Исповедь на подоконнике - Ева Таксиль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Четвертая ночь. Все снова повторяется», — пронеслось единственное здравое в голове парня. Тот закрыл уши подушкой, уткнулся лицом в матрас, прогоняя в голове лишь легкие слова, что все хорошо, что рядом друзья. Минуты тянулись годами, а воздуха не хватало, Ване казалось, что он слышит шорохи, пока с него кто-то не сорвал подушку. Облегчение настало на мгновение — это Булгаков.
— Вань, что случилось? — прошептал он, стараясь не разбудить Чехова. — Слышу, ты сопишь громко. Ваня, ты плачешь? — обеспокоенно бормотал Саша.
— Я не плачу, все хорошо, ложись спать, дружище. — натянул улыбку Есенин, но та прервалась дрожью и кашлем.
— Ты не хочешь рассказывать, да? — Булгаков сел у кровати. — Я побуду тут, я помню, что тебе легче так.
Ваня посмотрел на него молча, но благодарно, фонарный свет игрался в его голубых, алмазных глазах. Через десять минут тихого дыхания друга у своего уха Есенин устало закрыл глаза и растворился во сне.
— Вставай, быстро! Да как ты мог, животное! Границ не знаешь! Зачем? Зачем ты делал это? Ты же знаешь, что девушкам нравишься больше чем я! Пошутить пытался? Ну спасибо!
Доброе утро, как говорится. Стоило Ване открыть глаза, как вместо стены он перед собой увидел чьи-то плечи и злое лицо. Минута размышлений, в фигуре стал узнаваться Чехов, лучший друг, самый близкий, как казалось, человек. Он силой спихнул напуганного рыжего с кровати, наклонился над ним. Кожа щек стала красной, но не влюбленно пунцовой, а алой, полной ненависти и презрения. Есенин попытался встать, но слабые утренние ноги не поддавались. В двери показалось лицо Коровьева, тот сразу начал пытаться войти с привычной смелой походкой комсомольца, но Чехов громко рявкнул ему в лицо, чтоб тот проваливал, да так грозно, что Адам реально унес кота и ушел.
— Что я сделал, Женя? Пожалуйста, не кричи. Я не глухой, пожалуйста.
— Не кричать? Не стоило липнуть к моей девушке, тогда бы и не кричал.
Есенин замер, поднимаясь.
— Что?
— Вика меня бросила! — закричал Чехов так, что весь дом словно пошатнулся. — Она сказала, что влюбилась в другого!
— Парень, переживешь, правда, давай обсудим. Ты найдешь себе возлюбленную получше. Если не будешь орать.
— Не в этом проблема! — грозно стал двигаться в его сторону, чуть ли не плача, дрожащий от злобы Чехов. — Она сказала, что влюбилась в тебя! Ты же весь день ей глазки строил, я помню!
Есенин поджал брови, провел пальцем над пальцем и нервно улыбнулся, пятясь назад. Что он мог сказать? Весь день Ваня шептался только с Булгаковым, один раз сказал про Достоевского и даже не пытался заставить девушку друга обратить на себя внимание. Внутренне Есенин проклял себя за симпатичную внешность, а после проклял девушку, что так глупо смогла променять достойного парня. Но злость Чехова пугала сильнее всего, наваливалась новым ударом, от которого бежать некуда. Ваня совершенно не понимал, что же такое происходит с жизнью, что остался единственный человек, который сможет схватить его за руку и спасти.
— Чего? Женя, я даже не смотрел на нее! — поднял руки Есенин, но вместо хорошей дискуссии получил удар по лицу кулаком.
Деваться некуда, принимать бой нужно даже если сам едва стоишь на ногах, и Ваня ответил толчком локтя в грудь. Это не было дружеской и веселой дракой, что так часто случались у парней, а настоящим столкновением двух злых мужчин, волнующихся, в первую очередь, за себя. Есенин кинул Чехова на пол, но не удержался и упал сверху, Женя схватил друга за шею и головой ударил о пол, из глаз Вани полетели искры, и все потемнело, но времени медлить не было, пусть секунды и длились годами. Есенин, стараясь не упасть, ударил товарища по скуле, бормоча:
— Я ничего не делал.
— Не делал? — шикнул ему Чехов, рыча сквозь зубы. — Я не верю тебе! Ты же такой дамский угодник, влюбишь любую, стоит тебе лишь улыбнуться, да? Как я могу верить, что ты не сорвался снова?! — прервавшись на полуслове, юноша ударил в нос Есенину, тот быстро перекинул силу в ключицу, так что Женя зажмурился.
— Чехов, да пойми ты меня, ты можешь даже у Саши спросить! Я ничего не делал!
— У Саши? Конечно, он за тебя что угодно скажет! Ты человека прирежешь — Булгаков адвокатом заделается! — усмехнулся Чехов, но смешок продлился недолго. Ноги подкосились, юноша свалился на пол, хватаясь за живот, в который прилетел сильный удар коленом. Есенин уже ничего не видел и не слышал, вся сущность скопилась в сильных кулаках, глаза не блестели, а наполнялись кровью лопнувших сосудов.
— Закрой свой рот! Ты можешь говорить что угодно про меня, про мою семью, про любого человека в этом мире, но не смей даже тявкать на Сашу! — крикнул он, сжимая воротник окровавленной рубашки Чехова.
Мир потемнел. Есенин бросил друга на пол, поднялся и застыл у окна. Что происходит с его некогда счастливой жизнью? Стабильно все нестабильно. Чувства мелькают птичками в окне, но ни одна не раскрывает крылья полностью. Ваня поставил руки на подоконник, глядя в пустое стекло, и не видел он на улицах ни солнца, ни света, вся та искренность, за которую парня хвалили, растворилась в ужасной тоске, на ее месте — фальшивые эмоции, лишенные даже доли настоящего огня. А так и не скажешь. Некоторое время абсолютного счастья сменялось тоской и уничтожающими мыслями, и если раньше Есенин умел справляться девушками, литературой, поездками и, самое главное, друзьями, то сейчас… Мир рушился, когда парень осознавал, что смотрит на всех как волк, боится повернуться спиной, чтобы не получить ножом под ребра. Но Ваня также улыбался. Давал людям то, что
