Петер и Смерть - Генри Олди

– Извините… простите меня…

Петер Сьлядек не понимал, за что просит прощения. Он вообще ничего не понимал. Просто ему было смертельно жаль игрока в сером. Усталый, измученный, избегавшийся, хозяин города-одиночки пострадал от нищего бродяги. И пусть бродяга знать не знал, каким образом досадил великому музыканту с черной лютней… Сочувствие не всегда руководствуется четким осознанием мотивов. Мотивы – штука сложная.

Идешь, насвистываешь…

– Я думаю: в чем причина? – игрок неожиданно успокоился. Остановил карусель чашечек, пригладил волосы. – Конец света? Порвалась связь времен? Оказывается, ничуть не бывало. Всего лишь ходит какой-то… Путает. А я бегаю: где путаник? – и найти не могу. Наконец сообразил: если на бегу не попадается, может, надо остановиться? Остановился. Вот ты и пришел, хороший мой. Сам пришел. Сам сказал. Все. В расчете. Гармония восстановлена. Иди, музицируй на здоровье: здесь акустика хорошая. Ничего не отвлекает.

Он сунул чашки в мешочек и собрался уходить.

– Отпустили бы вы меня, – без надежды попросил Петер. – Я больше не буду…

– Отпустить?

Игрок очень заинтересовался этой идеей. Наморщил лоб, раздумывая. Наконец кивнул:

– Это можно. Только, дружок, здесь тебе не приют добрых самаритян. Здесь распутье. Здесь играют. По-настоящему. Давай монетку: угадаешь – скатертью дорога, ошибешься – не обессудь.

– У меня нет монетки.

– Есть. Теперь есть. Ты уж поверь, я в этом хорошо разбираюсь. Посмотри в кармане.

Петер сунул руку в карман куртки. Нащупал кругляш теплого, почти горячего металла. Вынул грошик. На денежке тускло блестел знакомый профиль. И ниже: две даты. Обе были неразборчивы.

– Давай, давай, – суетился игрок, будто опасаясь, что клиент передумает. – Клади сюда. Ну, фарт судьбовый, дом дубовый, коси, коса, пока роса…

Грошик исчез под игривыми чашечками.

Игрок в сером менял их местами неторопливо, с демонстративной аккуратностью, как если бы наставлял тупого ученика в азах искусства. Тем не менее, Сьлядек быстро потерялся в этой карусели. Левая? Правая? Средняя?

Рядом молчала Верная Спутница.

– Ну? Под какой чашкой?

– Не знаю, – честно ответил Петер Сьлядек.

– Как «не знаю»?! – тут настал черед растеряться игроку. – Почему «не знаю»?! Ты отгадывай, ты говори: под какой чашкой грошик?

– Я и говорю. Не знаю.

– Ты глупости говоришь. Ишь, путаник… Достал ты меня, спасу нет. Увильнуть хочешь? Нет, приятель, не на таковского напал. Угадывай!

– Не знаю…

– Тогда ткни наудачу! Пальцем!

Петер улыбнулся. Разговор складывался смешней смешного. Кроме того, было приятно улыбаться впервые за все время пребывания на Распутье.

– Если наудачу, я обязательно ошибусь. Мы, господин мой, с удачей на ножах. Бежит она меня, удача. Сами видите.

– Ну ты жук! Ну, прощелыга! – игрок осклабился, показав замечательные, белые и острые зубы. – Не знаю, не угадаю… Ладно, даю последний шанс. Бери лютню. Сказывают, грек Орфей игрой скалы опрокидывал. Волшебник Мерлин музыкой Капище Друидов возвел. Этот, как его… Алектрион, что ли? – короче, еще один грек лютней дельфинов подозвал, они его от пиратов спасли. А ты себя спасай, братец. Сыграешь так, чтоб чашки опрокинулись – твоя взяла. Бери грош и пошел вон. Валяй, дружище! Дай жару!

– Я на вашем инструменте играть не стану, – набычился Петер. – Я на своем хочу.

– Хорошо, играй на своем, – покладисто согласился игрок. – Держи! Только смотри, она у тебя Госпожа Капризная…

Даже взяв в руки старенькую лютню, бродяга не поверил, что это она. Тронул струны. В ответ не раздалось ни единого звука. Подкрутил колки, снова прошелся по струнам. Тишина. Мертвая. Ударил костяшками пальцев в деку. Тишина. Беззвучие. Безголосье.

– Вы ее сломали! вы! сломали, испортили…

Длинный палец погрозил скандалисту.

– Ничуть. Ты ее предал. Продал. Поменял. Капризную на верную. Госпожу на спутницу. Теперь не жалуйся. Хочешь, играй на моей. Она верная, она не откажет…

Прежде чем ответить, Петер Сьлядек вгляделся из-под козырька ладони в невидимый за домами горизонт. Одичалый ветер растрепал бродяге волосы, бросил горсть пыли в лицо. Колючей, душной, дорожной, дорогой пыли – в отличие от мягкого праха, устилавшего здешние улицы. Он смотрел долго, и игрок ждал, не торопя.

– Нет, – сказал Петер. – Я лучше на своей.

И отдал Капризную Госпожу игроку.

Сел на мостовую, привычно скрестив ноги. Зажмурился. Крепко-крепко, чтоб ни одна капля вечных сумерек не попала под веки. Вслушался, представляя: копыта стучат по булыжнику. Торговка ругается с метельщиком. Лают собаки. Едет карета. Невпопад горланит песню хмельной сапожник. Галдит детвора. Руки взялись за инструмент, вынутый из памяти, словно из дряхлого чехла. Покрутили колки, настроили. Это ничего, что строй все время летит. Это пустяки. Лишний раз настроить – пальцы не отвалятся. Первая линейка ключа «фа»: поднять от «соль» в кварту. Рядом, прямо в ухо, задышали перегаром. Наверное, Юрген Маахлиб. Хмыкнули вполголоса. Пожалуй, Мирча Сторица. Звякнула шпага: Ахилло Морацци-младший. Запахло духами: Франческа Каччини. Тихий смех: слепец-профессор. Ровное дыхание: отец Игнатий. Фыркнули с презрением: вредная Сквожина. Вонь табака: казаки. Аромат колбасы с чесноком: корчмарь Элия. Пивной дух: Старина Пьеркин. Все. Зал полон. Можно играть.

Когда он закончил игру и открыл глаза, чашечки стояли на прежнем месте.

Скрывая грош.

– Что будем делать? – весело спросил игрок в сером.

– Откройте сами, – сказал Петер.

– Ты сошел с ума!

– Наверное. Откройте. Вы удачливы, вам скорее повезет.

– Ну что ж…

Пожалуй, игрок в сером смотрел на чашечки еще дольше, чем Сьлядек – на воображаемый горизонт. Ему никогда раньше не приходилось выбирать за других. Даже зная, под какой чашкой прячется монетка, он медлил. Знание ничего не решало. Выбор есть выбор, пускай карты крапленые, кости налиты свинцом, а на монете два «орла». Или две «решки». Или вообще четыре ребра, и ни единого реверса-аверса.

Толчком он опрокинул среднюю чашку.

Взял грошик.

Подбросив на ладони, отдал бродяге.

– Убирайся! Иди прочь, чтоб тебя…

Уходя быстро-быстро, пока игрок в сером не передумал, Петер не видел, как тот опрокинул сперва правую, а потом и левую чашку.

Под каждой лежало по грошику.

Уже в вилле, видя из окон первого этажа парк с воротами, Петер Сьлядек опомнился. Возвращаться было страшно. Пот стекал по спине между лопатками, ноги подкашивались, в животе черти молотили горох. Аллея-улица пустовала. Лишь игрок в сером, сидя на тротуаре, играл сам с собой. Вертя чашечки, он поминутно опрокидывал то одну, то другую, всякий раз доставая новый грошик. Рядом с игроком блестела изрядная горка денег. На монетках был вычеканен один и тот же профиль. Зато даты внизу были разные. Игрок мучил чашечки, и лицо его напряглось в ожидании.