Нептунова арфа (с сокращениями) - Андрей Балабуха

- На, забери... услада желудка. И куда же ты теперь?

- В Ленинград, куда ж еще. Отчитаюсь, а там и отпуск.

- И сколько тебе набежало?

- Дней пятьдесят... Точно не знаю, не считал еще. А что?

- Так просто... Решил уже, куда поедешь?

- Нет, - сказал Аракелов, хотя перед глазами его мгновенно прокрутилась целая короткометражка: пронизанный солнцем сосновый бор, тот, что километрах в трех к северо-западу от Увалихи, мягкий, пружинящий под ногами, словно хорасанский ковер, мох, в котором кеды утопают по самые наклейки на щиколотках, одуряющий смолисто-хвойный запах... И чуть впереди - шагов на десять, не больше - Марийка, в синих джинсах и свитерке, с волосами, тщательно упрятанными под косынку... Такой он ее никогда не видел. Но такой она должна была быть - там, в Увалихе, вместе с ним. Каждое утро просыпаться под бабы Дусино пение, пить парное молоко и до одури бродить по лесу, а иногда уходить с палаткой или даже без, просто так, с одеялом в скатке, чтобы ночевать у костра где-нибудь на берегу Щучьего озера... Отпуск! Если бы он получился таким!

- Нет, - повторил Аракелов. - Ничего я еще не решил. А ты? У тебя ведь тоже отпуск?

Марийка кивнула.

- Не знаю... Море надоело. В горы податься, что ли? Вот ребята на Памир зовут... Искупаемся, а? - Это было сказано безо всякого перехода, с естественной для Марийки непоследовательностью.

- Давай, - сказал Аракелов. - В бассейне, по-моему, никого.

- Ага, - отозвалась Марийка. - Сейчас. Лень вот что-то. Уходить не хочется. Да и разговор у нас с тобой увлекательный. Интеллектуальный.

- Просто на диво интеллектуальный, - согласился Аракелов. - Душу радует и умы волнует. Так что давай иди.

- И пойду. Вот только посижу еще немного.

- Сиди, - милостиво разрешил Аракелов. - У тебя программа когда кончается?

- Через две недели.

- И в институт?

- Конечно.

- Ясно. - Аракелов помолчал. - Я тебя встречу, пожалуй. Если, конечно, в городе буду. Ты самолетом?

- Самолетом.

Они помолчали. Потом Марийка спросила:

- Ты уже завтракал?

- Нет еще. А ты?

- Тоже нет. А неплохо бы...

Аракелов посмотрел на часы.

- Еще минут сорок.

- Да, сейчас бы... Чего бы это такого? Котлет, например, картофельных с грибным соусом, а? Как ты думаешь?

- Не знаю. Я их последний раз пробовал года четыре назад. В Таллине. В столовой на Виру.

- Никогда не была в Таллине.

- Кстати, о котлетах. Я, между прочим, по пельменям большой специалист. Как ты к ним относишься?

- Положительно.

- Это хорошо. Терпеть не могу, когда усладу желудка приносят в жертву сохранению фигуры...

- Ничего с моей фигурой не будет.

- Так придешь ко мне на пельмени?

- В шесть часов вечера, после отчета?

- Точно.

- Я подумаю.

- Только не слишком долго. Мне ведь всего два дня осталось. Даже полтора, собственно.

"Если она согласится прямо сейчас, - загадал Аракелов, - то все будет. И то, что было, и то, чего не было. И Увалиха будет. И отпуск. И все, все, все..."

Но прежде чем Марийка успела открыть рот, наверху, на ботдеке, всхрапнув, проснулся громкоговоритель:

- Аракелова на мостик! Аракелова на мостик!

Аракелов чертыхнулся.

- Иди, - сказала Марийка. - Иди. Мастер [мастером на международном судовом жаргоне называют иногда капитана] ждать не любит.

- Что там еще стряслось?

- Вот потом и расскажешь. Иди. А я пока смесь твою допью. Договорились?

- Договорились, - кивнул Аракелов. - Так как насчет пельменей?

- Я подумаю.

- Подумай, - сказал Аракелов. Он безнадежно вздохнул и встал. - Ну пошел.

Марийка смотрела на него снизу вверх, и лицо у нее было... Аракелов так и не успел определить, какое, потому что вдруг - неожиданно для самого себя - наклонился и поцеловал ее. Губы у нее были мягкие, прохладные, чуть горьковатые от сока.

- Убирайся, - шепотом сказала Марийка, отталкивая его.

Но интонация совсем не соответствовала смыслу слов.

Аракелов выпрямился и не оборачиваясь зашагал по палубе. Не оборачиваясь, потому что обернуться было страшно.

Уже у самого трапа на мостик он нос к носу столкнулся с одним из трех радистов "Руслана".

- Что там стряслось, Боря?

- Мэйдэй [радиотелефонный сигнал бедствия; состоит из слова MAYDAY, повторенного три раза и слова ici ("здесь"); полный аналог радиотелеграфного сигнала SOS; иногда сигнал "мэйдэй" буквально переводят с английского как "майский день", хотя подобное толкование неверно, как неверно и распространенное толкование сигнала SOS - "спасите наши души"; на самом деле оба сигнала подбирались по удобному созвучию и сочетанию знаков азбуки Морзе], - коротко ответил тот и, довольно бесцеремонно отодвинув Аракелова, побежал дальше.

Мэйдэй! Только этого не хватало! Что там еще стряслось?

2

- Еще кофе, капитан? - Кора держала в руке кофейник - удлиненный, изящный, с эмблемой "Транспасифика" на боку: стилизованное кучевое облачко, кумула-нимбус, намеченное небрежными, округлыми голубыми линиями, на нем - маленький золотой самолетик со стреловидным оперением, а надо всем этим - восходящее солнце, которому золотые лучи придавали сходство с геральдической короной. Такой же знак был и на чашке, которую Стентон решительно отодвинул.

- Нет, спасибо. Докурю и пойду в рубку. Давно пора бы появиться этому чертову тунцелову...

- Не волнуйтесь, капитан, - Кора улыбнулась. Она всегда улыбалась, называя его капитаном, отчего уставное обращение превращалось чуть ли не в интимное. На Стентона эта ее улыбка действовала примерно так же, как стеклянный шарик провинциального гипнотизера: притягивая взгляд, она погружала Сиднея в какое-то подобие транса. Он, правда, старался не выдавать себя, но вряд ли это удавалось ему успешно. Во всяком случае, он был уверен, что Кора прекрасно все замечает. - Ну, потеряем мы полчаса, там наверстаем потом...

- Так-то оно так... - отозвался Стентон. Кора перестала улыбаться, наваждение прошло, и он снова ощутил глухое раздражение. - Так-то оно так... - повторил он и с силой ткнул сигарету прямо в золотое солнышко на дне пепельницы. - Но все-таки... Спасибо, Кора. Я, пожалуй, пойду.

Он поднялся из-за стола. Кора тоже. Немногим женщинам идет форма, Стентон знал это прекрасно, но про Кору сказать такого было нельзя. Как, впрочем, было нельзя и сказать ей об этом: в бытность свою стюардессой она наслушалась еще не таких комплиментов... Кора быстрым движением поправила - непонятно зачем, подумал Стентон - свою короткую и густую гриву цвета дубовой коры.

- Пойдемте, капитан! - Удивительно, сколько оттенков можно придать одному и тому же слову! Теперь оно прозвучало как-то залихватски, вызвав в памяти призраки капитанов Мариэтта и Майн Рида, но сквозило в нем и скрытое уважение, объясняемое не только субординацией.