Большая Сплетня - Светлана Успенская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Есенская?» — спросить у медсестры.
Неопределенный взмах в сторону притененной ясенями аллеи.
Старушка в ситцевом халате крючковатой палкой вычерчивает замысловатые фигуры на песке. Оглушительно поют птицы, гася бешеный стук взволнованного сердца.
«Разрешите присесть?»
Лучистый взгляд, добрый, непонимающий.
Сесть рядом, развлечь разговором, терпеливо выслушать монолог о старческих хворях, заинтересоваться интригующим признанием о матримониальных планах одного девяностолетнего старичка из соседнего корпуса, заставить полюбить себя как единственного внука…
Соблазнить ее фруктами, тающим во рту суфле. Завлечь в лесную глушь, не отпускать до самого решительного момента — пока в глубине тенистой рощи не покажется знакомая негнущаяся фигура, точно проглотившая рыбью кость.
Извинительно вскочить на ноги, предвкушая удивление. Ожидая его, рассчитывая на него.
«Простите, а как вы… Мы знакомы?» Неуверенно.
Конечно, мы знакомы!
«Я приехал навестить свою бабушку. Она тоже живет в этом санатории. Не правда ли райский уголок? Что ж, не буду мешать…»
«Вы нам не…»
Пятящийся шаг поднаторевшего в интригах придворного, который стремится покинуть высоковольтное поле возле короля. Временное отступление, равносильное не поражению, но выигрышу. Безнадежность ситуации оборачивается ее беспроигрышностью.
На следующий день. Пусть даже через неделю.
«Кстати, как поживает ваша бабушка, Ромшин?»
«Ничего… А как ваша мама, Эльза Генриховна?»
«Она приболела, но ей уже лучше. Я навещу ее, как всегда, в четверг. Что–нибудь передать вашей бабушке?»
«Предпочитаю навестить ее лично. Старикам так не хватает живого человеческого общения…»
«Что ж, там и встретимся…»
А потом, потом она… Она вызовет меня и скажет… Нет, пожалуй…
Или лучше вот так…
— Так не хватает живого человеческого общения! — вздыхает Губасова, расплющивая о губу круглый кончик помады. Ее рот торжествующе блестит алым жиром. Обернувшись, она смотрит на меня, как на хилого звериного выкормыша, как на переломанного неудачным полетом неоперенного птенца. — Встретились, разбежались — как всегда.
— Да, — вздыхает Тамара, мечтательно поправляя травленную перекисью блеклую прядь. — Что и говорить… Встретились, полежали, разбежались… Все быстро, все наспех!
Лида с интересом слушает их разговор. Я с преувеличенным вниманием включаюсь в беседу.
Своей пустячной болтовней разведенки посеяли во мне сомнения. Так неужели Железная Леди всегда такая — негнущаяся, железная?
Нет! Она не рыбья кость в горле, болезненно вспухшем от инородного присутствия. На самом деле она нежная, ранимая, хрупкая. Несчастная пятидесятилетняя женщина, у которой нет ничего кроме работы, — ни любовника, ни семьи, ни детей. Она питается не ласковым кормом беглых поцелуев, не редким просом случайных встреч далеко за полночь, а сырым сквозняком тревожным снов в одинокой, слишком широкой для ее сухопарого, высохшего от вечной ненужности тела постели. Она питается страхом подчиненных, их ненавистью, их подкорковым ужасом — однако такая диета не способствует ни здоровью, ни любовным успехам.
Какая же она на самом деле? — гадаю я. Что прячется за воинственной маской, нанесенной на лицо опытным визажистом — старостью, что скрывается за грозной экипировкой вождя кровожадного финансового племени? Подойти бы к ней совсем близко, ощутить аромат духов, призванный заглушить ее естественный запах, схватить двумя пальцами за шею, пригнуть над раковиной — ощутив непокорную несгибаемость шеи, железный стержень позвоночника. А потом намочить губку и стереть с лица искусственные напластования, следя за потоками яркой краски, текущей по фаянсовым стенкам. Серая, голубая, алая… Как будто очищаешь палитру. Как будто смываешь холст — чтобы под ним, наконец, проступил подлинник. Некрасивый, нелюбимый, но настоящий. Без подделки, без слоев маскирующего гумуса. С тонкой прорисовкой морщин, с кракелюрами времени — знаком несомненной подлинности.
И тогда она осядет, сморщится в руках, как сдувшийся от микроскопического укола шарик. Станет податливой и мягкой, как пластилин. Обыкновенная женщина с темными кругами под глазами и затравленным взглядом, беспозвоночное животное, а вовсе не железная дрянь, вызывающая у подчиненных подкожный трепет и рефлекторное опускание глаз. Настоящая, живая!
И вот когда она станет настоящей и живой, лишится защитной корки и когда откроется ее нежная ранимая кожица, вот тут–то она и попадется. Я уничтожу ее!
— Ума не приложу, что делать… Знаешь, ломаю голову день и ночь!
Свесившись с кровати, швыряю автомобильный журнал на пол. Обычно я изучаю его в метро по дороге на работу. Конечно, смешно читать о технических качествах «феррари», прижимаясь одним боком к потному толстяку в мятой голубой рубашке, с пуком рыжих волос возле ворота, другим — к пожилой тетке, пахнущей мятыми десятками, непременным обсчетом и гнилыми фруктами из магазина, где мухи методично кружат под потолком, заменяя своими чахоточными крыльями навечно сломанный вентилятор.
Но тем не менее читаю, листаю, любуюсь лаковой ирреальностью, уплывая из серой обыденности во вселенную кожаных салонов и скорости далеко за двести. Погружаюсь в мир, в котором анатомические кресла угодливо принимают форму твоего тела. В котором готовая на все красотка изгибается на соседнем сиденье, доступная как взгляду, так и руке. В котором мелкая автомобильная шелупонь рефлекторно бросается к обочине, заслышав рев пятисотсильного движка. В котором обладатели импортных штамповок мысленно снимают свои шляпы перед приземистой алой молнией на колесах…
Журнал сытой лягушкой плюхается в угол. Лида внимательно молчит — за ту вечность, что мы знаем друг друга, я превосходно изучил все оттенки ее дружественной немоты.
— Знаешь, обрыдло жить от зарплаты до заплаты… Копить на дорогую зажигалку. Обливаться слюной при виде шмоток в витринах…
— Ты хочешь все и сразу?
Кажется, она осуждает меня.
— А кто этого не хочет? Разве только ты… Тебе–то этого не понять, ведь ты женщина. Карьера не для тебя! Тебе бы замуж удачно выскочить…
Пожав плечами, она, видимо, соглашается. Еще бы не согласилась!
Смущенно поправив лямку великоватого бюстгальтера, обнимает колени, точно прячется в раковину своего собственного тела, компактное убежище на случай словесной междоусобицы.
— Знаешь, я недавно читала…
Закуриваю.
— …один журнал… Американцы проводили исследования….
Слушаю вполуха.
— Там были статистическая группа и контрольная… Так вот в статистической группе люди, фигурировавшие во внутриколлективных сплетнях…
Бред какой–то!
— В течение трех лет семьдесят процентов из них получили повышение по службе!
О чем это она?
— Тогда как в контрольной группе процент повышений по службе составил меньше двадцати.
Лениво почесываю брюхо. Не понимаю.
— Ну и что? — иронично интересуюсь.
Она тушуется, как будто ей стыдно от собственной глупости.
— То, что тебе нужно, — это большая сплетня. Все психологически объяснимо. Любой слух привлекает внимание к сотруднику и при всех прочих равных условиях повышает его личные котировки. Феномен объясняется просто: если о человеке столько говорят, значит, он чего–то стоит.
Я оживаю.
— Большая сплетня? — переспрашиваю, задумчиво выпуская дым.
— Да. — Она изучает свои обкусанные ногти, будто перед ней пергамент с письменами древней мудрости.
— Большая сплетня… — задумчиво бормочу я пробуя на вкус диковинное словосочетание.
Кажется, в этом что–то есть. Кажется, это то, что мне нужно…
И я сразу подумал о Леди Ди…
ОНА
Я тоже сразу подумала о Леди Ди. Но, конечно, ничего не сказала вслух. Господи, да кто тянул меня за язык, зачем… Но было уже поздно! Он встрепенулся. Ухватился. Поверил — сразу и на сотню с лишком несбыточных процентов. Закусил губу, не пряча жгучего интереса.
Да, он сразу подумал о Леди Ди.
Леди Ди — так мы, рядовые сотрудники, называем ее между собой. Леди Ди — обитательница высших сфер, наша местная богиня внутриконторского разлива. Я иногда сталкиваюсь с ней в женском туалете, где она подкрашивает губы, делая свою красоту еще неуязвимее, еще поразительнее. Она не замечает ничего, кроме своего отражения в зеркале, — и имеет на это полное право!
Она изящна, как настоящая леди. И столь же недосягаема, как ее иностранный прототип. Столь же красива. Удачлива. Родовита (если можно быть родовитой в стране потомственных аграриев и пролетариев). Ее папа — знаменитый Якушев, владелец компании «Инвест–финанс» и паевого фонда, не буду говорить какого. Твердят о его миллионах, если не миллиардах. Его имя через день мелькает в деловых новостях. Названия предприятий, принадлежащих ему лично или через подставных лиц, могло бы составить пухлую книжицу в твердом переплете. Имена его компаньонов столь громки, что их не рекомендуется произносить вслух. У него связи с правительственными кругами — причем, говорят, не только нашей страны. В Европе он как у себя дома. Этот пятидесятилетний мужчина выглядит на миллион — на пару десятков миллионов долларов! — столько, по экспертным оценкам, стоят активы его компании. У него несмываемый загар, ярко–голубые глаза, волевой подбородок, аромат всемогущества и всевластности. Однажды я видела его по телевизору, когда президент вручал ему очередную награду: он выглядел как бог, снисходительно принимающий земные почести!
