В подполье можно встретить только крыс… - Петр Григоренко

– А то що?

– Побачим!

– Март… – Удар в зубы прервал дразнилку. Он отпрянул. Из разбитых губ текла кровь. Но я уже сорвался. Злоба за многодневную травлю вырвалась наружу, и я уже не мог остановиться. Парень был выше меня, здоровее и старше на два-три года, но за мной была инициатива и злоба. И я, не выпуская его правой руки из своей левой, продолжал бить тычком в лицо. Затем, дав подножку, опрокинул на пол и оседлав его, продолжал избивать. Злоба была так сильна и неудержима, что одновременно с избиением я сам ревел белугой. В этом озлоблении я не заметил как подошел учитель. Он сдернул меня с паренька: «Хорош, нечего сказать! Ты для этого просился в школу! Выгоню!» Как кипятком обожгло – «выгонит». И я, задрожав еще больше, едва пробубнил: «Та я ж його не чипав. Я ж його просив щоб не дразнився!»

– Оба в класс! На колени! – произнес Афанасий Иванович и удалился.

Но после уроков меня ожидали большие неприятности. Компания Вани, с которым я сразился днем, перехватила меня при выходе со школьного двора и избила страшно, жестоко. Кто-то видимо сжалился надо мной и сообщил учителю. Афанасий Иванович выбежал в одной нижней рубашке. Нападающие разбежались. Меня он забрал к себе. Ольга Ивановна обмыла раны, прижгла йодом и перевязала их.

– За что это тебя так? – спросил Афанасий Иванович.

– Не знаю.

– А кто?

– Нэ пизнав никого!

– Так як же ты не признав? Ты ж уже мисяц в класи.

– Так то були не з нашего класу.

– То ти, брат, брэшеш. Бо я узнав. Вси з твого класу.

– А я никого не впизнав.

– Ну брэши, брэши. Я всэ ривно всих знаю.

На следующий день я захватил с собой в школу «кийок» (палка с утолщением на одном из концов), который спрятал в школьном огороде. После уроков я, видя, что та же компания поджидает меня возле выхода из школьного двора, зашел за своим кийком и смело пошел к компании. Вижу заволновались, задвигались, заговорили между собой. Я сделал решительный вид и ускорил шаг. Демонстративно помахал кийком, как бы примериваясь к удару. Смотрю пошли в сторону от меня. Я еще прибавил шагу, потом побежал вслед за ними. И, о чудо, – они бросились бежать. Тогда я устремился вперед изо всех сил, нацелившись на одного, который вчера особо жестоко избивал меня. Я догнал его и начал бить кийком. Он продолжал бежать и жалобно кричал: «Чому мэнэ? Чому тильки мэнэ?» А я, не отставая, лупил его кийком по спине, по плечам и так же бессмысленно повторял: «Нэ будеш бильше! Нэ будеш бильше!»

Шедший навстречу крестьянин издали закричал на меня: «Та що ж ти робиш, сукын сын!» Это и освободило мою жертву от дальнейшей экзекуции. Я быстро пошел в сторону дома, предусмотрительно обходя крестьянина. А он, проходя мимо, осуждающе сказал: «От що значить безотцовщина!» Так родился миф о моем забиячестве. И миф этот держался довольно долго, хотя за всю свою жизнь я не был зачинщиком ни одной драки.

С тех пор и на всю жизнь я усвоил, что когда на тебя хотят напасть – нападай сам; упреди хоть на мгновение удар противника, бей первым. Если противник намного сильней, тем более бей первым, и не как-нибудь, а вложи всю силу в удар и не останавливайся, и бей удар за ударом – ливень ударов. И не разбрасывай удары по принципу «всем сестрам по серьгам». Нет, кого начал бить – бей без конца. Постарайся через него прорвать фронт противника и почетно выйти из боя. Эти принципы я соблюдал потом всегда. И они мне не раз помогли выйти из очень тяжких ситуаций.

Жизнь моя школьная значительно облегчилась, когда меня приняли в компанию Алеши: Илько Лапа, Сашко Хулапа, Данько Патяка. Теперь уже я был не один. И я вошел, можно сказать, в обычную норму школьных драк. Ничем от других школьников не отличался и был даже намного спокойнее некоторых задир. Несмотря на это, обо мне говорили в селе, как об опасном драчуне. Родители в нашем селе обычно не вмешивались в школьные конфликты.

А вот в отношении меня исключение допустили. Отец одного из первоклассников – балбеса, – который третий год сидел в первом классе, встретил меня за огородом: «Ты що ж мого хлопця бьеш? – схватил он меня за ухо. А я его хлопцу только один раз по губам смазал, когда он тоже попытался дразнить меня. Я сказал: „Хай нэ дразнитця, и я його трогать нэ буду“. Но он продолжал больно крутить ухо и угрожать, что прибьет меня, если я трону его хлопца хоть пальцем. Я едва вырвался из его цепких лап. Было очень больно и, главное, обидно. И я заплакал. У перелаза в наш огород я внезапно натолкнулся на Ивана.

– Чого плачэш? – уставился он на меня.

Я никогда не рассказывал Ивану о своих школьных драках. И вот впервые я пожаловался, собственно, лишь для того, чтобы излить свою обиду.

Но Иван воспринял это так: «Ах, сволота! Сироту обижать! Зна що у нас батька нэма и заступытысь никому. Дэ ты його бачив?» Я сказал. И он помчался. Что бы он смог сделать, если бы нашел моего обидчика, трудно себе представить. Взрослый мужчина и против него 12-летний мальчик. Но Иван в тот раз не нашел его. С моим обидчиком он встретился, спустя несколько дней.

Мы с Иваном проверяли и ладили во дворе рядовую сеялку. Вдруг Иван оторвался от работы. «Почекай!» и кинулся через двор в сторону огорода священника. Он с ходу перемахнул «загату» (невысокую стенку из курая, разделяющую наши огороды) и помчался по священницкому огороду в сторону прогона для скота. В правой руке у него болталась посевная трубка от рядовой сеялки. Поясню. Эта трубка из прорезиненной ткани, с литым чугунным оголовьем, пяти-шести сантиметров в диаметре. Оголовьем эта трубка седлает соответствующее, чугунное же, гнездо на сеялке. Во время посева зерно через это гнездо льется по посевной трубке и ложится в соответствующую борозду, которую прокладывает своеобразный сапожок (лемех), в полой части которого и висит упомянутая трубка. Оголовье трубки довольно тяжелое. Если ее взять, как сейчас держал Иван, за противоположный оголовью конец, то она станет доволдьно грозным оружием. Ударом по голове человека можно легко убить. А Иван в те годы был малосдержан.

Меня и Максима он нередко бивал. При этом часто не соизмеряя силу удара с опасностью для жизним. Максима он один раз во время работы ударил так, что тот потерял сознание и только промысел Божий помог остаться ему живым и нормальным. Максим удерживал на наковальне удила уздечки, а Иван молотком правил одно из колец удил. Круглое, хорошо отшлифованное ртом лошади кольцо не стояло на гладкой наковальне и ускользало от удара молотка, как правило, неточного. Иван злился, кричал на Максима. Тот, со страхом поглядывая на старшего брата и своими слабыми ручонками пытался удержать непокорное кольцо, но оно продолжало выскальзывать из-под молотка. После одного из таких неудачных ударов по кольцу, Иван тем же молотком нанес удар Максиму по голове. Не знаю, что надоумило Максима, что взбрело ему в голову, что он в этот жаркий весенний день нахлобучил теплую шапку, которая и смягчила удар. Он упал и потерял сознание, но голова, случайно, осталась цела и без нарушений мозговой деятельности.