Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Встретил моих попутчиков-краснофлотцев. Получили паек и предложение остаться, но они отказались, поедем в свою часть – заявили они.
Все съели, а есть хочется. Отправились на промысел. Не доходя до военкомата в стороне от набережной – небольшой домик. Вошли. Хозяйка выслушала и говорит:
– Мы эвакуируемся, многие уже давно уехали, идите в огород, накопайте картофеля, свеклы и моркови и варите. Вот вам котел, дрова есть. Не оставлять же немцам, лучше самим съесть.
Поработали на славу. Картошки целое ведро. Хозяйка дала соли, кусочек хлеба. С хлебом тут плохо, муки много, а пекарни нет, печь негде. Наелись досыта, живот пучит.
Мои попутчики не хотят расставаться со мной, едем вместе. Проезжаем одну станцию, выходит начальник, вручает жезл, едем дальше, порядок. Вдруг. Стой! Не доезжая станции Жихарево обстрел, ложимся на пол. Поезд задним ходом возвращается к станции Волховстрой. Военный комендант смеется:
– С приездом поздравляю.
Тут не до смеха, были близко от родного города, а в город не попасть. Опять отправились спать на вокзал.
Обидно, буквально тысячи военных бродят в Волховстрое – вооружены и сыты. Все они из уст в уста передают о том, что в Мге высадился большой десант автоматчиков, что нет силы, способной его уничтожить. Трусы, паникеры, десант человек 400, а тысячи о нем говорят. Дать бы сюда рабочих Кировского завода, они бы дали жизни гадам, показали, как нужно бить врага. <…>
Снова в кабинете секретаря горкома:
– Товарищ Никитин, решил идти пешком, посоветуйте, как лучше пройти… Обстановка обостряется, и все пути могут быть отрезаны.
– Идите, но путь может быть тяжелым. До Ленинграда 155 км. Идти нужно так: до села Путилова, затем вниз на Канаву, по канаве до Шлиссельбурга. – Попрощались.
С моим планом краснофлотцы не согласились. Иду один. Вечереет. Предстоит далекий путь.
Ребята не отпускают. Жалко. Нельзя терять время. Пожали руки, и крупная слеза скатилась по моей щеке. Не знаю, то ли от обиды и боли расставания, то ли от неопределенности перспективы возвращения в Ленинград, к дорогим друзьям и товарищам.
Неукротимое желание вернуться, только оно сопутствовало мне всю дорогу. <…>
Сколько прошел километров, не знаю, устал чертовски. Уже стемнело. Безлюдно, только изредка проходят патрули.
Ночевал под открытым небом, трава влажная, холодно и ужасно хотелось есть.
Прошел деревню, Она совершенно пуста, окна открыты, двери настежь.
Где же наша армия, уж не заблудился ли я?
На грядке нашел морковку, она не красная, а черная, огурец дряблый. Соли нет, хлеба нет.
Впереди большое село. Путилове. Справа белая церковь. Едва иду. Рассказывали, что до Путилова 67 км. Как же идти дальше? Не выдержу?!
Спать на земле нельзя – иней, начались легкие заморозки.
Хочу пить. Теперь моя дорога пойдет лесом до Канавы.
– Стой! Куда?
– В Ленинград, – ответил я подошедшему ко мне красноармейцу в летней пилотке. Проверив документы, патрульный, улыбнувшись, заметил:
– В Ленинград едва ли пройдешь, смотри не сбейся с пути, а то попадешь в гости к немцам.
Спасибо, дал закурить.
Покурил, напился воды, как будто легче стало. Двинулся в поход. Иду по краю проселочной дороги. Кто-то шевелится в лесу. <…>
Впереди какой-то шум. Холодный пот выступил. Что делать? Идти или подождать. Ждать хуже, могут подумать, что испугался.
– Товарищ, нет ли спичек? – спросил чей-то голос.
– Нет. А вы кто такой?
– Колхозники мы из деревни. Деревню бомбят, вот мы и живем в лесу, вырыли себе землянки, здесь и находимся.
– Нет ли чего-нибудь поесть?
Холодная картошка, печеная, горелая, сплошной уголь, с голодухи показалась вкусной, ем да расспрашиваю: как пройти? Скоро ли Шлиссельбург? и т. д. Бедные ребята, старики, прогнали их с насиженных мест.
Пользуясь присутствием людей, проспал спокойно три часа.
Весь день и вечер в дороге. Вдали виднелся большой населенный пункт.
Ночь. Вот пристань. Меня ведут мимо нее в милицию. Тут свои порядки, мало иметь документы, надо еще иметь отметку местной милиции. <…>
Силы на исходе. Иду по улице, не пьян, а шатаюсь из стороны в сторону. Прилег отдохнуть на скамейку у пристани. Резкий свисток. К пристани подошел небольшой пароход, какие ходили по Неве. На берег вышел военврач, в белом халате. За ним вынесли на носилках двенадцать тяжелораненых молодцов. Стоны, крепкая ругань, лужи крови.
Война. <…> Вчера, рассказал дежурный по пристани, немцы потопили баржу с эвакуированными: детьми, женщинами, стариками. Вот это был кошмар.
Едва прибывший катер пришвартовался к пристани, завыла сирена, предупреждающая об авианалете. <…>
Иду на вокзал станции Шлиссельбург. Пикирующие бомбардировщики бомбят Дубровку. Тут войска, мирные жители. <…>
7 часов вечера. Стервятники на бреющем полете строчат из пулеметов, лежу в кустах, Слышу неприятный свист пуль. Неужели мне суждено здесь погибнуть? Не выполнить слово, данное при прощании?
Алексей Михайлович! Зина! Я рядом с вами, горю желанием быть вместе с нашим тесно спаянным коллективом. Я дал вам слово, слово товарища, большевика, и во что бы то ни стало его выполню.
10 часов. Отбой воздушной тревоги.
Поезд мчится в Ленинград. Не верю, пока не окажусь на перроне Финляндского вокзала, я не ленинградец. Мельничный ручей, Пискаревка, Ленинград. Любимый, моя гордость, каким ты стал для меня дорогим и близким. Вновь я твой, только уставший и слабый, с непослушными ногами.
Телефонная будка. Автомат. Не могу воспользоваться – нет денег. Звоню из кабинета дежурного:
– Кто у телефона?
– Б. К-ва.
– Тоня, говорит Н. Б-т.
– Кто? Н. Б-т? – товарищ, не говорите глупости, Н. Б-та нет, он пропал без вести.
– Как пропал? Да я у телефона, Тоня. – Но она уже повесила трубку.
Звоню снова:
– Тоня, дайте мне к телефону Алексея Михайловича. – Буркнув в трубку что-то невнятное, она переключила телефон.
– Да, я слушаю, – он слушает, а у меня спазмы сжимают горло, и чуть слышно говорю:
– Алексей Михайлович! Н. Б-т говорит.
– Орел! Приехал, жив? Иду встречать. Где ты?
– Жду вас у памятника Владимиру Ильичу!
Райкомовская голубая машина ЗИС-101 шла за мной. Я еще не видел машины, но гудок не обманывал. <…>
11 часов 30 мин. Десять венских булок, полватрушки съел сразу, а затем до трех часов с огромным вниманием все собравшиеся слушали мой рассказ. Шофер принес чемодан, и я погрузился в сладкий крепкий богатырский сон.
16 августа 1941 года
Сегодня, пользуясь дневным дежурством и свободным временем во время дежурства, вернулась к своему дневнику, начатому мною еще до войны, с благим намерением вести его регулярно. Но это оказалось не так просто.
