Восход - Виктория Хислоп

Христос обожал риторику энозиса. Ему нравилось произносить речи, даже если их слушал только его брат.

Маркос вздохнул. В юности он тоже играл в борца за энозис и даже давал клятву: «Я не брошу борьбу, пока наша цель не будет достигнута». Но теперь цели движения не совпадали с его собственными.

– Скажем так, Христос, у меня изменились интересы. И Кипр изменился. Он стал островом возможностей. Что мы выгадаем, если станем частью Греции?

– О чем ты говоришь?! Какой еще остров возможностей?

– Ты не заметил?

– Не заметил чего?

– Как растет этот город?

Христоса раздражал добродушный тон брата.

– Это все из-за денег, что завелись у тебя в кармане? Так, что ли?

– Не только, Христос. Задай себе вопрос: ты хочешь, чтобы твоим драгоценным островом управляла диктатура? Из Афин?

Брат молчал.

– Гамото![10] Черт! – Маркос порезался, из ранки засочилась кровь. – Христос, дай мне носовой платок.

Он прижимал платок к порезу, пока кровотечение не остановилось. Ему было неприятно, что на щеке может остаться след от пореза.

– Посмотри на себя, хнычешь, как ребенок, – насмешливо бросил Христос.

Он не оставлял попыток склонить Маркоса на свою сторону, но чем напористее и патетичнее становился Христос, тем спокойнее был Маркос. Он по-прежнему добродушно посмотрел на младшего брата и лишь покачал головой.

Христос сжимал и разжимал кулаки. Он готов был расплакаться.

– Как получилось, что ты так изменился? – спросил он умоляющим голосом. – Я ничего не понимаю…

Маркосу не казалось, что он изменился. По крайней мере, внутренне. Это мир вокруг изменился. Появившиеся новые возможности требовали, чтобы ими воспользовались.

– Христос… – начал было он, но брат его перебил:

– Ты стал как наши родители…

Маркос был не в силах остановить его тираду.

– …довольствуешься спокойной жизнью!

– Разве это плохо в их возрасте? – попытался он защитить родителей.

– Отец был когда-то борцом!

– Когда-то, Христос. Эти времена прошли. Если собираешься участвовать в борьбе, держи все в тайне. Чтобы никто не знал.

Маркос думал лишь о родителях, которых он хотел оградить от волнений. Полиция постоянно выискивала тех, кого подозревала в членстве в ЭОКА-Б.

Он продолжил подъем по бетонным ступеням, и голоса стихли. Несмотря на открытые окна, политические споры и цикады не помешают Маркосу заснуть. После долгого дня и ночной смены он будет спать крепко, но недолго.

Наутро он проснулся, как обычно, в девять. Приняв душ и побрившись (на этот раз он был осторожнее), Маркос спустился вниз, чтобы провести полчаса с матерью перед тем, как отправиться на работу.

Когда он вышел в сад, Ирини Георгиу стояла у клетки с канарейкой и разговаривала со своей любимицей. На голове матери коричневый шифоновый платок, отделанный кружевом, в котором она будет ходить весь день. Под фартуком с набивкой из роз блузка в цветочек – совершенно несочетающиеся между собой вещи. Все в жизни Ирини было насыщено: от распорядка дня, наполненного нескончаемыми мелкими делами с утра до позднего вечера, до убранства жилища, в котором они обитали. Их дом в деревне был больше, чем квартира, но они перевезли в нее всю мебель и все до одной безделушки. Это делало их квартиру похожей на музей мелочей. Каждая тарелочка, вазочка с искусственными цветами, кружевная салфеточка, открытка, присланная другом, эстамп в рамочке нашли свое место. На самом почетном красовалась икона святого Неофитоса. В окружении памятных вещей Ирини чувствовала себя в безопасности, словно в коконе.

Среди выставленных в квартире фотографий был портрет генерала Гриваса, соседствующий с изображением президента Макариоса, свадебная фотография четы Георгиу и фотографии Маркоса, Марии и Христоса в младенческом возрасте. Обожание Макариоса у Ирини только возросло, когда тот перестал поддерживать идею энозиса. Иногда фотография Гриваса оказывалась повернутой к стене. Ирини объясняла, что это было простительной ошибкой, которую она допустила, вытирая пыль. Она надеялась, что муж не участвовал в покушениях, которые тогда совершались, но так и не набралась смелости спросить.

Ей было прекрасно известно, что генерал Гривас вернулся из ссылки. Однако ни она, ни муж не знали, что Христос вступил в ряды ЭOKA-Б.

– Пришел выпить свой кофе? – улыбнулась она Маркосу.

Ирини Георгиу обожала своего первенца, а он, в свою очередь, был всегда внимательным и любящим сыном.

– Мама, у тебя сегодня усталый вид…

Это была правда: под глазами у нее залегли темно-лиловые тени. Ирини Георгиу плохо спала ночью. Уже несколько дней по утрам она чувствовала себя еще более усталой, чем вечером перед сном. Ее мучили кошмары. Несмотря на то что они были нелогичны, а зачастую и вовсе ужасны, Ирини полагала, что сны вещие. Что бы ни утверждали люди, какие бы слова ни говорили, она верила, что о положении дел на острове говорит общая атмосфера. Это скорее нечто, что витает в воздухе, чем реальная политическая ситуация. И сейчас сны говорили ей, что мир находится под угрозой.

Когда борьба против англичан закончилась и была создана Республика Кипр, для семьи Георгиу наступил долгожданный мир и покой. Это было идиллическое время, когда они работали на земле, наслаждались размеренной деревенской жизнью, где тишину нарушало лишь пение птиц. Времена года сменяли друг друга, за жарой следовала прохлада, люди возделывали землю и ждали дождя. Места хватало всем, а между ними и их соседями турками-киприотами установились теплые отношения. Единственная трудность, с которой им приходилось справляться, – это боли Василиса Георгиу и тот факт, что он мог работать всего несколько часов в день.

Мир оказался недолгим, а покой был уничтожен, так же как и их соседи-турки. Нападение совершили греки-киприоты, невзирая на то что говорил, делал и согласовывал с другими политиками их руководитель Макариос. Убиты были их ближайшие соседи, и это нарушило душевный покой Ирини. Если раньше ее сон был наполнен сновидениями, теперь ее стали мучить кошмары. Они переехали из деревни в город. Василис каждый день ездил в деревню на маленьком пикапе, чтобы работать в саду, Ирини не покидала Фамагусту.

Маркос проследовал за матерью в забитый мебелью дом. От расставленных на тканых цветастых половиках разноцветных кресел у него зарябило в глазах. Маркос понимал, почему отец проводит столько времени вне дома. Они сохранили за собой небольшой участок земли, и его нужно было обрабатывать, но отец также засиживался в кафенионе, где встречался с друзьями и играл в тавли[11]. Там не было такой пестроты и захламленности.

Квартира Маркоса не была загромождена. У него было мало вещей, все самое необходимое. Безделушки, которые давали его матери чувство защищенности, приводили Маркоса в ужас. Он не согласился даже на скатерть в цветочек, которую она хотела постелить на стол, чтобы немного украсить комнату.

– Такая выдалась беспокойная ночь, левенти му[12], – пожаловалась Ирини, ставя на стол маленькие чашечки.

Мать часто рассказывала Маркосу свои сны. Василис, который спал как убитый, подобными вещами не интересовался. Он уехал в деревню час назад.

– И еще вчера ночью вроде кто-то громко спорил, – прибавила она. – Не знаю, левенти му, что там происходило, но ничего хорошего, это точно.

Маркос не хотел говорить, что ей не показалось и что она слышала перепалку Христоса с друзьями. Он не хотел расстраивать мать. Если разговор заходил об энозисе, Ирини сразу меняла тему. Она не желала, чтобы сыновья имели дело с политикой или террористическими актами. Эта борьба чуть не разорвала остров на части в те жуткие времена, и, как ей казалось, такой раскол еще может случиться. Проблемы остались нерешенными.

Маркос погладил мать по руке, лежащей на столе. Кожа была тонкая как бумага, на костяшках пальцев царапина.

– Мама, ты поранила руку?

– Оцарапала, когда подрезала виноград, – ответила она. – Ничего серьезного. В моем возрасте раны заживают медленно.

Он посмотрел на свои гладкие руки. У отца руки тоже были загрубевшими, шершавыми. Маркосу не хотелось бы иметь такие.

Когда он в последний раз стригся у парикмахера (хотя этим летом решил отпустить свои шелковистые волосы чуть длиннее, чем обычно), то сделал еще и маникюр. Ему привели в порядок кутикулу и отполировали ногти. Под ногтями была идеальная чистота. Каждый день он втирал в ногти оливковое масло, и они были гладкими, как у ребенка. Для Маркоса ухоженные руки свидетельствовали о его успехе. Они показывали, что он не держал в руках ничего тяжелее авторучки.

– Це! Це! Це!

Мать кормила Мимикос.

– Це! Це! Це! Как поживают цветы, что я тебе дала? – спросила она, разговаривая одновременно с канарейкой и с сыном. – Не забываешь поливать?