Приказчик без головы - Валерий Введенский

Такая участь, без сомнения, постигла бы и Стрельцовых. Старший сын Игната Спиридоныча Андрей натуру имел творческую, к сидению за счетами и гроссбухом непригодную. Перепробовал многое: рисовал, учился в Университете на физическом, пописывал романы – все давалось ему легко, потому к каждому из занятий быстро остывал. Кроме одного: кутежа. С Андреем во главе дом Стрельцовых быстро бы загнулся. Однако отец Сашеньки, Илья Игнатьевич, вышел копией деда – хватким, оборотистым, цепким коммерсантом, только более образованным: с отличием закончил гимназию, а потом пять лет учился торговым премудростям в дружественных компаниях в Лондоне и Амстердаме. Потому дело перешло к нему, а старший брат Андрей получил лишь небольшую долю деньгами, которую тотчас пустил по ветру. Через пару лет он и вовсе опустился на самое дно, уже и не чаяли, что всплывет, но вдруг в один прекрасный день явился к брату трезвым и в монашеской рясе. Бывший нигилист и атеист, чудом выкарабкавшийся из запоя, дал зарок посвятить себя Богу.

Как всякий внезапно просветленный, за служение принялся рьяно. Ездил в Киево-Печерскую лавру к особо почитаемому старцу за благословением удалиться в скит и наложить на себя схиму. Старец оказался мудр и в подобном рвении отказал, повелев новоиспеченному Мефодию, как человеку образованному, поступить в Сергиевопосадскую семинарию и стать священником. После окончания семинарии определили Стрельцова в Петербургскую епархию, и вот уже десять лет служил он в церкви Апостола Матфея, что на Большой Пушкарской[12].

Исповедовал Мефодий строго, проповедовал часами, потому имел как почитателей, так и хулителей. Сам вызвался окормлять заключенных в Съезжем доме. Ходили слухи, что сила его веры и дар убеждения столь велики, что после беседы с ним даже закоренелые преступники сознаются в злодеяниях.

«Если Антипа Муравкина вразумил некий отец Мефодий, то это наверняка дядя Андрей!» – решила Сашенька.

Именно эта мысль вчера вечером посетила и Дмитрия Даниловича, он даже пытался намекнуть жене, но она из-за дурацкой петельки не услышала!

Сашеньке свезло. Отец Мефодий находился в церкви и тотчас вышел, когда Тарусова попросила диакона о встрече.

Родственных чувств не проявил, даже не улыбнулся. Строго вопросил:

– Давно исповедовалась?

Сашенька соврала, что в воскресенье. Хоть выросла она в глубоко верующей семье, критический склад ума заставил ее самостоятельно изучить Библию, в середине века наконец-то заново переведенную на русский. После прочтения возникли сомнения. Нет, не в существовании Бога, а в необходимости посредников между Ним и ею.

– Я, дядя Андрей, по делу. – Сашенька категорически отказывалась называть родственника батюшкой и церковным именем.

– Слушаю.

– Говорят, ты арестованных из Съезжего дома исповедуешь?

– Правду говорят.

– Там некий Антип Муравкин сидел…

– Знаком с ним.

– Скажи-ка по секрету: он убийца?

– В тюрьму невинные не попадают.

– Он исповедался?

Отец Мефодий прищурил глаза:

– Хочешь, чтобы ради любопытства твоего я обет нарушил? Тайну исповеди выболтал? – Отец Мефодий говорил гневно, в который раз укоряя себя, что сам же по молодости и заронил в племяннице семена сомнений. Теперь каждый прожитый день он умолял Господа простить ему этот грех и помочь Сашеньке обрести веру.

– Нет! Что ты! – смутилась княгиня. – Я… Я за благословением пришла. Диди присяжным поверенным стал, уже и первое дело назначено…

– Поздравляю, – оттаял Мефодий. Свершилось! После стольких-то лет служения племянница к нему, как к духовному лицу, обратилась! – Но за благословлением пусть сам явится. Заочно только отпеть могу. – священник улыбнулся.

– Обязательно явится! Ему в среду первого клиента защищать. Антипа Муравкина, кстати.

– Бог в помощь!

– Дядя Андрей, ты тоже помоги! Намекни мне, он ли убийца?

– Александра…

– А про исповедь ты молчи. Только кивни в знак согласия. Антип – убийца?

Мефодий усмехнулся:

– Не взрослеешь ты, Александра. Такая же, как в детстве. Что в голову взбрело, вынь да положь!

Священник замолчал. Сашенька терпеливо ждала. Скажет, никуда не денется, уж больно он ее любит.

– С Лешкой-то общаешься? – спросил неожиданно священник.

– Позавчера в гостях был…

– Поклон ему от меня. Жаль… Ладно! Скрывать, собственно, нечего. Муравкин твой – грешник нераскаявшийся. В убийстве не признавался.

– Так и знала. Жену он покрывает.

– Сие мне не ведомо. Но если мнение мое хочешь знать…

– Конечно!

– За десять лет я столько мазуриков перевидал, что в ад не поместятся. С первого взгляда определить могу, виновен или нет. Так вот… Не убивал твой Каин Авеля!

– Вот видишь…

– Жду Дмитрия за благословением, – оборвал племянницу Мефодий.

– А мы тебя в гости, – сказала Сашенька на прощание и вдруг призадумалась: – Ой! Не сходится! Полиция считает, что это ты Антипа вразумил. А оказывается…

– Когда Муравкин сознался?

– На следующий день после ареста…

– Помню то утро! Заходил я к нему. Всегда с новоприбывших обход начинаю. Руку мне поцеловал, да только тем и кончилась беседа… Посетитель к нему явился.

– Посетитель? – удивилась Сашенька.

– Да! Обычное дело – свидание. Антип извинился и ушел. А беседовали мы по душам на другой день.

– А кто? Кто посетитель?

– Я почем знаю? Родственник какой-то. Сват… А может, тесть…

У Сашеньки забилось сердце. Антип при задержании вину отрицал. Полиция рано или поздно отпустила бы его за недостатком улик. Но явился некто, после чего Антип признался.

Тесть, значит… Теперь все ясно!

– Жду в гости, – заторопилась княгиня.

Лавок Калина Фомич держал три: в Гостином, на Загородном и на 8-й линии Васильевского острова, но нигде Тарусова его не застала. В последней пояснили, что большую часть времени Осетров проводит в собственном доме на Большой Спасской[13], где расположен склад; оттуда же ведется оптовая торговля. Пришлось возвращаться на Петербургскую.

Добралась к вечеру, уже закрывались. Приказчик оглядел недоверчиво, однако пустил.

– Покажите сукно, – потребовала Сашенька.

– Мы, барыня, для оптовиков. Ежели мужу на костюм желаете, езжайте в Гостинку, еще успеете, – предупредил ее рябой приказчик.

– Но здесь же дешевле! – недовольно протянула Тарусова.

– Дешевле! От полста рулонов.

– От полста? Господи! Мне нужен отрез…

– В Гостинку или на Ваську…

– Вот еще! Позовите хозяина!

– Дамочка…

– Хозяина! – Сашенька топнула ногой.

Рябой переглянулся с другим приказчиком, молоденьким мальчиком чуть старше Евгения, и тот побежал на второй этаж по скрипучей лесенке.

– Чем обязан?

Голос сверху раздался густой, обволакивающий. С закрытыми глазами в его обладателя можно было влюбиться без памяти. Но, раскрыв, оставалось упасть в обморок от разочарования. Короткие ножки давно скривились от тяжести брюха, безо всякой шеи крепившегося к тыквообразной голове, некогда кучерявой. С годами волосы отступали и отступали под натиском лысины, пока, скатавшись в валик, не окопались последним бастионом на затылке.

– Хочу с вами познакомиться, Калина Фомич! – кокетливо помахала ручкой в замшевой перчатке Сашенька.

– Мы завсегда приятным знакомствам рады! С кем, простите, имею честь? – Купец сжал в большущей ладони протянутые пальцы и больно дернул к губам.

Ухмыляющаяся улыбочка, нагло скользнувшие по Сашеньке свинячьи глазки даже не пытались скрыть похотливый свой интерес.

– Мария Никитична Законник, титулярного советника вдова.

Осетров облизнул в предвкушении губы. Молоденькие вдовы – самое вкусное и безопасное на последствия лакомство.

– Отрезик желаете?

– А сами как думаете? – жеманно закусила губу Сашенька.

Калина Фомич смотрел уже с нескрываемым вожделением. Бабочка была сладенькая! Где надо – манкие пухлости, где потоньше положено – словно молодая осинка.

Удивительно, но Александре Ильиничне в ее тридцать пять, после троих-то детей, редко даже двадцать пять давали. «Маленькая собачка до старости щенок», – шутила она.

– Присядем, – еле сдерживая себя, предложил купец, указав на массивный обитый кожей диван.

– Я за отрезиком пришла, а этот, – Сашенька указала на рябого, – в Гостинку отсылает!

– Сейчас мы его самого пошлем. Прошка! – гаркнул Калина Фомич. – Ты это… Вместе с Гурием, того… На улицу. Пирожков купите, сбитня!

– В кухмистерской?

– В кухмистерской дорого. У Глебки. Как раз на углу стоит. Нате вот, – купец достал из кармана мелочь.

– Сию секунду!

– А вот спешить не надо! Покурите малость…

– Так уже вечер! Считаться пора! – запротестовал рябой приказчик.

– Че? – спросил хозяин столь угрожающе, что Сашенька заерзала на диване.