Мемуары дипломата - Джордж Бьюкенен

Я отметил, с другой стороны, с удовлетворением его поведение во время переговоров, последовавших за предъявлением австрийского ультиматума в Белграде, причем я могу как непосредственный свидетель удостоверить, что он сделал все возможное, желая избежать разрыва. Я опроверг вместе с тем обвинения некоторых германских писателей и показал всю необоснованность их представлений о том, будто Россия желала войны, а мы ее к тому возбуждали, обещая нашу вооруженную поддержку. Что касается самой войны, то я касался течения военных операций лишь затем, чтобы показать их влияние на внутреннее положение, в особенности после того, как армия, оставленная почти без защиты перед неприятелем, терпела в 1915 году поражение за поражением.

Невеселая задача - изображать постепенный упадок великой империи: контраст между многообещавшим энтузиазмом первых дней войны и последовавшей затем депрессией и прогрессивным разгромом; картина объединенной нации, собравшейся вокруг самодержца в преданной лойяльности, и вид той же нации, уставшей от страданий и лишений, принесенных ей крайне неумелым правлением, и восстающей против того же самодержца, свергая его с престола. Не менее печально рисовать шаги императора и видеть, как он, с его прирожденным фатализмом, добровольно выбирает путь, неминуемо ведущий его и его родных к могиле. Я не пытался затушевывать его ошибки; я изобразил его таким, каким я его знал: любезным человеком со многими хорошими качествами, верным и лойяльным союзником, преданным в душе истинным интересам своей страны, как бы внешне ни казалось обратное. Касаясь роли императрицы, я показал, что она, хоть и была хорошей женщиной, действовавшей по самым лучшим мотивам, послужила орудием, ускорившим наступление окончательной катастрофы. Ее фатальное непонимание кризиса, который переживала Россия, позволило ей навязывать императору министров, не имевших никаких других рекомендаций, кроме готовности выполнять ее реакционную политику. Те мои читатели, которые ждут от меня новых и сенсационных разоблачений о деятельности Распутина при русском дворе, будут разочарованы. Я рассказал о нем лишь то, что я считаю правдой, устранив все необоснованные сплетни, сложившиеся вокруг его имени.

Я детально описал развитие революции, образование Временного Правительства, его длительную борьбу с Советом, его неспособность приостановить разложение армии, его достойную сожаления слабость по отношению к большевикам, его бестактное поведение во время корниловского эпизода и его окончательное крушение под напором большевиков. Мой труд по освещению этого периода был облегчен благодаря любезному разрешению сэра Эйр Краун пользоваться официальной перепиской, находящейся в архивах министерства иностранных дел, а также благодаря ценной поддержке, любезно оказанной архивариусом г-ном Гэзли в этом вопросе. Благодаря тому, что Временное Правительство и старое самодержавие исчезло со сцены, я мог рассказать историю своего пребывания в России с гораздо большей откровенностью, чем было бы возможно при другом положении. Я рассматривал весь вопрос объективно и пытался в своих суждениях о людях, и вещах играть роль беспристрастного наблюдателя, взгляды которого на великую российскую трагедию могли бы сослужить некоторую службу будущему историку.

Ответственность за то, что я придал этой книге форму мемуаров и говорил о себе больше, чем раньше думал, лежит на моем друге Эдмонде Госсе, этом великом мастере критики. Он так интересовался развитием моего труда и так доказывал мне важность личных обстоятельств, что я был вынужден переделать некоторые главы, лишь бы удовлетворить его просьбам о "новых личных чертах". Хотя мне не удавалось никогда заставить его вдохнуть жизнь своим магическим пером в мою бедную прозу, он все же мне много помог своим ободрением, в котором я нуждался, за что я всегда буду ему благодарен.

Дж. Б..

Января 25-го, 1923 г.

Глава I.

1876-1880

Вена. - Рим. - Мое путешествие через Америку. - Впечатления от этого путешествия. - По дороге в Токио

Хотя о дипломатах нельзя сказать так, как о поэтах, что ими рождаются, а не становятся, я в известном смысле могу сказать, что родился в мире дипломатии. Я родился в Копенгагене в помещении миссии, во главе которой стоял тогда мой отец. Он начал свою карьеру при лорде Стрэдфорде де Радклиф, когда последний был назначен в 1825 г. послом в Константинополь. Когда же через полвека - в апреле 1876 г. - для меня открылись двери дипломатической службы, великий Эльки, помнивший о вышеприведенном факте, прислал за мной и дал мне свое благословение, пожелав мне покровительства господня на всю жизнь. Поразительной красоты человек, несмотря на свои девяносто лет, он все еще оставался той властной личностью, которая плохо ли, хорошо ли так долго была доминирующим фактором в Оттоманской империи.

В мое время поступление на дипломатическую службу происходило по назначению с поверочным испытанием, пред'являвшим слишком суровые требования к уму кандидата; работа же, которая поручалась вновь приглашенному атташе во время его предварительной подготовки при министерстве иностранных дел, была чисто канцелярского характера, напр., снимать копии с извещений и зашифровывать и расшифровывать телеграммы. Компенсацией за это, однако, была новизна и интерес, живые и интересные переживания, доставленные возможностью побывать за сценой и познакомиться с внутренней работой дипломатии, в особенности в такой момент, когда восточный вопрос ярко разгорался на горизонте, а князь Бисмарк составлял знаменитый Берлинский меморандум, не посоветовавшись предварительно с правительством Великобритании. Я помню, что королева (Виктория) так негодовала по поводу игнорирования князем Бисмарком ее правительства, что тотчас же дала выход своим чувствам. Я читал об этом в то время в сообщении из Берлина "Князь Бисмарк обращается с Англией так, будто она третьестепенная держава: это крайне волнует королеву".

Я оставался в министерстве иностранных дел лишь несколько недель, после чего мой отец, срок полномочий которого в качестве посла в Вене подходил к концу, попросил, чтоб меня прикомандировали к этому посольству. Вена была тогда прелестным постом для молодого атташе, особенно для такого, как я, имевшего в качестве сына посла доступ в ее избранное общество, где были или на ты со всеми видными современниками, или не обращали на себя почти никакого внимания. Венцы так любили танцевать, что я помню бал у князя Шварценберга, начавшийся в 11 часов утра и закончившийся лишь в 6 часов вечера. Но модные тогда танцы и сопровождавший их этикет едва ли напоминали в какой-либо мере фокстроты* наших дней. На балах при дворе запрещен был даже танец "trois temps", как "peu convenable"; на каждом балу имелась комната под названием "Comtessin Zimmer", куда не допускались вовсе замужние женщины. Здесь шла беседа девиц с кавалерами в промежуток между танцами, причем ревниво и зорко следили за заблудшими сестрами осмелившимися переступить границы самого невинного флирта.