Похищение огня. Книга 2 - Галина Серебрякова

Наиболее опустошаемым эпидемиями местом была припортовая часть английской столицы. Трупы чумных хоронили там, где теперь находилось Сохо. Они отравили воду квартала, и улица Дин-стрит считалась убийственным местом в Лондоне.

Карл и Женни не знали этого. Они были рады дешево стоившему пристанищу и полны надежд на удачливое будущее.

Когда дети бывали здоровы, Женни оставляла их с Ленхен и шла осматривать незнакомый громадный город.

Она никогда не бывала до этого в Англии, но язык, культура, история этой страны были ей с детства близки и знакомы.

Бабушка Женни, в память которой она получила свое имя, унаследовав также ее необычайную нежную красоту и статность, была чистокровной шотландской аристократкой из рода суровых и мятежных Аргайлей. Внешнее сходство между двумя Женни поражало. Волосы шотландской красавицы были светлые и походили на омытый морской водой, пронизанный солнечными лучами песок.

Все в Лондоне интересовало Женни. Вместе с Карлом осмотрела она Британский музей, картинную галерею, парки и тоскливые верфи порта. Однажды Энгельс предложил Женни пойти в паноптикум госпожи Тюссо, знакомый ей по рассказам родных с детства. Карл присоединился к ним.

Живописец воплощает жизнь, фантазию, эпоху на полотне, скульптор подчиняет резцу камень. В конце XVIII века мадам Тюссо с упорством пчелы попыталась отлить свой век из несопротивляющегося воска. Она родилась в царствование Людовика XV. Только фарфор и раскрашенный воск могли отразить фальшивую позолоту и мишуру быта, разнообразие многоцветных костюмов, завитушки париков, жеманство вырождающейся чванной знати.

Ловкая, едва перебивающаяся, искавшая заработка Мари Трезхольд, по мужу Тюссо, одаренная торгашьим нюхом, искусными руками и точным глазом копировщика, быстро разбогатела, создав первый паноптикум в Париже. Придворные дамы, скрывавшие грязь плохо мытых тел и волос под слоем пудры, наперебой заказывали ей свои восковые изображения. Богачи третьего сословия подражали им. Восковых двойников наряжали в дорогие костюмы и ставили в нишах будуаров.

Так было до 1789 года. Налетевшая революция столкнула не одну куклу монархической Франции. Хозяйка паноптикума была разорена. Тщетно отклеивала она с розовых щек кукол мушки (измышление аристократических модниц), прицепляла им трехцветные кокарды на взбитые пышно волосы и переодевала королевских дам санкюлотками. На рынках и площадях редкий гражданин заходил в передвижной балаган смотреть на запыленного, скалящего восковые зубы Вольтера и дряблощеких светских дам, с которыми неподалеку сводила окончательные счеты гильотина.

Упрятав в ящики не приносившие более прибыли куклы, мадам Тюссо искала иных средств к существованию. Она декорировала революционные празднества и на заработанные деньги неустанно скупала вещи, которые, по ее расчетам, должны были со временем дать внушительные барыши.

Востроносая прыткая женщина стала неустанным посетителем всех аукционных залов, где за гроши распродавались конфискованные, подчас редкостные вещи гильотинированных и эмигрировавших контрреволюционеров. Палач Сансон после долгого торга продал ей один из притупившихся ножей «народной бритвы». На потемневшем лезвии мадам Тюссо нашла следы крови Марии-Антуанетты, Дантона.

В дни террора складной стульчик предприимчивой гражданки стоял у подножия эшафота. Она рисовала лица смертников, делала слепки с еще не остывших отсеченных голов. Хлам тюрем и моргов наполнял каморку неприметной собирательницы исторических лохмотьев.

После термидора мадам Тюссо оказалась владелицей многих «сокровищ», быстро возраставших в цене. У нее были ключ от главных ворот снесенной Бастилии, кафтаны и парики Робеспьера, книги с пометками Сен-Жюста, рукописные декреты Конвента, посмертные маски последних революционеров — кровавые отпечатки погибшей революции.

В начале XIX века мадам Тюссо напрасно пыталась соблазнить новую знать восковыми фигурами; раскрашенные куклы казались особенно уродливыми после прекрасных творений художника Давида и гениального скульптора Кановы.

Разочарованная и обедневшая мадам покинула Францию и увезла восковой груз через Ла-Манш в невозмутимую, медлительную Англию.

Не познавшие тревог революции бритты с интересом и страхом взирали с острова, огражденного водой, на смутный континент. Полубезумный, однорукий Нельсон сторожил их покой, беспощадно расстреливая с морских судов все, что было помечено словами: свобода, равенство, братство.

В спокойном, нетребовательном Лондоне хозяйка паноптикума нашла пристанище. Созванные многообещающими афишами богатые зеваки подолгу разглядывали французскую революцию в «приготовлении мадам Тюссо»: Марата под окровавленной простыней, нарядную Жозефину Богарне за тюремной решеткой, санкюлота, подозрительно похожего на герцога Конти — первого покровителя паноптикума. Картопная гильотина с подлинным ножом и корзинкой для голов собирала толпы зрителей. Англичане, после ста с небольшим лет, прошедших со времени кровопролитной революции их предков, охотно подставляли тугие нервы под ледяной душ чужих «ужасов».

Но и кровоточащие головы постепенно приелись. Неутомимая кукольная мастерица поспешила иначе потрафить публике. Паноптикум разросся: рядом с угрюмым Наполеоном появился модный цирковой клоун. Марата оттеснил повешенный за подложные векселя и растрату денег английского банка денди Генри Фоунтлерой, Марию-Антуанетту затмила леди Гамильтон, умершая как раз в это время в одной из лондонских трущоб.

Мадам Тюссо изо всех сил старалась подменить жизнь восковой копией. Англия служила ей благородной моделью.

Но и в глубокой старости основной интерес мадам сосредоточивался на преступлениях, на невообразимых злодеяниях и криминальных драмах.

Крошечная, высушенная временем старушка — постоянный гость беспощадных английских судов, жадный коллекционер всего, что пахнет и окрашено кровью. Отравители, детоубийцы, грабители, поджигатели служили ей моделями. Она скупала истрепавшиеся веревки виселиц, всевозможные орудия убийств и пыток, черепа жертв.

Ежегодно менялись экспонаты музея. Устаревшие театральные знаменитости, жертвы сенсационной катастрофы и, наконец, свергнутые революцией или ушедшие в отставку правительства безжалостно уничтожались. Прежде чем бросить в чан-гроб недавних кумиров, им выковыривали стеклянные глаза, выщипывали волосы, ресницы, брови. Огонь мгновенно расплавлял желтые туловища и размалеванные головы.

Умелые руки специалистов перевоплощали восковую маску. Костюмерши кое-как перешивали платья, сообразно с размерами и привычкой одеваться новых героев, в изобилии поставляемых газетной шумихой, сменой власти, успехом или трагедией.

В полутемном зале экс-министры спешно освобождали места членам нового кабинета. В особых нишах стояли восковые фигуры видных общественных деятелей Великобритании: ирландца Пальмерстона, шотландца Гладстона и любимца королевы Дизраэли.

Карл, Женни и Фридрих подошли к восковым копиям подлинных властителей империи.

Ничто, даже льстивый резец скульптора госпожи Тюссо, не смогло уничтожить выражения надменности и властолюбия в обрамленном жиденькими седыми волосами хищном лице с губами скряги лорда Пальмерстона.

— Ему уже шестьдесят шесть лет, — заметил Энгельс, — Пальмерстон учился вместе с Байроном и тоже пытался писать стихи, но они были очень плохие.

— Вот как! — удивилась Женни. — Он вовсе не похож на поэта. Скорее ростовщик по виду. Но как удалось ему приобрести столь большое влияние на ход британской политики?

— Сумма свойств. Он отнюдь не Демосфен, но саркастической злости, расчета и хитрости у него в избытке. Он коварен. В начале карьеры он, подобно Пилю и Гладстону, был фанатический тори, но после тысяча восемьсот тридцатого года, учуяв иное направление международной политики, перешел к вигам. Это подняло его акции. Он стал заигрывать с революционерами Италии и Венгрии, лобызался с Кошутом, но, бьюсь об заклад, давно уже субсидирует всех реакционеров мира. Пальмерстон беспощаден и лжив, но кого он искренне ненавидит и боится, так это Россию.

— Его циничная наглость служит ему защитой от всяких неожиданностей, — вмешался в разговор Маркс. — Он умеет казаться покровителем, тогда как на самом деле предает; умеет ублажать явного врага и доводить до отчаяния союзника; умеет в надлежащий момент оказаться на стороне сильного против слабого и обладает искусством произносить смелые слова, обращаясь в бегство. По его мнению, масса народа не должна иметь никаких нрав, и телесные наказания он всегда считал абсолютно необходимым благом.

В это время слуга музея, с мягкой тряпкой и щеткой в руке, подошел к восковой кукле и, почтительно наклонившись, почистил штиблеты министра Пальмерстона. Женни, Карл и Фридрих не могли удержаться от смеха.