Инес души моей - Исабель Альенде

Пока отношения с Педро ограничивались свиданиями под присмотром дуэньи и изящными записками, Марина была счастлива, но все ее восторги испарились, как только она в первый раз оказалась с мужем в постели. Она совершенно не представляла себе, что должно произойти в первую брачную ночь, ведь никто не подготовил ее, чтобы это не стало для нее ужасной неожиданностью. В ее приданом было несколько батистовых ночных рубашек — длиной до щиколоток, с атласными лентами на шее и запястьях и прорезью в виде креста спереди. Ей даже никогда не приходило в голову спросить, для чего нужно это отверстие; никто не объяснил ей, что через него она будет соприкасаться с самыми интимными частями тела своего мужа. Она ни разу в жизни не видела обнаженного мужчину и думала, что мужчины отличаются от женщин только растительностью на лице и тембром голоса. И когда в темноте спальни Марина почувствовала, что Педро дышит ей в лицо, а его руки ощупывают складки рубашки в поисках прорези, украшенной искусной вышивкой, она, как ослица, лягнула мужа, вскочила и с криком ужаса побежала по гулким коридорам каменного дома.

Хотя в своих действиях Педро руководствовался самыми добрыми намерениями, он вовсе не был умелым и внимательным любовником: его опыт по части любви ограничивался мимолетными объятиями с женщинами, продававшими свою честь по сходной цене. Но он понял, что с Мариной ему потребуется огромное терпение: его супруга была совсем еще девочкой, чье тело, как бутон, едва начало распускаться, и принуждать ее к соитию совершенно не годилось. Он старался подготавливать ее потихоньку, но невинность Марины, которая так привлекала его вначале, превратилась в непреодолимое препятствие на этом пути. Ночи стали сплошным разочарованием для него и настоящим мучением для нее, а при свете дня они оба никак не отваживались заговорить об этом деле. Педро с головой ушел в чтение и заботу о своих землях и крестьянах, а избыток энергии тратил на фехтование и верховую езду. В глубине души он готовился к отъезду и прощался с родными местами, и когда тяга к приключениям окончательно пересилила в нем стремление к оседлой жизни, он снова вступил под знамена Карла V с тайной мечтой сравняться в военной славе с маркизом де Пескарой.

В феврале 1527 года испанские войска под командованием коннетабля Франции герцога де Бурбона стояли под стенами Рима. Испанцы в сопровождении свирепых швейцарско-немецких наемников выжидали подходящий момент, чтобы войти в город цезарей и отыграться за несколько месяцев без жалованья. Эта армия представляла собой орду голодных, недисциплинированных солдат, жаждущих добраться до сокровищ Рима и Ватикана. Но были в том войске не только лентяи и наемники; в рядах испанцев были два крепких офицера, Педро де Вальдивия и Франсиско де Агирре, которые вновь встретились после двух лет разлуки. Обнявшись как братья, они принялись рассказывать друг другу свои новости. Вальдивия с гордостью достал медальон с портретом Марины работы одного португальского миниатюриста, еврея-выкреста, который сумел скрыться от инквизиции.

— Детей у нас пока нет, потому что Марина еще очень молода. Но наступит и для этого черед, если будет на то Божья воля, — сказал Педро.

— Скажи лучше — если раньше нас не убьют! — воскликнул его товарищ.

Франсиско в свою очередь поведал, что он все так же тайно пылает платоническим чувством к своей кузине, которая тоже любит его и пригрозила уйти в монастырь, если ее отец будет настаивать, чтобы она вышла замуж за другого. Вальдивия ответил, что это не такая уж и нелепая идея, потому что для многих благородных женщин жизнь в монастыре оказывается меньшим злом, чем навязанное замужество, ведь в монастырь они уходят вместе с целой свитой служанок, со своими деньгами, и не отказываются там от роскоши, к которой привыкли в миру.

— В случае с моей кузиной это было бы непростительным расточительством, друг мой. Такая красивая девушка, да к тому же с таким крепким здоровьем, созданная для любви и счастья быть матерью, не должна заживо хоронить себя в монастыре. Но ты совершенно прав: я предпочел бы, чтобы она стала монашкой, чем вышла за другого. Я бы этого не допустил! Нам с ней обоим пришлось бы лишить себя жизни! — патетически заявлял Франсиско.

— И обречь себя на вечные муки в аду? Я уверен, что твоя кузина предпочтет монастырь. А ты сам? Что ты сам думаешь делать дальше? — спросил Вальдивия.

— Буду воевать, покуда достанет сил. И навещать кузину в ее монашеской келье под покровом ночи, — засмеялся Франсиско, поглаживая крест и медальон у себя на груди.

Защита Рима была организована плохо: папа Клемент VII был человеком, более способным к политическим интригам, нежели к военному делу. Едва отряды противника, окутанные густым туманом, подошли к городским мостам, великий понтифик по тайному подземному ходу бежал из Ватикана в ощетиненный пушками замок Святого Ангела. Его сопровождали три тысячи человек, в том числе знаменитый скульптор и ювелир Бенвенуто Челлини, известный как своим выдающимся талантом, так и отвратительным характером. Папа возложил на него ответственность за принятие решений относительно военных действий, потому что решил, что если он сам перед этим художником дрожит как осиновый лист, то и войска коннетабля де Бурбона тоже перед ним дрогнут.

В самом начале штурма стен Рима коннетабль был смертельно ранен мушкетным выстрелом в глаз. Позже Бенвенуто Челлини хвалился, что это именно он пустил пулю, убившую герцога де Бурбона, хотя на самом деле он не был даже близко к тому месту, где это произошло, но кто же осмелится с ним спорить? Раньше чем командиры смогли построить свои войска и отдать приказы, солдаты беспорядочной толпой ринулись на незащищенный город со шпагами наголо и мушкетами наготове, и через несколько часов город был взят.

В первые восемь дней в городе царило смертоубийство и по улицам рекой текла кровь, засыхая на тысячелетних камнях. Из города бежали больше сорока пяти тысяч человек, а оставшееся население оказалось в настоящем аду. Алчные захватчики жгли церкви, монастыри, больницы, дворцы и частные дома. Они убивали направо и налево, не щадя даже сумасшедших, больных в богадельнях и домашних животных; они пытали мужчин, чтобы заставить их отдать то, что могло быть спрятано; они насиловали всех женщин и девочек, что попадались им на пути; они убивали всех — от грудных младенцев до глубоких стариков. Грабежи, будто нескончаемая оргия, продолжались неделями. Солдаты, пьяные от крови и вина, вытаскивали на улицы разбитые произведения искусства и церковную утварь, обезглавливали без разбора статуи и людей, забирали себе все, что могли унести, а остальное ломали на куски. Знаменитые фрески в Сикстинской капелле избежали общей участи только потому, что там бдели над телом коннетабля де Бурбона. В Тибре плавали тысячи трупов, и запах разлагающейся плоти отравлял воздух. Собаки и вороны терзали валяющиеся повсюду тела. Затем в город явились верные спутники войны — голод и болезни, не щадившие ни несчастных римлян, ни их палачей.

В эти ужасные дни Педро де Вальдивия в бешенстве носился по улицам Рима со шпагой в руке, тщетно стараясь прекратить грабежи и убийства и принудить солдатню к порядку. Но пятнадцать тысяч ландскнехтов не признавали ни командиров, ни законы и готовы были убить любого, кто пытался помешать им. Волею случая Вальдивия оказался у дверей одного из монастырей как раз в тот момент, когда его пыталась взять штурмом дюжина немецких наемников. Монахини, зная, что ни одна женщина не сможет избежать поругания, собрались во дворе монастыря и встали вокруг креста. В центре круга неподвижно стояли молодые послушницы, держась за руки, опустив головы и едва слышно шепча молитвы. Издали они походили на голубок. Они просили Господа, чтобы Он сохранил их честь незапятнанной, смилостивился и послал им скорую смерть.

— Назад! Кто переступит этот порог, будет иметь дело со мной! — зарычал Педро де Вальдивия, потрясая шпагой в правой руке и короткой саблей — в левой.

Несколько ландскнехтов остановились в удивлении — наверное, прикидывали, стоит ли пререкаться с этим величавым и решительным испанским офицером или лучше перейти к соседнему дому, — но другие толпой бросились в атаку. У Вальдивии было то преимущество, что он, в отличие от немцев, был трезв. Четырьмя точными ударами он оглушил нескольких противников, но к тому времени остальная часть группы оправилась от первого замешательства и тоже бросилась на него. И хотя рассудок немцев был затуманен винными парами, они были столь же замечательными воинами, что и Вальдивия, и скоро окружили его. Этот день мог бы стать последним для храброго офицера из Эстремадуры, если бы откуда ни возьмись рядом с ним не появился Франсиско де Агирре.

— Сюда, тевтонские сволочи! — закричал разъяренный баск, красный от гнева, огромный, размахивая шпагой, как дубиной.