Место на серой треуголке - Никита Фроловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Л. смотрел в окно, навалившись животом на подоконник, и разговаривал с приятелем, который высовывался из соседнего окошка. Была осень, но было тепло.
– Он гомосек, – говорил приятель.
– Ну и что?
– Да ладно – гомосек, это я еще могу понять, но он валютный, представляешь, какая мерзость – валютный гомосек.
– Какой кошмар, – сказал Л.
Он поигрывал бельевой веревкой, повязанной на шее.
– Да еще и не талантливый, – продолжал приятель, – совсем не талантливый, я таких терпеть не могу.
– Я тоже.
– Люблю Цоюшку, "Волшебную гору" люблю, признания авантюриста, а таких ненавижу.
– Да, – вяло согласился Л., – Цоюшка красавец. И Томас тоже.
На балконе, наискосок от них, толстая тетка поливала цветы и посматривала в их сторону.
– Слушай, – сказал Л., – может мне репортажи писать, эссе?
– Ты и веревочку, я смотрю, припас.
– Ага.
За спиной в квартире пел Розенбаум:
И вот сыграли аврал,
И командир встал на мостик.
"Славянка" с берега гремит,
И флагман вышел на рейд.
Мы в кильватерном гордом строю…
– Вот складно звонит, болван, – заметил Л.
– Ну, – согласился приятель, сходил и выключил.
Высунулся опять в свое окошко и плюнул.
– Вот кайф, – сказал он, – плюнул и смотришь как она летит. Слюна.
– Да, – сказал Л., – а представляешь, на небоскребе сидишь, плюешь и смотришь. Бесконечность. Вся вселенная тут тебе.
– Ага, – сказал приятель, – так и жизнь можно скоротать.
Л. разглядывал рисунок, висевший на стене. На рисунке был изображен то ли леший, то ли упырь. Очень подлый и уродливый упырь. Подпись под рисунком была такая: "Я тебя любила, а ты вон какой".
– Отомстил? – спросил Л. человека, лежавшего на кровати.
– Ага, нравится?
– Нет, – сказал Л., – не нравится.
– Жаль, – сказал человек.
– Разве можно так с девушками обращаться?
– Не знаю, наверное, можно.
– Но ты все-таки перестарался.
– Немножко, – сказал тот, – но зато сколько удовольствия.
Л. стоял у каких-то афиш, спрашивал у проходящих время, курил. Подошел старый человек, в зеленом пальто и шапке-ушанке. Пристально посмотрел на Л. и сказал грозно-развязно:
– Что написано-то?
Л. взглянул на него. Ничего не ответил.
– Что смотришь, как Ленин на вошь?
– Отъебись, – сказал Л.
– Ах, сука, – сказал старик укоризненно, – чтоб таким, как ты, тут жилось, я там, – он показал за спину, – кровь лил, да, что там ты, за жидов сражались, какую жизнь жидам устроили. – Старик все больше распалялся. Прохожие оглядывались на них. – Жиды проклятые, кругом жиды, куда ни плюнь, жиды и жиды. – Старик уже кричал, брызгая слюной, – всех бы стрелял, как сучий Гитлер!
– Пистолет есть? – вдруг заорал Л.
– Нет, – растерялся ветеран.
– Ну и пошел на хуй, не ори, неси пистолет и стреляй.
– Что?
– То.
Ветеран ударил Л. палкой по плечу. Л. дал ему по голове кулаком. Старик упал.
– Ах, ты, жиденок! – взвизгнул он, подымаясь, но Л. уже уходил быстро, потом побежал. Старику было его не догнать.
Л. ходил по своей комнате. Включил магнитофон, сел на кровать и стал слушать. Начал играть "Моторхэд", но тут щелкнуло и сам Л. сказал из динамика:
– Наташа, уйди с проезжей части, Наташа, отойди с проезжей части. Проверка записи, – сказал он торжественно, – производится проверка записи. Проверка записи, – повторил он настойчиво, – проверка записи. Наташа, отойди с проезжей части, я веду проверку записи! – Он хихикнул, – Что вы думаете про оформление магнитофона картонными бумажками с надписью "Пэл Мэл"?
Ответили коротко и неразборчиво.
– "Хуйня" говорит респондент, – громко провозгласил Л. Опять заиграл "Моторхэд", но прервался и Л. совершенно без слуха, старательно запел, подыгрывая себе на двух аккордах:
– Мы стояли на плоскости, с переменным углом отражения,
Повторяя закон, приводящий пейзажи в движение.
Их несколько здесь, – он замолчал, подумал, сказал, – тьфу, блядь! – и продолжал, – Повторяя слова, лишенные всякого смысла…
Л. подошел к окну и длинно сплюнул в форточку. Стал смотреть на улицу. Шел снег. Магнитофон продолжал играть. Теперь Л. исполнял "Еще только без десяти девять часов". Когда песня кончилась, он не перестал играть, а стал тонко высвистывать мелодию.
Л. вернулся на кровать и мрачно слушал магнитофон. Опять раздался щелчок и Л. пьяным голосом сказал оттуда:
– Иди сюда! Фамилия как? Иди сюда! Фамилия как? Хэ-хэ! Дэвай споем с тобой песенку. – И запел уже без гитары, – А водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку, а потом в парилочку, тваю мать! Ээх! Водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку, – и закончил блаженно, – а потом в парилочку, тваю мать. Вот. – Он сильно дунул в микрофон.
– Молчать, – продолжал он грозно, – молчать я сказал! Я сказал! Але! Мылчать! Фамилия как? Иди сюда!
Я, – запел он опять с украинским акцентом, – хочу быть с тобой! Нет, а я хочу дуть в габой! Хы-хы-хы! В гэбой!
Погоди, – вдруг сказал он человеческим голосом, – что я хотел записать? – Он помолчал. – Ну я что-то записать хотел. Пленка же идет, ебтэдь! А-а, – закричал он радостно, – я хотел записать, этот, как его? В общем слушай сюда. Слышь, ты, магнитофон. Слушай сюда. Иди сюда и слушай меня. Вот, а в общем, мы выходим сегодня с Наташенькой… На улицу. А мы оба такие молодые, такие красивые, в черных очках. Выходим, значит, бабушка сидит. То есть не бабушка, тетенька. Вот, она сидит, значит, на нас поглядывает. Поглядела на нас, какие мы молодые, в черных очках, небритые. То есть я небритый, а Наташа, конечно побрила, эти, подмышки… Тьфу ты, ой, ненавижу! Вот. Э, але, я не понял. Але. – Он продул микрофон. – Вот. И говорит: "Ой, ой, ой, ой, ой, ой, ой! Ой, ой, ой, ой, о!!" Такая бабушка, – констатировал он.
Л. перед метро держал за пальто ту девушку, от которой когда-то требовал заткнуться.
– Отпусти, – кричала она.
Люди, заходящие в метро, ничего не замечали.
– Ну подожди, – сказал Л., – ну что я тебе сделал.
– Ты ничего не сделал, ты вообще ничего не делаешь, ты просто камнем идешь ко дну, ты понимаешь? И меня за собой тащишь.
– Ну послушай…
– Отойди от меня, неужели ты не понимаешь, ты мне травму нанес, у меня на всю жизнь травма!
Она говорила громко и вырывалась. Подошли три парня.
