Виршевая поэзия (первая половина XVII века) - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сидел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядел.
А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе,
за старые шашни хотели скинуть с башни.
А на пытках пытают, а правды не знают.
Правду-де скажи, а ничего не солжи.
А яз им божился и с ног свалился и на бок ложился:
не много у меня ржи, нет во мне лжи,
истинно глаголю, воистину не лжу.
И они того не знают, болши того пытают.
И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кожу кнутом.
Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил,
баня дурка, да и мовник глуп.
Высоко взмахнул, тяжело хлеснул,
от слез добре велик, и по ся места болит.
Прикажи, государь, чем лечить,
а мне, государь, наипаче за тебя бога молить,
что бог тебя крепит, дай господи, и впредь так творить.
Да видех, государь, твоего государя моего имярек, рукописание прослезихся,
и крепости разума твоего удивихся,
а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся,
и богу моему за тобя, государя моего, помолихся.
Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то ж сотворяю.
А тем, государь, твое жалованье платить,
что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро-де он так творит.
Да писал бы, государь, немало,
да за великой смуток разума не стало.
Приклоних бо главу свою до земля, рех ти: здравствуй, государь мой о Христе. Аминь.
Да немало, государь, лет,
а разума нет, и не переписать своих бед.
Розван, что баран, разорен до конца, а сед, что овца.
Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола.
Рожь ратные пожали, а сами збежали.
А ныне воистинну живем в погребище и кладем огнище,
а на ногах воистину остались одне голенища, и отбились голенища.
Зритель, государь, сердцам бог, не оставили шерстинки,
ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно ни горстки.
Всего у меня было живота корова, и та не здорова.
Видит бог — сломило рог.
Да бог сердца весть — нечего есть.
Велел бог пожить, и не о чем тужить.
А я тебе, государю моему, преступя страх,
из глубины возвах, имя господне призвах,
много челом бью...
Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу, не бо ум мой постигнути или писанию предати возможет. Да и тебе скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся взята быша без останка.
Федор Гозвинский
Вирши на Езопа
Баснослагатель Езоп не украшен образом[1],
Прочитай же сего обрящется с разумом:
Плоть — сосудец его аще и не зело честна,
Но душа в нем живущия зело изящна.
Пиша притчами сими зверския нравы
И в них изображает человеческия справы:
Птицами и рыбами поставль основание
И над баснами творит нам истолкование.
Притча к притчам — сказание и глагол притчи,
И в притчах притчослагатель глаголет вещи.
Глумление сея притчи не в глумех,
Но утешительное прочитание в разумех;
Нравоучительная нам сей беседует[2]
И в притчах полезная житию дарует,
Яже от еллинскаго преведена суть мною.
Прочитай я, любимиче, утешайся <со> мною.
Слово о нравах сребролюбца
Всяк сребролюбец скор ко взятию.
Косен к подаянию.
И готов глаголати аще что истощит.
Нем бывает аще что присовокупит.
И не хощет никогда истощевати.
Но всегда хощет исполняти.
И зело велико дело поставляет.
Еже аще когда что истощавает.
Неудобь о сем скорбит, печалуется, докучает.
Жалостьми содержим бывает.
Щедрь в чюжем.
Скуп же во своем.
И немилостив ко всем.
И своей гортани ядения оскудевает.
Сокровище свое исполняет.
Плотию своею сохнет, корыстию богатеет.
Сего же не разумеет:
Еже зле собирает, зле и погибнет.
Понеже сие вскоре суд божий постизает.
Еже аще что от злаго произыдет,
Сие паки во зло и обращается и не приходит ко благому.
Понеже не происходит от благого.
И сего ради сребролюбец не имат живота.
Ниже сего привременнаго.
Ниже вечнаго.
Авторская помета к «Тропинку» папы Иннокентия
В премудростех славимый
И в разуме хвалимый,
Честностию же чести честно почитаемый,
Во своих бо сих делех художно познаваемый,
Понеже трудолюбно подвизаемый
И усердно совершаемый,
Богом же самем наставляемый —
Феодор Касиянов, сын Гозвинский,
Греческих слов и польских переводчик.
Антоний Подольский
Послание священноиерею Симеону Федоровичу
Словесныя убо моея и тричастныя душа[3] великому отцу,
Во очищении бо грех желающу тоя представити вышнему творцу.
Явственно убо о нас пред престолом божественным предстателю,
Щедраго же и великаго трисоставнаго бога призывателю.
Его же убо божественному и преизящному и честному иерею,
Наставнику же и учителю и богоукрашенному верою.
Настоятелным убо и богослужителным саном священному,
От благаго же и великаго бога предпочтенному.
Много обремененну отягчением духовному учителю,
Усердну же о моих гресех непрестанному богу молителю.
Истинным богоразумием попремногу одержиму,
Еуаггелским же и боговещателным учением искусно учиму.
Радость же многу о сем сотворяет худости нашей,
Еже со вниманием разсуждающе в добродетели вашей.
Ю же бо учиши нас на себе понести по божественному вещанию,
С величии прилежанием исправляти по усердному тщанию.
Елико же убо от тебе изтекает благоспасителное учение,
Мне же паки толико сотворяет духовное просвещение.
И яко же убо полагавши зде добродетель многу,
О словесных бо овцах тщишися ответ дати богу.
Ныне же аз своим неразумием о сем что содеяти могу,
Умное благолепие того описати по достоянию како возмогу?
Философское убо безрителное учение разумно
