Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

– Пересаживаемся на узкоколейку… – Зина Колмогорова водила пальцем по карте, – и отправляемся в Ивдель. Дальше рельсы не идут, – девушка улыбнулась, – товарищ Золотарев организует грузовик, в деревню Вижай… – после ночевки в Доме Колхозника им предстояло пройти на лыжах к горе Ортотен:

– Не больше пары сотен километров, в общей сложности, – небрежно заметила Зина, – но у вас в Куйбышеве такого снега не бывает… – Маша, обиженно, отозвалась:

– Бывает и побольше. Ты видела, что я отлично хожу на лыжах… – комната Зины и Люды больше напоминала склад туристического снаряжения. Согласно путевке, Маше полагалась свободная койка в спальне, где жило восемь девушек. Задобрив вахтершу шоколадкой, из собранного матерью пакета, Маша получила разрешение обосноваться на пустующей кровати в комнате девушек:

– Наши соседки уехали домой… – Зина рылась в груде ботинок, – когда мы вернемся из похода, переберешься на положенное место… – к рюкзаку девушка успела пришить кумачовый квадрат:

– Студенческий лыжный пробег в честь XXI съезда КПСС… – Маша сделала себе такой же:

– Рюкзак у тебя хороший, – со знанием дела сказала Зина, – видно, что импортная вещь. У нас такие есть только у альпинистов. Они ездят в Польшу, в Болгарию, на совместные восхождения, с тамошними спортсменами… – Маше стало неловко. Рюкзак она выбрала по заграничному, глянцевому каталогу, на английском языке. Пухлое издание снабдили страницами машинописного перевода, на русский, но Маша отлично владела тремя языками:

– Как говорит мама, – невесело подумала девушка, – моя дорога ясна. Золотая медаль, филологический факультет университета, красный диплом, замужество… – она вспомнила тихий голос Ивана Григорьевича Князева:

– Не блуждай в тьме, Мария. Ты вышла к свету, благодаря Иисусу, Богоматери, и своей святой заступнице, однако твоя дорога не закончена… – Маша понятия не имела, где сейчас Иван Григорьевич:

– Прошло больше двух лет, – поняла девушка, – он и тогда был пожилым человеком. Прощаясь, он говорил, что обязан выполнять долг христианина. И Зою нам спасти не удалось. Она, наверное, умерла, бедняжка, как и матушка Вера… – о смерти медсестры, в женской колонии, Маше сказал священник, отец Алексий. Маша не могла открыто ходить даже в окраинную церковь, но отец Алексий и его жена приглашали ее по воскресеньям на чай. Священник жил в коммунальной квартире:

– Детей нам Бог не дал, – коротко сказала матушка Надежда, – вернее дал и забрал. Тем более, батюшка десять лет отсидел, от звонка до звонка… – чай они пили дешевый, матушка Надежда пекла серые коржики, но Маша любила приходить в чисто прибранную комнату, с лампадками у образов:

– Отец Алексий читает Евангелие, мы разговариваем… – убирая рюкзак, она коснулась тайного кармана, с крестиком и семейным кольцом, – но маме или девочкам о таком не расскажешь. Они не поймут, среди молодежи нет верующих. Вернее, есть, но в газетах о них печатают фельетоны, о религиозном дурмане…

Мать показала Маше старинное распятие, из тусклого золота, с изумрудами:

– Когда Марта подрастет, я ей отдам вещицу, – заметила Наталья, – все-таки, ее родовая ценность. Наверное, ее отец с матерью были немцами, бежали сюда от Гитлера. Крестик они захватили, как память… – Маша сдула со лба прядку белокурых волос:

– Еще полсотни пельменей, и дело в шляпе. Хорошо, что у девочек нашлось мясо… – кусок мороженой говядины достали из-за окна:

– Папа привез, из колхоза, – объяснила Зина Колмогорова, – в городе такого мяса… – девушка оборвала себя, Маша подумала:

– Она хотела сказать, что не достать. Я вообще не хожу в магазины, и не знаю, что там продают… – кухонными делами в особняке Журавлевых занимался повар. Ткани мать выбирала по каталогу, им привозили белье, чулки и сумки. Маша ездила на примерки в закрытое правительственное ателье. Школьные платья ей и Марте сшили из лучшей итальянской шерсти, цвета желудей, фартуки они носили шелковые.

Зина Колмогорова ловко резала вареную картошку для винегрета:

– Соленые огурцы тоже домашние… – девушка выудила один из банки, – моя мама их в кадке ставит, по-старинному, с хреном и вишневым листом… – Люда Дубинина принесла к столу миску вареной свеклы и моркови:

– Мальчики обещали селедку и еще кое-что… – Зина подмигнула Маше, – в походе сухой закон, но за успех пробега надо поднять стопку. Думаю, у тебя все получится. Насчет куйбышевской зимы, – девушка улыбнулась, – я шучу. Я не сомневаюсь, что у вас есть снег… – отправившись с Машей на берег Исети, девушки оценили ее лыжную технику. Маша покраснела:

– Я вообще не пью… – Зина отмахнулась:

– Мы тоже. Парни принесут бутылку портвейна, каждому достанется по наперстку… – кроме пельменей, винегрета и селедки на стол ставили лимонад. Люда спустилась в ближний магазин, на первом этаже унылого, общежитского здания:

– Она принесла вафли к чаю, успела, – Маша взглянула в окно, – сейчас что-то выбросили, как говорится… – очередь змеилась по снегу. Женщины притоптывали ногами, в валенках и сапогах, надвинув на лица шарфы:

– Вроде и не холодно, но ветер сырой… – в конце Маша заметила невысокую девушку в тулупе, с кошелкой, – бедняжка, у нее ребенок на руках. Хоть бы ее вперед пропустили, хотя многие стоят с детьми… – рядом чиркнула спичка, Зина затянулась папироской:

– Дают вермишель, по килограмму в руки, и постное масло, – заметила девушка, – Людка молодец, взяла бутылку и не прогадала. Пока она в магазин сбегала, весь район узнал, что масло выбросили. Сейчас бы пришлось не меньше часа стоять. В общем, в середине февраля мы вернемся в Свердловск, и все пойдем болеть за тебя, в манеж… – она похлопала Машу по плечу, – а завтра мы тебе покажем город… – девочки хотели сводить ее в новый музей-квартиру Горского:

– На открытие приезжал его соратник по борьбе, товарищ Королёв, – заметила Люда, – он читал лекцию в студенческом клубе. Он написал сценарий к фильму о Горском… – завтра вечером девушки шли на «Огненные годы». Люда понизила голос:

– Представляешь, говорят, ему шестой десяток, а он встречается с… – подружка зашептала. Маша ахнула:

– Она играла в первом фильме, революционерку, погибшую на баррикадах Пресни. Я плакала, в месте, где Горский несет ее на руках, под красным флагом. Но ей едва за двадцать… – Люда закивала:

– Это точно. Она тоже сюда приезжала. Они жили на дачах обкома, то есть на одной даче. Я слышала, что дилогию посылают на зарубежные фестивали, актеров тоже туда отправят… – девушка вздохнула: «Счастливые». Зина рассмеялась:

– У нас есть свой Горский, то есть Гуревич. Но Сашка блондин, брюнетом ему было бы лучше… – Маша, мимолетно, подумала:

– Гурвич, Гуревич, фамилии похожи. Саша внук Горского, и очень его напоминает. Он тоже светловолосый… – девушка хмыкнула:

– Ерунда, совпадение. Что Саше делать в Свердловске, он сейчас в училище… – Зина повернулась:

– Парни идут, первые ласточки… – во двор завернуло трое ребят, с гитарой наперевес и авоськой, – надо прибрать свинарник…

Вытирая стол, Маша забыла о неизвестном ей Саше Гуревиче.

Самодельный манеж застелили клеенкой. В углу тесной комнатки притулился кухонный стол, с электрической плиткой. Проводка в деревянном здании начала века была ненадежной, провода висели под беленым потолком комнаты. В задернутое шторами окно бил мокрый снег.

На протянутой над головой Фаины бечевке сохли кофточки и ползунки Исаака:

– Десятый час ночи на дворе, а ты ни в одном глазу, как говорится, – недовольно сказала девушка, – шел бы ты спать, милый… – пухлый мальчик, сидя в манеже, поднял голову от резной погремушки:

– А, – Исаак улыбался белыми зубками, – а!

Погремушка зазвенела, Фаина покачала головой:

– Чувствует, что отца нет. Лейзер всегда его укладывает, поет колыбельные… – на плитке шипела чугунная сковородка, в миске подходило тесто. Оладьи Фаина пекла паревные, как выражался Лейзер, без молока и сливочного масла: