предложения, — сказала она и пошла дальше.

Дьенг, вконец расстроенный, посмотрел вокруг. Люди отпускали нелестные замечания на его счет. Он не знал, куда деваться от стыда. Человек его возраста в белой униформе (как видно, шофер) деликатно взял его под руку и вывел из толпы.

— Если порядочные люди принялись милостыню просить, до чего же мы дойдем?

Шофер не ответил. Пройдя несколько шагов, он оставил Дьенга и пошел своей дорогой. Сесть в автобус? Нет, об этом не могло быть и речи. На оставшиеся деньги надо сняться в фотографии и купить марку.

На проспекте Блеза Дианя он стал рассматривать витрины фотографов. В одном ателье сирийка с белым покрывалом на голове устало спросила его на языке волоф:

— Тебе что, любезный? Сфотографироваться?

— Только справиться хочу! Фото для удостоверения личности сколько стоит?

Не вставая с табурета, сирийка назвала цену. Дьенг нашел, что это слишком дорого. У пяти-шести других фотографов цена оказалась такая же. Он хотел было сняться у самого известного из фотографов, но цена испугала его. В конце концов он отправился к Амбруазу. Этот маленький смешной человечек подхватил его на пороге своей мастерской, устроенной в бывшем гараже. Не дав ему времени передохнуть, Амбруаз усадил его. Подручный, понимавший каждое движение хозяина, навел на клиента две лампы, и лучи их впились в глаза Дьенга.

— Не закрывай глаза, приятель. Это для удостоверения? Прекрасно. Я сразу понял, как увидел тебя. Подними подбородок… Так… Не шевелись!.. Готово.

Дьенг вынырнул из-за занавески. Амбруаз взял у него двести франков и сказал:

— Завтра.

Дьенг не спал до поздней ночи и, полный радостной уверенности в обеспеченном будущем, сразу позабыл о всех своих злоключениях. Он гордился великой силой своего терпения. Ворочаясь в постели с боку на бок, он обдумывал, какой ответ племяннику продиктует завтра писцу, и вдруг вспомнил, что не заплатил ему пятьдесят франков.

«Я получил твое письмо и денежный перевод. Уж сколько месяцев мы горевали и волновались, что ты пропал. Все тревожились. Как-то раз один из твоих товарищей сказал нам: „Абду уехал во Францию“. Нехорошо ты поступил — уехал, никого не предупредив, главное, меня. Ты же меня знаешь, уж мне-то мог бы ты сказать. Пожалуй, я сначала и воспротивился бы, но только потому, что боялся бы за тебя. Но, зная, что ты хороший сын, я все же дал бы тебе благословение, потому что ты ехал работать. Я рад, очень рад был узнать, что ты работаешь. Вот ты теперь в чужом краю. Ты один, некому дать тебе совета. Некому сказать тебе, что надо делать, а чего делать нельзя. Ты теперь сам себе и отец и мать. Избегай дурных знакомств. А также помни о том, что ты должен вернуться на родину. У матери только ты один из восьми ее детей работаешь. Думай прежде о ее нуждах, а потом уже о своих. Ведь здесь людям живется все труднее и труднее.

Получив деньги по переводу, я поступил так, как ты указал. Три тысячи франков послал твоей матери. Полагаю, что через несколько дней получу от нее весточку. Может быть, даже она сама приедет».

Дьенг задался вопросом — надо ли говорить о четвероюродном племяннике. Лучше не все говорить. И он опять принялся обдумывать письмо.

«Как ты просил, я храню для тебя двадцать тысяч франков. По-моему, тебе следует посылать мне все свои деньги. И тогда я до твоего возвращения куплю тебе дом. Молодость не вечно длится».

Он уже устал мысленно диктовать и вскоре уснул возле Арам.

На следующее утро от отправился в контору четвероюродного племянника. Тот на своей машине отвез его в мэрию. Там велел подождать около старика вахтера, который сразу узнал Дьенга. Они побеседовали. Племянник вышел с каким-то служащим. «Наверно, сеф, — подумал Дьенг, — по всему видно». Четвероюродный племянник поманил дядю. Записал на бумаге дату и место рождения Ибраимы Дьенга.

— Приходи послезавтра, дядюшка. На второй этаж, — сказал осанистый приятель четвероюродного племянника.

Итак, все устроено. Племяннику некогда было довезти его до дома, он высадил его у перекрестка Сандага. На прощанье Дьенг взял его руки и, повернув их ладонями вверх, забормотал стихи из Корана. Племянник не противился. Украдкой он поглядывал на полицейского, который направлялся к ним, ощупывая свой нагрудный карман. Поравнявшись с Дьенгом и племянником, он искоса поглядел на их руки, на лицо племянника, потом на марабута (он счел Дьенга марабутом) и тоже протянул руки. Дьенг взял его за большой палец и, обратив лицо к небу, зашептал молитву. Двое прохожих остановились и протянули руки. Закончив долгое бормотанье, он щедро поплевал вокруг. Каждый сказал: «Аминь! Аминь!» — потер ладонями лицо, и сборище рассеялось.

Дьенг вернулся домой в прекрасном настроении. Ведь послезавтра он получит выписку из метрической книги, а нынче вечером — фотографию. О марке он опять позабыл.

До вечера ему нечего было делать. А завтра предстояло навестить два дома: один по случаю рождения ребенка в семье, другой по случаю похорон. Уклониться было невозможно. После посещения кафедральной мечети следовали визиты родных и друзей. В субботу по каким-то таинственным причинам он не пошел в мэрию, отложив это на понедельник.

Во второй половине дня он направился к фотографу Амбруазу. Мастерская оказалась закрытой.

Дьенг вернулся домой и застал там свою старшую сестру, мать Абду. Это была крепкая широкобедрая женщина с обветренным лицом и покрасневшими глазами. После положенных приветствий она сразу перешла к житейским делам и без всякой патетики, произнося слова с жестким кайорским выговором, объяснила, зачем пожаловала. Завтра же ей надо в обратный путь. Она получила письмо от своего сына Абду и вот приехала за тремя тысячами франков, которые он ей прислал. Дьенг рассказал о всех своих хлопотах. Перспективы теперь уже благоприятны. Вопрос нескольких дней, самое большее два-три дня. Он даже ходил к своему четвероюродному племяннику, и тот принял его весьма учтиво.

— Это он-то? Да он нынче и знать нас не желает, а ведь я в детстве его и обмывала и подтирала!

— Надо понимать…

— Что понимать? Что он от нас отрекся? А мы-то его в детстве приютили, поили, кормили. Нынче, видите ли, он стал тубабом!.. Не говори ты мне о нем! Он знает, в какой нищете мы живем. Я еще не потеряла чувства своего достоинства. Я уеду отсюда, не заглянув к нему.

— А где твой муж?