Куда он денется с подводной лодки - Наташа Труш

Потом, когда Инга стала взрослой, и у Ингмара давно была семья, они сами говорили отцу, чтобы он подыскал себе «половинку». Он рассмеялся и сказал:

– Моя половинка давно в лучшем мире, меня ждет…

Казалось, он был счастлив тем, что так сложилась жизнь. Во всяком случае, так он говорил, оговариваясь всякий раз, что в любви нет никаких правил. У него – вот так, а у них может быть все иначе. Однажды в откровенном разговоре он сказал Инге, что он не раз и не два пробовал устроить свою жизнь, но отношения с женщинами не складывались. И не потому, что они такие все плохие. Как раз наоборот. Ему встречались в жизни замечательные женщины. Но он их не любил. А жить вместе только потому, что так хотелось им, он не мог.

– Дочка, ты не переживай! У меня есть вы. Все остальное я как-нибудь решу…

Видимо, он «как-нибудь» и решал проблемы своего одиночества, но в семье и с детьми был один. Вернее, с Оленькой, о которой помнил всегда. Да и как ее забыть, если Инга с годами стала ее точной копией…

Одно огорчало стареющего Эдварда: у Инги не было дня рождения. Он стал днем смерти ее матери, и поэтому отмечать его, в семье было не принято. И хоть фактически Оленька умерла на следующий день, после родов, эти два события – радостное и скорбное – были записаны как один день – 28 сентября. И Инга привыкла к этому. И каждый год 28 сентября вспоминала только о том, что это день смерти мамы.

…Папа по странному стечению обстоятельств тоже ушел в этот день. Когда Инга пришла к нему утром и сказала, что уже побывала в храме и поставила свечку за упокой мамы, отец, посмотрев на нее просветленным, каким-то совсем иным взглядом, вдруг уронил:

– Две скоро будешь ставить…

Он отправил ее, сказал, что хочет отдохнуть. И когда Инга пришла к нему через пару часов, отец уже был без сознания. А, уходя, вдруг вздохнул, улыбнулся и произнес чуть слышно:

– Оленька…

* * *

– Как ты там устроилась? Рассказывай! – кинулась с расспросами Тося, едва они присели за столиком в крошечном уличном кафе почти под окнами квартиры Кузнецовых. Как Тося не уговаривала, заходить к ней Инга отказалась. 0чень боялась, что придется тете Соне докладывать о своих не совсем веселых делах.

– Нормально все. Думаешь, работаю? Шиш с маслом! Отдыхаю! – Инга посмотрела на подругу. – Ты знаешь, я ведь никогда вот так не отдыхала. Все какие-то курорты были, ванны с массажами. А тут – дача деревенская, быт не очень устроенный, а мне нравится! Самое тяжкое было – одиночество. Сначала, конечно, поплакала в подушку. Ты ведь понимаешь, не каблук отвалился… А потом втянулась. У соседей каких-то кустиков набрала, рассады. Вот клумбы вам вокруг дачи строю. Сама! Представляешь?!

Тося не представляла. У Инги благоустройством территории вокруг ее отцовского дома занимались специально привлекаемые к этому делу садовники. Растения покупали по каталогу, все уже подрощенные, а то и взрослые. После работы специалистов Инге оставалось только поливать да любоваться. А ветки обрезать, пересадить что-то, или клумбу – альпийскую горку соорудить – это все настоящие садовники делали.

И вдруг Инга в этой роли! Трудно представить.

– Да ничего сложного, как оказалось, – Инга улыбнулась, вспоминая, как вместе с кустиком «разбитого сердца» соседка подарила ей… коровью лепешку, для удобрения. И Инга несла лепешку в мешочке, а он порвался. Ией пришлось собирать драгоценное удобрение руками.

– Крестьянка! – со смехом сказала Тоня.

– Ну, да, можно и так сказать. Вот Митеньку везу, теперь мне с ним хорошо будет…

– Ну, а дома что? – осторожно спросила подруга.

– Дома тихо и чисто, – ответила Инга. – Я не скрывала, что была. Как скроешь? Митю же забрала! Написала записку Кате, чтоб она не переживала и Митьку не искала.

– А Стасу?

– А что «Стасу»? Стасу я ничего не написала. – Инга помолчала. – Тось, время показало, что я не смогу смириться. Наверно, как говорит твоя мама, мы и, правда, тупые кое в чем, раз мужики от нас убежали: от тебя – к соплюхе. У меня – еще хуже. Но другими-то мы не станем. Наверно, надо признать, что брак наш себя изжил. И у меня только главное на повестке дня: как все это сыну и брату сказать…

Лысый Митяй, впервые попавший на дачу, из которой через дырки в заборе можно было попасть на волю, с первого дня начал осваивать незнакомую территорию. Поначалу Инга переживала за него. Во-первых, на дачах было много здоровенных городских котов, которых привозили на лето хозяева. А местами за заборами злобно рыкали собаки. Но потом она поняла, что Митя за ручей не ходит. Только вдоль него. А в их глухомани все было спокойно. У бабки Грибушки жил на дворе старый кот Вася с рваным ухом, и у Савватия Степаныча ошивалась живность, в основном те бедолаги, которых несознательные граждане заводят ради забавы, а потом безжалостно оставляют в дачном поселке.

Это были странные звери. Собаки, ласковые как телята, и кошки, что тише мышек. Как будто, познав в своей жизни предательство близких и любимых, они перестали верить всем. Но не обозлились, не оскотинились, а напротив – стали смиренными и покладистыми. Вот только верили при этом лишь Степанычу. И только из его рук не стеснялись брать еду. Иногда, через год, их бывшие хозяева находили тут, пытались вкусностями и словами ласковыми на свой участок заманить, но все тщетно. Брошенные животные гордо отворачивались от вкусного лакомства, и на сладкие посулы не велись. В руку, протянутую бывшими, не впивались зубами, но и погладить себя не давали.

Митя во двор к сторожу дачному тоже наведался. Приняли его там нормально. По поводу его «одежки» местные кошки, наверно, перекинулись парой колких словечек, а может, решили, что Митю невзначай ошпарили кипятком или побрили. Убогого тем паче пожалеть надо, поэтому никто его там не обидел. А когда его со двора Степаныча унесла симпатичная женщина, поняли, что Митя не конкурент, и признали в нем «соседа». К тому же, Митя был не котом, а котенком, а маленьких у животных обижать – преступление. Это к осени он заматерел и стал заглядываться на кошек. И, судя по всему, где-то и ему перепало от щедрот кошачьих большой и чистой любви, и от кавалеров-неудачников досталось на орехи.

А летом он рос, охотился безрезультатно на крота, и составлял Инге компанию во всех ее дачных делах.

Впрочем, дел тех было не так много. Да и не просил ее никто переделывать эти дела – сама себе создавала трудности. Как будто для того, чтобы отвлечься от мыслей не очень веселых. Мысли эти были, конечно, про Стаса.

* * *

Он ворвался в ее жизнь двадцать лет назад. Инга готовилась поступать в университет – подала документы на исторический, и думала только о предстоящих экзаменах. Она не выпускала из рук учебников, и любой удобный случай использовала с толком: прочитывала пару-тройку страничек из книжки, наверстывала упущенное. Они только-только вернулись в Ленинград из Карелии, обживали заново свою старую квартиру, в которой все эти годы жили посторонние люди. Теперь после временных квартиросъемщиков отец затеял в доме серьезный ремонт, а поскольку больших денег на него не было, он многое делал сам, не очень умело и медленно.

Инга убегала из дома, чтобы не дышать краской, а отец мучался от мысли, что так не вовремя развел в доме стройку – как раз тогда, когда дочке надо было усиленно готовиться к экзаменам. Впрочем, он был уверен в ней, как в себе самом: все-таки все эти годы он сам ее учил и о багаже знаний Инги был хорошо осведомлен. «Поступит!» – уверенно говорил сам себе Эдвард Валевский.

А Инга не только повторяла школьную программу, но и заново знакомилась с городом, в котором до этого была лишь наездами. Здесь родились и выросли ее родители. Отсюда они уехали работать на север, где родилась она. Где-то в этом городе жил огненно-рыжий мальчик – ее первая любовь, разлуку с которым она переживала очень тяжело.

Странно все получилось. Они проводили вместе каждое лето: мальчик приезжал в их поселок к бабушке. Сначала вместе качались на качелях и играли в прятки за сараями. Потом он учил ее кататься на велосипеде и мазал ей йодом разбитые коленки. Потом учил ее плавать. А когда она заканчивала восьмой класс, он посмотрел на нее другими глазами, и почему-то стал стесняться ходить с ней на пляж. И краснел, когда встречал ее на улице. Ему казалось, что она, как все, может засмеяться ему в лицо и бросить презрительно – «Рыжий!»

Это было переломное лето в их отношениях. Инга тоже вдруг стала прятаться от него, и подолгу рассматривать себя в зеркале.

Они почти что не виделись тем летом, старательно избегая друг друга. И однажды столкнулись нос к носу на танцплощадке у поселкового клуба. Мальчик покраснел, а когда из динамика зазвучали первые аккорды популярного в то лето танго, и к Инге – именно к ней, он всей кожей почувствовал это! – направился его дружок, мальчик отклеился от стенки, сорвался с места, опередил друга, и пригласил Ингу на медленный танец.