Топи - Андре Жид

_______________

* С этой "оговорки" и начинаются "Буколики" (Эклога 1): "Титир, ты, лежа в тени ширковетвистого дуба, Новый пастуший напев сочиняешь на тонкой свирели..." (пер. С. Шервинского). _______________

-- Надо же, -- сказал Патрас, -- а я думал, что это история болота.

-- Мсье, -- ответил я ему, -- мнения могут быть разными -- источник один. Но поймите, прошу вас, что единственный способ рассказать одну и ту же вещь каждому -- одну и ту же вещь, прошу вас обратить внимание, -- это изменить ее форму в соответствии с восприятием каждого нового слушателя. В данный момент, "Топи" -- это история салона Анжель.

-- Теперь-то я вижу, что вы еще не сделали окончательного выбора, -сказал Анатоль.

Приблизился Филоксен:

-- Мсье, -- сказал он, -- все ждут ваших стихов.

-- Тсс! Тише! -- сказала Анжель, -- он начинает читать.

Все умолкли.

-- Но, господа! -- крикнул я в раздражении. -- Уверяю вас, что у меня нет ничего стоящего. Но, чтобы не заставлять вас упрашивать меня, я вынужден вам прочесть небольшую вещь без...

-- Читайте! Читайте! -- заговорили кругом.

-- Ну если вы так настаиваете, господа...

Я вынул из кармана листок и безо всякой позы, вялым голосом прочел:

Прогулка

Мы прогулялись по ландам. Слушай нас, Боже, ладно? Мы заблудились в ландах, А тут и вечер упал, Мы решили присесть всей командой, До того каждый из нас устал.

...Все молчали; явно не понимали, что стихотворение окончено, и продолжали ждать.

-- Это все, -- сказал я.

И тогда в полной тишине послышался голос Анжель:

-- Ах! Очаровательно. Вам следует вставить это в "Топи". -- И так как кругом все по-прежнему молчали: -- Не правда ли, господа, что ему следует вставить это в "Топи"?

На несколько следующих мгновений поднялась легкая суматоха, так как одни спрашивали: "Топи? Топи? Что это такое?" -- а другие объясняли, что такое "Топи", -- но объясняли так, что уверенности это не прибавляло.

Я ничего не мог сказать, но в этот момент ученый-физиолог Каролус, одержимый манией докопаться до источника, с вопросительным выражением лица подошел ко мне.

-- "Топи"? -- тут же начал я. -- Мсье, это история животных, которые живут в сумрачных пещерах и теряют зрение из-за того, что не могут им пользоваться. А теперь оставьте меня, мне ужасно жарко.

Тогда Эварист, тонкий критик, заключил:

-- Боюсь, что это несколько специальный сюжет.

Мне пришлось возразить.

-- Но, мсье, особенных сюжетов не бывает. Et tibi magna satis*, писал Вергилий, и это точно передает мой сюжет -- о чем я сожалею. Искусство в том и состоит, чтобы изобразить частное с силой, достаточной, чтобы оно воспринималось как общее. В абстрактных терминах это очень трудно выразить, так как эти мысль уже сама по себе абстрактна; но вы наверняка поймете меня, представив себе, какой огромный пейзаж вмещается в замочной скважине, стоит только подойти к дверям достаточно близко. Тот, кто во всем этом увидел бы один лишь замок, увидит через его скважину целый мир, если сумеет наклониться. Достаточно иметь возможность для обобщения; а уж само обобщение -- это дело читателя, критика.

_______________

* И довольно с тебя величия (лат.) _______________

-- Мсье, -- ответил он, -- вы чрезмерно упрощаете свою задачу.

-- И, наоборот, облегчаю вашу, -- ответил я, задыхаясь. Он отошел. "Ах! -- подумал я. -- Теперь я надышусь!"

Как раз в это время Анжель взяла меня за рукав.

-- Идемте, -- сказала она мне, -- я вам кое-что покажу.

Она потянула меня к занавеске и незаметно отодвинула ее, так, чтобы я увидел в окне большое черное пятно, которое производило шум.

-- Чтобы вы не жаловались на жару, я установила вентилятор, -- сказала она.

-- Ах! Милая Анжель.

-- Но так как он очень шумит, -- продолжила она, -- пришлось его закрыть занавеской.

-- Ах, вот оно что! Но, милый друг, он же совсем маленький!

-- Продавец сказал мне, что это подходящий размер для литераторов. Побольше размером предназначается для собраний политических; но тогда бы мы вовсе не слышали друг друга.

В этот момент меня потянул за рукав Барнабе, моралист, и сказал:

-- Некоторые из ваших друзей достаточно рассказали мне о "Топях", чтобы я довольно ясно представил, что именно вы хотите написать; должен вас предупредить, что мне это представляется бесполезным и недопустимым. Вы хотите заставить людей действовать, потому что вы в ужасе от застоя, -заставить их действовать, не думая о том, что, чем чаще вы вмешиваетесь и опережаете их действия, тем менее эти действия зависят от них самих. Ваша ответственность в результате возрастает; но в такой же мере их ответственность падает. Между тем для каждого человека важна именно ответственность за действия -- и гораздо менее их внешнее проявление. Вы не научите желать: velle non discitur*; вы сохраните за собой лишь влияние; ну что же, неплохое начало, если напоследок вам удастся вызвать несколько бессмысленных действий!

_______________

* Нельзя научиться хотеть (лат.). _______________

Я ему сказал:

-- Вы считаете, мсье, что надо оставаться равнодушными друг к другу, ибо не видите смысла в заботе о людях.

-- По крайней мере это очень трудное дело, и роль всяких посредников вроде нас не в том, чтобы побуждать их к большим деяниям, а в том, чтобы будить все большую и большую ответственность за малые деяния.

-- Дабы нагнать на них страху за действия, не так ли? Вы не ответственность их стремитесь увеличить, а сомнения. Вы таким образом еще больше ограничиваете их свободу. Ответственный поступок есть поступок свободный; наши поступки эту свободу утратили; и речь для меня не о том, чтобы возродить поступки, а о свободе, без которой они невозможны...

Тогда он тонко улыбнулся, чтобы придать значение тому, что намеревался сказать, и вот что сказал:

-- Итак -- если я вас правильно понял, мсье, -- вы хотите принудить людей к свободе...

-- Мсье! -- вскричал я. -- Когда я вижу рядом с собой больных людей, я беспокоюсь -- и если не пытаюсь их лечить, из страха, как вы бы сказали, уменьшить ценность их лечения, то по крайней мере стремлюсь объяснить им, что они больны, -- сказать им об этом.

Подошел Галеас, единственно для того, чтобы сморозить глупость.

-- Больного лечат не тем, что демонстрируют ему его болезнь, а тем, что устраивают ему спектакль здоровья. В больнице над каждой кроватью следовало бы нарисовать нормального человека, а коридоры заполнить статуями Гераклов из Фарнезе*.

_______________

* Фарнезе -- дворец в Риме кардинала Алессандро Фарнезе, впоследствии ставшего папой Павлом III (1534 -- 1549). _______________

Тогда вернувшийся Валантен сказал:

-- Нормального человека вовсе не зовут Гераклом...

И тут же со всех сторон зашикали "Тс-с! Тише! великий Валантен Кнос будет держать речь".

Он говорил:

-- Здоровье не представляется мне благом, желанным до такой степени. Оно всего лишь равновесие, посредственность; отсутствие гипертрофии. Мы стоим не больше того, что отличает нас от других; или, другими словами: главное в нас как раз то, чем одни только мы и располагаем, то, чего нельзя найти ни в ком другом, то, чего нет в вашем нормальном человеке, -следовательно, то, что мы зовем болезнью. А посему больше не воспринимайте болезнь как недостаток; напротив, это всегда что-то сверх; горбун -- это человек плюс его горб, и я предпочитаю, чтобы вы воспринимали здоровье как недостаток болезней. Нам не так уж важен нормальный человек; я хочу сказать, что без него можно обойтись -- ибо он встречается на каждом шагу. Это общий наибольший делитель* человечества, и, как в математике, вычеты не могут причинить никакого ущерба ни его изобилию, ни его индивидуальной добродетели. Нормальный человек (это слово раздражает меня) есть тот остаток, то промышленное сырье, которое собирается на дне печи после плавки, уничтожившей своеобразие всех компонентов. Это первобытный голубь, которого удалось вывести по второму разу, путем скрещивания редких пород, -- серый голубь, без цветных перьев; у него не осталось ничего, что отличало бы его от других.

_______________

* Математический термин. _______________

В восторге от того, что он заговорил о серых голубях, я хотел пожать ему руку и произнес:

-- Ах! Мсье Валантен!

Он просто сказал:

-- Литератор, молчи. Прежде всего меня интересуют только безумцы, а вы непомерно благоразумны.

Затем продолжил:

-- Нормальный человек -- это тот, которого я встретил на улице и назвал своим именем, приняв его за себя самого; протягивая ему руку, я воскликнул: "Мой бедный Кнокс, как ты плохо сегодня выглядишь! Что ты сделал со своим моноклем?" -- и что меня удивило, так это то, что Ролан, с которым мы прогуливались вместе, назвав его одновременно со мной своим именем, сказал: "Бедный Ролан! Да где же ваша борода?" Потом этот тип нам наскучил, и мы без угрызений совести избавились от него, потому что он не представлял из себя ничего нового. Впрочем, он и не сказал ничего, настолько он был жалок. Знаете ли вы, что это такое, нормальный человек: это третье лицо, то, о котором говорят...