Умереть, чтобы проснуться - Раджив Парти

«Мне нужно с вами поговорить, доктор, – причитала она. – У моего мужа рак легких. Он умирает, а я не знаю, что делать».

«Был бы рад с вами поговорить, – сказал я, выписывая и протягивая ей рецепт на обезболивающие и снотворные. – Но меня ждут пациенты». И ушел.

Я вспомнил еще одну трагедию, которую спокойно проигнорировал. Мы только закончили операцию на открытом сердце, но не смогли его завести. Несколько раз мы пускали электрический разряд, но оно не шелохнулось. Безутешный хирург продолжал попытки. Много, много раз он прижимал электроды, ждал, снимал и прижимал снова. В итоге он объявил, что пациент мертв.

Мы вышли из операционной и поплелись вниз по коридору, чтобы сообщить семье о смерти ее главы. Хирург был потрясен пережитым. Он резко ссутулился и дребезжащим от волнения голосом сообщил собравшимся трагическую новость. Убитые горем люди крепко обнялись и разрыдались, понимая, что уже никогда не заговорят с человеком, которого они так любили.

Меня же совсем не тронул этот непродолжительный разговор. Я мог думать только об очередной операции и о том, как вернусь домой, сяду за компьютер и начну играть на бирже. Я жил словно робот. Я хорошо научился скрывать эмоции. И потом, что не под силу даже роботу, я приучил себя думать только о себе. В определенном смысле это было даже необходимо. Через полчаса я собирался воодушевить еще одного пациента перед подготовкой его к операции. Моя жизнь была полна стрессов, и на осознание эмоций у меня просто не было времени. Вечером я пропускал два-три стаканчика шотландского виски, а в шесть утра уже был на ногах. По дороге в больницу я пил кофе и закусывал сандвичем. Прежде чем приступить к операции, я проверял фондовый рынок, чтобы убедиться в правильности моих прогнозов по самым ценным активам. Мои эмоции были надежно спрятаны за стеной моих богатств.

Вокруг меня вздымались клубы дыма и пронзительно вопили души, горевшие в огне, а я думал о своем богатстве и о том, каким бессмысленным оно оказалось здесь. Зачем мне было все это? Наш дом был настолько огромен, что когда мы находились в разных его концах и хотели пообщаться друг с другом, нам требовался айфон. Я постоянно соперничал со своими соседями и коллегами и в итоге был одержим накопительством. Моя алчность не знала границ. Жизнь превратилась в погоню за американской мечтой.

Еще до того, как у меня обнаружили рак предстательной железы, я находился под влиянием стресса, вызванного жаждой обогащения. Как многие другие врачи, я снимал стресс алкоголем и пил по выходным и по ночам, если не дежурил в больнице. Впрочем, я быстро понял, что такая привычка пагубно отразится на моем здоровье в будущем. Я убедил себя, что хороший ночной сон – это все, что мне нужно, чтобы хорошо справляться со своими обязанностями.

Пятью годами ранее у меня порвалось сухожилие в правом запястье. Мне было очень больно, и иногда я запивал обезболивающие алкоголем. Я знал, что это опасная смесь, и всегда предупреждал своих пациентов об этом. Себя же я убедил, что могу спокойно выпивать и принимать обезболивающие до тех пор, пока не превышу только мне известной дозы. Я не отказывал себе ни в чем, полагая, что у меня еще прорва времени, чтобы отойти после кайфа. Мне казалось, что я все знаю и все могу предусмотреть. Когда боль в запястье утихла, я перестал принимать обезболивающие и был уверен, что у меня все в порядке. Только позже я понял, что так думают все наркоманы. Впрочем, тогда я не верил, что могу стать наркоманом. Ведь я очень хорошо знал, как работает организм человека, в конце концов, я ведь был высококвалифицированным врачом.

Этот близорукий взгляд на собственную жизнь напомнил мне о другом обстоятельстве, которое вызывало у меня чувство ложной безопасности. Меня всегда окружали стены. Въезд и выезд с нашей территории был защищен двумя электронными воротами, причем возле одних стояла будка с охраной. По пути на работу я был плотно закупорен в комфортабельном салоне своего люксового автомобиля. На работе я был в операционной или в своем кабинете. Дома я очень много смотрел телевизор и очень мало разговаривал с женой и детьми. Поскольку из-за обезболивающих у меня было скверное настроение, сомневаюсь, что дети хотели со мной играть. Я жил в своей тщательно оберегаемой скорлупе. Я забыл, что такое болезнь и смерть. Я забыл, что такое судьба.

Зато они меня не забыли. В 2008 году я начал ощущать мучительный дискомфорт в простате и пошел к урологу на биопсию. Прошла неделя или чуть больше. Стояла теплая осень. Я сидел на заднем дворе дома вместе с женой. Мы ужинали и наслаждались видом на зеленое гольф-поле, которое начиналось сразу за оградой. Вечерний чай был ритуалом, который мы привезли с собой из Индии, он был нашей ежедневной привычкой, которая помогала верить, что в нашей жизни ничто не изменится.

Но когда эту семейную идиллию прервал звонок доктора Чена, у меня екнуло сердце. Врач взволнованно сообщил, что у него есть две новости: «Одна плохая, а другая хорошая». Хорошая заключалась в том, что, по его словам, рак, обнаруженный при биопсии простаты, затронул только этот орган и не покусился на другие органы тела. Плохая же новость – простату надо было удалять.

Именно тогда рухнули стены вокруг меня, и цепная реакция «болезнь – депрессия – лекарственная зависимость – несколько операций» привела меня сюда, на порог ада.

Нет таких стен, которые могли бы защитить от кармы. Я дурно обращался со своими ближними и теперь был наказан за это. Я оказался заложником собственной судьбы.

Я задумался о своей семье и о том, как я порой был деспотичен и жесток, пусть даже и на словах. Я плохо относился к моему сыну Рагаву. У меня было трое детей, но именно на Рагава я возлагал самые большие надежды. Поскольку он был моим старшим сыном, я надеялся, что он многого добьется, и упорно подталкивал его вперед.

Я никогда не задумывался, что хорошо бы спросить его самого, что он хочет делать со своей жизнью. Нет, я четко дал понять, что поступлю с его жизнью так, как считаю нужным, и это самое главное.

«Ты отлыниваешь от учебы», – раздраженно говорил я, когда его оценки отражали непонимание того предмета, который нравился мне самому.

Хотя я не употреблял таких ругательств, как мой отец, мой голос и мои манеры были такими же сердитыми и ожесточенными. Я так же неразумно обращался с сыном, как когда-то отец со мной. Я стал копией моего отца.

Мне было совестно, но я делал вид, что мой гнев справедлив. Я говорил напуганной жене и детям, что Рагав заслуживает наказания, и выходил из комнаты, хлопая дверью. Я делал вид, что возмущен, хотя мои поступки пугали меня не меньше, чем их. Я понимал, что должен вернуться и извиниться, просить жену и детей о прощении, но как же тогда мое самолюбие? Оно этого не позволит! И я только сильнее растравливал раны каждого из нас, игнорируя свое поведение.

Теперь, на пороге ада, я понял, что упустил возможность исправить что-то в жизни, которая уже прошла. Я был обессилен, напуган и пристыжен. Я страшился будущего из-за того, что мне предстояло провалиться в эту огненную яму и гореть там веки вечные. В то же время я устыдился эгоистичного образа жизни, который вел, и своего бесчувственного отношения к семье.

Ситуация казалась безвыходной, но я все равно взмолился: «Боже, дай мне еще один шанс. Прошу Тебя, дай мне еще один шанс!»

Глава 5

Мое избавление

Краешком глаза я увидел свой второй шанс – и это был последний человек, которого я ожидал здесь увидеть (хотя я часто думал, что уж он-то точно попадет в ад). Это был мой отец.

Я его сразу узнал, хотя он выглядел лет на тридцать моложе, чем ему было в год его смерти. Его волосы чернели как смоль, и он казался стройным и моложавым в своей униформе авиадиспетчера. Наверное, я был ужасно напуганным, потому что отец взял меня за руку и увел от ада, как если бы я снова оказался ребенком.

Я был потрясен. Мой отец приобнял и приласкал меня. Это сочувствие пугало. Когда я был ребенком, мой отец никогда не баловал меня своим вниманием. И руку ко мне он протягивал, чтобы только наказать. Сейчас я ожидал того же. Представьте себе, я так и думал. Мне было пятьдесят три года, но я все равно боялся, что отец станет бить меня.

Я был уже немолод, но все равно боялся насилия с его стороны, и это было признаком серьезного разлада между отцом и сыном. Несмотря на наши взаимоотношения, я закончил среднюю школу с отличием и в двадцать три года поступил в мединститут. Мой отец был разочаровавшимся в жизни бюрократом. Он хотел стать врачом или инженером, но не смог поступить в университет по стечению обстоятельств, которые я не мог понять вплоть до этого момента своего околосмертного переживания.

Я живо помню пугающие впечатления детства, из-за которых я так боялся этого человека, что чуть не делал в штаны от одной его угрозы или строгого взгляда. Хотя сейчас он улыбался мне с большой нежностью, мои руки вспотели от нервного возбуждения, и я не мог посмотреть ему в глаза, потому что боялся сердитого окрика, пощечины или выговора. Вместо того чтобы обрадоваться встрече с отцом, я мысленно перенесся в годы моего детства и снова пережил событие, которое произошло со мной в старшей школе.