Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Зиммель

— Вы не сердитесь за то, что я не буду вас провожать, а только дождусь вашего отъезда и полечу?

— Ни в коем разе. Передайте привет моей матери.

— Обязательно, господин Оливер. Завтра я буду у милостивой госпожи в санатории — обещаю вам.

— Привезите ей от меня цветы, — говорю я и даю Тэдди деньги. — Красные розы. Скажите ей, что на этот раз я обещал взять себя в руки. Из этого интерната я не вылечу. Что-нибудь в этом духе всегда успокаивает ее.

Он не отвечает, и поэтому я спрашиваю:

— What's the matter, old boy?[10]

— Все это так мучительно для меня, господин Оливер.

— Ах, Тэддичка! А для меня, вы думаете, это сахар? Вы по крайней мере не ее сын! Вы можете уволиться. Вам хорошо. А все этот поганый пес!

— Вы не должны говорить так о своем отце.

— Отец! Сейчас я помру со смеху! Что до меня, то пусть он хоть подохнет — мой предок! — говорю я. — И любимая тетя Лиззи в придачу. Для меня это будет день великой радости. Ну ладно, — я протягиваю Тэдди руку, — пока, и все так далее.

Он тихо произносит:

— Храни вас Господь!

— Кто?

— Господь. (Тэдди набожен.)

— Ах, вот что, — говорю я. — Конечно, пусть хранит. И вас тоже. И «Бонанзу» тоже. И «Чессну»! Пусть он хранит все на свете. Ведь хранит же он такую свинью, как мой предок. Так что вполне можно требовать от него, чтобы он хранил всех подряд. So long[11], Тэдди.

— Всего хорошего, господин Оливер! — говорит он и, хромая, идет через бетонную полосу к двери, над которой написано: AIR WEATHER CONTROL[12]. Он получил осколок в колено. В самом конце, в сорок пятом, когда все уже накрылось. Поэтому и хромает. Отличный парень этот Тэдди. Интересно, что он думает о нашей семейке? Могу себе представить. Скорее всего то же, что и я.

Я поднимаю свою сумку и иду к паспортному контролю. Сегодня здесь кипит работа. Как и всегда по воскресеньям. Много больших машин. Перед рестораном, на воздухе, сидят за столиками люди и наблюдают, как садятся и взлетают «боинги» и «каравеллы». Сегодня отличный денек. Голубое небо и еще совсем тепло. И эти самые серебряные нити в воздухе — бабье лето. Пахнет дымом — жгут картофельную ботву. Вдали на траве летного поля пасется стадо овец.

— Пожалуйста, ваш паспорт.

Я подаю служащему за высокой стойкой свой паспорт. Он раскрывает его и сразу же делает такую физиономию, как делают все они всегда. Некоторые даже присвистывают, прочитав мою фамилию. Или издают этакий жужжащий звук. Но все они делают одинаковую физиономию.

Кстати, этот служащий — новый. Я его еще никогда не видел. И того — тоже, что стоит передо мной, облокотясь на барьер и загораживая проход, — не дай бог убегу.

На мне фланелевые штаны, белая рубашка без галстука и блейзер. Никаких запонок. Ботинки без шнурков. Я всегда так одеваюсь, когда еду в Германию. Так быстрее раздеваться и одеваться.

— Ваши фамилия и имя?

«Слушайте, — мог бы сказать я им сейчас, — это написано в паспорте, который у вас в руках. Зачем же спрашивать?» Но я не говорю этого, ибо давно знаю, что это совершенно бессмысленно. Скажешь такое, и они заставят тебя прождать полчаса в транзитной комнате, делая вид, что наводят справки по телефону, и все продлится раз в пять дольше. И все же пару раз я им это сказал. Семь лет тому назад. Тогда мне было четырнадцать, и я не мог по-другому. Теперь я стал умнее. Воистину.

С вежливой улыбкой я отвечаю:

— Меня зовут Оливер Мансфельд. Но я не отец, а сын.

Тот, что за стойкой, вообще не слушает меня. Он молча наклоняется и что-то ищет.

— Слева в верхнем ящике, — говорю я.

— Что?

— Книга разыскиваемых в левом верхнем ящике, — говорю я. — Если то издание, что было раньше, то страница 134, предпоследняя строчка внизу. Там он значится.

— Кто?

— Мой родитель.

Он таки достает книгу разыскиваемых из того самого ящика, что я ему назвал, листает его, слюня палец, и находит 134 страницу. Затем ведет пальцем сверху вниз, хотя я ему уже сказал, что мой отец стоит в самом низу, и наконец находит его фамилию и читает то, что про него написано, беззвучно шевеля губами.

Другой — тот, что преграждает мне путь, — между тем спрашивает:

— Откуда вы прибыли?

За последние семь лет я многому научился, а поэтому не говорю: «Вам отлично это известно. Воздушный контроль вас известил о моем прибытии еще в то время, когда мы крутили в воздухе левые виражи». Вместо этого я мягко, вежливо отвечаю:

— Из Люксембурга. Как всегда.

— Что значит «как всегда»?

— Это означает, что я всегда прилетаю из Люксембурга.

— Его семья там живет, — говорит тот, что за барьером, закрывая книгу разыскиваемых. — Здесь об этом сказано.

После этого все продолжается как обычно, — может быть, на сей раз немного пообстоятельнее, поскольку обоим в данный момент больше нечего делать.

— Куда вы направляетесь теперь?

— В горы — в Таунус. Завтра начинаются занятия в школе.

— В каком вы классе?

— В восьмом.

— В двадцать один год?

— Да.

— Значит, вы три раза оставались на второй год?

Сообразительный малый. Но отвечать нужно вежливо и дружелюбно.

— Так точно. Я плохой ученик. В математике и физике вообще ничего не соображаю. Я идиот. Но мой отец настаивает, чтобы я окончил школу.

То, что он настаивает, — это правда. Неправда то, что я идиот. Я понимаю и физику, и математику. А оставался я три раза, чтобы позлить своего предка. И мне это удавалось. Каждый раз он бушевал целую неделю. Это были мои самые счастливые недели за последние семь лет. Я провалюсь и на выпускных экзаменах. And how![13] Устрою себе пару приятных часов.

— Это весь ваш багаж?

— Да.

— Что в сумке?

— Книги. Пластинки. Туалетные принадлежности.

— А остальное?

— Остальное я оставил во Франкфурте. У друга. Он уже отослал мои вещи в интернат.

С летного поля доносится все нарастающий свистящий звук. Затем он переходит в более низкую тональность, становится скулящим и затихает. Приземлился турбовинтовой самолет — я вижу это через открытую дверь.

— «Люфтганза» из Лондона, — говорит тот, что за стойкой. И слава Богу, теперь прекратится болтовня — у него будет работа. Он делает знак своему коллеге.

— Я иду, — говорю я.

— Куда? — спрашивает коллега.

— А что вы только что хотели мне сказать?

— Я должен попросить вас пройти со мной в таможенный контроль.

— Представьте себе, а я это уже угадал, — говорю я.

— Нельзя ли без наглости, молодой человек?

Вот что получается, когда выпускаешь себя из рук. Нет уж, лучше не открывать пасть.

К машине «Люфтганзы» между тем подкатили трап. Дверь самолета открыта, и из него выходят первые пассажиры. Парень приблизительно моего возраста, девочка немного помоложе, мужчина, положивший руку на плечо своей жены. Все смеются. Их фотографируют. Всех вместе. Счастливая семья. Бывает же такое!

Какое же все-таки дерьмо мой предок!

Но хватит.

Все. Не думать об этом. Недоставало еще разреветься.

В первые годы со мной такое иногда случалось здесь, у паспортного контроля, когда я видел счастливые семьи. Отца, мать, детей. Поверьте, ревел.

2

Вас хотя бы раз потрошила таможня? По-настоящему — в одной из своих кабинок? Со мной это было как минимум раз пятнадцать. Как минимум! Я вам расскажу, что это такое и как себя нужно при этом вести. Вдруг пригодится!

Что касается поведения: дружелюбие и еще раз дружелюбие! Ни единого сердитого слова. Ни единого злого взгляда. Делать все, что велит таможенник. Самому говорить, только если тебя спросят. И ради Бога — никаких протестов. Они лишь добавят господам настроения. А вы? Что вы будете от этого иметь? Ноль целых хрен десятых.

Деревянные кабинки — размером не больше сортира. Рассчитаны как раз на двоих. В каждом боксе табуретка, стол и крюк на стене. Кабинки стоят в ряд в глубине зала. Так сказать, под сенью устройства для общего таможенного контроля (знакомой всем горки из оцинкованного железа, на которой пассажиры открывают свои чемоданы). За этим сооружением стыдливо прячутся кабинки. Господ пассажиров обыскивают таможенники, уважаемых дам — таможенницы. Да, и такое бывает. Иногда это даже забавно. Стенки боксов деревянные, как у кабинок на пляже. Справа и слева слышно каждое слово.

— Снимите, пожалуйста, бюстгальтер. И трусики, пожалуйста, тоже.

— А что это? Бандаж? Весьма сожалею — расстегните и его.

Но в этот воскресный день я явно единственный, кого потрошат. В деревянной кабине, где все происходит, тихо. Таможенник облачен в зеленую форму и очень низенький. Сначала он копается в моей дорожной сумке. Каждую грампластинку он вытаскивает из конверта и заглядывает в полиэтиленовую оболочку. Рей Конифф, Луи Армстронг, Элла Фитцджеральд, Оскар Петерсон. Затем идут книги «La Noia»[14], «The Rise and Fall of the Third Reich»[15], «Последний праведник», Мартин Бабер и Камю, Лев Троцкий: «Моя жизнь».