Кэнди - Терри Сазерн

— Ладно, — сказала Лив, швыряя меню на стол. — Мне только выпить. Мартини сразу, а член потом!

— Ага, — сказал Джек. — Три мартини, пожалуйста. Самых сухих.

Когда официант ушел, дядя Джек оглядел переполненный зал ресторана:

— Симпатичное место. Ты тут раньше бывала, Кэнди? Тебе здесь нравится? По-моему, здесь очень мило.

— Да, — согласилась Кэнди, — здесь так…

— Иногда я едва не кончаю, просто глядя на что-то! — вдруг заявила Лив, совершенно не в тему. — Скажем, на эти вот нож и ложку. Если сейчас я дотронусь до клитора, я здесь все кресло залью!

— Лучше не надо, Лив, — сказал дядя Джек.

— Все равно ничего не получится, — отозвалась тетя Лив. — Я имею в виду, как это осуществить на практике? Хотя… можно что-нибудь уронить на колени, и тогда…

— Я тебя очень прошу, — проговорил дядя Джек с нажимом, — прекращай эти свои разговоры…

— Или можно повесить на клитор маленькую прищепку, и тогда постоянное возбуждение обеспечено! — Лив опять рассмеялась. — Тебе приходила такая идея, Кэн? Не хочешь попробовать?

— Нет. Говорю по буквам: Н-Е-Т. — Кэнди ужасно смущалась и злилась на тетю Ливию, что она заводит подобные разговоры, и ей было искренне жаль дядю Джека, который вынужден все это терпеть. К счастью, неловкое напряжение, воцарившееся за их столиком, было прервано появлением хорошо одетой пожилой пары.

Увидев, как они входят в зал, дядя Джек просиял:

— Это же мистер и миссис Эдвард Кингсли… да, точно! Я думаю, может быть, они с нами выпьют… — Он поднялся из-за стола, привлекая внимание почтенной матроны, и они обменялись радушными приветствиями.

— Джек Кристиан! — воскликнула миссис Кингсли, направляясь к их столику. — Какая приятная встреча! — она уселась на стул, который ей пододвинул Джек. — А-а, и Ливия тоже здесь! Как поживаете, милая?

Мистер и миссис Кингсли были очень приличные люди, если судить по манерам и внешнему виду, и пока мужчины стояли, дожидаясь, пока им принесут еще стульев, мистер Кристиан представил Кэнди чете Кингсли и успел шепнуть на ухо своей жене:

— Я тебя очень прошу, веди себя прилично. Ты же знаешь, что для нас значит эта встреча!

Но его опасения оказались напрасны, во всяком случае, на данный конкретный момент, потому что настроение у Лив опять изменилось, причем достаточно резко и радикально. В общем, мужчины уселись, всем заказали еще по бокалу мартини, и разговор получился вполне приятным. Они затронули самые разные темы и в конце концов заговорили об искусстве вообще и о театре и кино — в частности.

— Как интересно! — воскликнула Лив, когда мистер Кингсли отметил с большим и искренним сожалением, что если по телевизору и показывают «что-то стоящее», то крайне мало. — Да, кстати, — продолжала она, — один мой приятель сейчас работает над проектом, который действительно может пойти — если только найдутся люди, которые согласятся вложить в него деньги. Может быть, вас это заинтересует, мистер Кингсли. Я могу рассказать поподробнее. — Она достала из сумки какие-то сложенные листочки.

— Да, конечно, — сказал мистер Кингсли, прочистив горло. — Я всегда рад вложить деньги… в хорошее дело.

— Да, — Лив развернула свои листочки, — тут у меня краткое описание… я вам сейчас прочитаю. А вдруг, это именно то, что вы ищете. — И она стала читать по бумажке, с очень серьезным лицом, слегка повышая голос в тех местах, которые ей хотелось особенно подчеркнуть, или когда ей казалось, что дядя Джек хочет ее перебить:

— Сериал называется «Они встретились в парке». Это две параллельные истории двух молодых людей, искалеченных войной. Искалеченных, в смысле, духовно. Фильм начинается с общего плана военного госпиталя в Лос-Анджелесе, снятого с высоты птичьего полета. Камера как бы кружит над территорией госпиталя, медленно снижаясь под музыку, склеенную из фрагментов нескольких патриотических произведений — «Морской гимн США», «Батопорты открыты, выходим в море», «Военно-воздушные силы» и т. д., — такая музыкальная мозаика, которая завершается нарастающим крещендо «Поднять якоря» в исполнении хора из 200 одиннадцатилетних мальчиков. Пока мы приближаемся к зданию госпиталя, голос за кадром (может быть, голос сенатора Дирксена) читает посвящение — что-нибудь про самопожертвование, беззаветную верность долгу и т. д., и т. п., всех врачей, медсестер и медбратьев во всех военных госпиталях «по всей нашей великой стране… по всей Америке». Музыка постепенно стихает, и теперь в кадре — больничная палата (одна из бесчисленных сотен и тысяч — необходимо передать именно такое ощущение — но все-таки есть в ней и что-то индивидуальное). Все очень торжественно и серьезно. В палате — всего одна койка. Рядом с койкой стоят два врача. Старший из докторов внимательно изучает карту пациента. Его молодой коллега выжидающе смотрит на него. Видно, что он глубоко уважает своего старшего товарища. Наконец, старший доктор решительно произносит: «Да, доктор, сегодня мы приступаем к шоковой терапии».

У пациента психическая травма, полученная в ходе боевых действий. Он утратил все чувства и ощущения, кроме обоняния. Каждый раз, когда он приходит в себя, он принимается яростно скрести пальцами у себя между пальцами ног, а потом нюхает их, как безумный, пытается засунуть пальцы поглубже в нос и т. д. Приходится давать ему успокоительное, чтобы он себя не поранил. Первоначальное лечение не дает результатов, и вся первая половина первой серии (общая продолжительность каждой серии — примерно час, как в «U.S. Steel Hour») состоит из повторяющихся эпизодов, когда два врача стоят у постели больного и ждут, что будет, когда он придет в себя. Каждый раз, когда это происходит, один из врачей говорит другому с искренним беспокойством: «Доктор, он приходит в себя!» Камера перемещается с лица старшего доктора на лицо молодого, опять на лицо старшего, потом — вниз, на лицо пациента, который приходит в себя, открывает глаза, пару секунд тупо таращится в потолок, а потом резко тянется к пальцам у себя на ногах. Старший из докторов хмурится и говорит: «Доктор, дайте ему успокоительное!» Эти идентичные эпизоды — каждый длиной в две минуты — повторяются пятнадцать раз. Наконец, пациента объявляют здоровым. (Это происходит во время рекламной паузы, так что те, кто не читали сценария, об этом не знают.)

После рекламы мы переносимся в маленький санаторий во французских Альпах. Необходимо позаботиться о декорациях — зрителю с первого взгляда должно быть ясно, что это очень хороший и дорогой санаторий. Палата — большая и светлая, обстановка — изысканная и стильная. Большое окно во всю стену. Из окна открывается вид на горы. Белый, подсвеченный розовым снег, небо цвета голубоватого дыма.

На кровати лежит пациентка, молодая девушка в темно-желтом переливчатом пеньюаре. Входит пожилой доктор.

ДОКТОР ГЕРШОЛЬТ: (жизнерадостно) Ну, Бемби! Как у нас самочувствие?

БЕМБИ: (нахмурившись) Что?

ДОКТОР ГЕРШОЛЬТ: (смутившись) Я хотел сказать… э… ну, ты понимаешь… как ты себя чувствуешь…

БЕМБИ: (перебивая) Доктор, мне сегодня приснился сон… такой странный сон. (Озадаченно хмурится.) То есть, ведь наши сны что-то значат… правда?

ДОКТОР ГЕРШОЛЬТ: (очень серьезно) Да, дитя мое, часто бывает, что сны что-то значат. (Умолкает на миг и продолжает с искренним интересом.) И что же тебе приснилось?

БЕМБИ: (вздыхает)

Ну, мне приснилось, что я в большом доме… он был чем-то похож на наш дом… то есть, дома, в Глендейле. И там был мой отец… мы с ним были одни… вдвоем… и я… я у него сосала. (Озадаченно хмурится.) Вот такой странный сон. И что же он значит, доктор? Тут мы снова уходим на рекламу и не слышим ответа доктора. Следующий эпизод — переполненный лифт в офисном здании на Коламбус-Серкл в Нью-Йорке. Камера «следит» за тем, как спускается лифт. Смена плана: большой вестибюль, открываются дверцы лифта (другого лифта), выходят люди. Среди них — Бемби. Она выходит из здания и идет через Центральный парк. Рядом с озером на нее налетает какой-то здоровый парень. Валит на землю, держит, чтобы не вырвалась, сдирает с нее туфли и принимается исступленно обнюхивать ее ноги, пытаясь засунуть ее пальцы поглубже себе в нос и т. д. Проходящий мимо полицейский (его играет Эдмунд Лоуи) видит «влюбленную парочку» за непотребным занятием и бросается к ним. Он оттаскивает пациента от девушки, бьет его по голове дубинкой, загоняет в озеро (сцена подводной драки и т. д.). Когда полицейский возвращается к девушке, она в бешенстве. Катается по земле, извивается, корчится и кричит с пеной у рта: «Дайте мне этого здоровенного мужика! Дайте мне хуя! Хочу! Хочу хуя! Где он? Где он?!» Она вне себя от ярости. Полицейский бьет ее дубинкой — как будто он бьет змею. «Твоя палка! — кричит Бемби, не обращая внимания на удары. — Я ХОЧУ ТВОЮ ПАЛКУ!»

Затемнение. Следующий эпизод — палата в Бельвю, месяц спустя. Бемби сидит в инвалидной коляске. У нее парализованы ноги. После того случая в парке она не может ходить. Ее врач (его играет Хантц Холл) считает, что у нее это психосоматическое. В одной из реплик, обращенных к его ассистенту (его играет Джордж Арлисс) он говорит: «Девушка, что вполне очевидно, утратила волю к ходьбе». Арлисс отвечает: «Я что-то не понимаю вас, док», — после чего они начинают вовсю острить и каламбурить на тему «ходить, хотеть и т. д.» Этот обмен шуточками продолжается минут пять. Холл и Арлисс впервые работают вместе, и можно было бы растянуть эту сцену, чтобы она пошла лейтмотивом ко всей ситуации, или, наоборот, разбить ее на коротенькие фрагменты и использовать в качестве «наполнителя» в эпизодах, в которых присутствует профанация — тут еще надо подумать, как лучше.