Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама подозрительно смотрит на меня.
— Что-то ты глаза прячешь? Говори, в чем дело! Не мастак ты у меня скрывать… Как Эрдэни?
— Он… он уехал вчера в аймачный центр и не вернулся. Он хотел добровольцем…
Мать даже перестает курить.
— Ты что — один был с табуном?
— Я даже лишнего коня привел!
— Ты мне зубы не заговаривай! Я тебя спрашиваю — неужели ты один табун на ночь повел?
— Эрдэни попросил.
— Он бы еще Бараса попросил!
— Я же справился, ма. Я еще прибившегося коня привел.
— Сегодня чужого коня привел, завтра своих потеряешь.
— Я вовсе не маленький, ма.
— Маленький! Если с табуном случится беда, отвечать не тебе, а мне. Мало нам беды с отцом. Не пойдешь больше в ночное!
— Ма!..
— Сейчас же иди к бригадиру и откажись!..
Мать закашлялась. Ее давно уже донимает этот сухой, надсадный кашель. Надо лечиться, надо бы куда-то уехать, а она работает и день и ночь.
— Ма, зачем ругаешь?
— Затем… Затем, что ты глуп.
— Война, ма. Эрдэни ушел в армию, другие уйдут, кому табун гонять? Мне гонять табун. Я с Эрдэни много раз гонял. Больше некому, ма.
Мать не ответила, принялась собирать белье. Я стал помогать ей, тоже собирал теплые от солнца, влажные тряпки.
Мать молчала; ее лучше пока не трогать.
На велосипеде подкатила к берегу Хурла, наш почтальон. Она слезла с седла и стала деловито рыться в туго набитой большой черной сумке. Все женщины побросали стирку, потянулись к Хурле.
— Письма есть?
— Свежие-то газеты уж должны быть.
— Какие новости?
— Да не томи ты! Давай быстрей!..
Хурла протянула мне газету:
— Читай, ты здесь самый грамотный.
На первой странице «Буряад-монголой у нэн» сообщение: «…сегодня утром регулярные войска германской армии вторглись на территорию нашей Родины от Балтийского моря до Черного. Германские войска вступили в схватку с передовыми частями Красной Армии… Немецкие самолеты бомбили города Киев, Житомир, Севастополь, Каунас…»
Мы никогда не видели этих городов, о некоторых даже и не слышали, плохо представляли себе, где они находятся. На далекие города падают бомбы, а это значит — беда пришла к нам, на нашу землю, в наши дома. Старые и молодые бурятки с мокрыми от стирки руками слушают первое известие с фронта. Самое первое! Четыре года изо дня в день им придется слушать эти известия. Изо дня в день — тяжелые и радостные, скупые и торжественные.
Я прочел сообщение от первой до последней строчки один раз, потом второй. В конце газеты говорилось, что в Сибирском военном округе объявлена всеобщая мобилизация. Значит, пора собирать наших парней в дорогу.
Хурла опять начала рыться в сумке.
— Кому? — одновременно выдохнули женщины.
Хурла важно покачала головой.
— Секретно! Меня предупредили — ни одного лишнего слова! А то паника начнется.
Женщины сомкнулись еще тесней:
— Зачем зря говоришь?
— Знать надо, кого собирать в дорогу.
— Моему Бадме есть повестка?
— А моему брату?
— А Гунге?
Хурла достала из сумки серый конверт.
— Смотрите мне, держите язык за зубами! Секретно. Только вам скажу. Семерым парням повестки привезла. Вот слушайте. Банзарову Гунге, Тюрикову Алешке, Гармаеву Эрдэни…
— Когда им ехать?
— Завтра…
Не успел я оглянуться, как мы с матерью остались на берегу одни. Женщин, как сухие листья ветром, сдуло. Только вечно недовольная всем Хурла, охая и вздыхая, возилась со своим велосипедом:
— Сказала я на свою голову! Пойдут болтать!
— Хурла, а от зятя нашего ничего нет? — несмело спросила мать.
— Пихлу![2] Ну что вы все одно и то же спрашиваете! Нет ничего вашей Сэрэн-Дулме. — Хурла даже, приподняв, стукнула велосипедом о землю. — Ничего!
Моя тетка Сэрэн-Дулма и почтальонша с детства терпеть друг друга не могут. Сердито нажимая на педали, Хурла покатила от опустевшего берега.
— Ма, слышала? Эрдэни взяли в армию!
— Слышала.
— Все равно мне придется быть ночным конюхом, ма.
— Помоги отнести белье!
Я донес ей тяжелую корзину до дому и бегом вернулся обратно к речке. Хотелось на остров — там сейчас все ребята, но уж очень жарко, невмоготу. Решил искупаться прямо в Гангате — рубаху через голову, штаны в сторону и…
Вода теплая. Я погрузился с головой, и течение понесло меня.
Даже в такой маленькой речушке, как Гангата, под водой свой странный мир: тянутся и шевелятся водоросли, пляшет, волнуется перед глазами освещенное солнцем песчаное дно, скользят тени. И сам я здесь совсем другой, странный, — руки перед глазами какие-то туманные, крупные, а ноги… Мои ноги всегда огорчают меня — тонкие и кривые. Не то чтобы уж очень кривые, но все-таки… А сейчас в воде — ну прямо колеса. Видно, я рожден быть только наездником.
Я вынырнул на солнце, на воздух, под синь опрокинутого неба. Собирался нырнуть снова, но услышал смех.
С острова возвращались три парня — Сандак, Гунга и Тюриков Алексей.
— Чей-то поросенок тонет в луже!
— Смотри не заплыви далеко!
— Шабганса на остров не пускает. Купайся на мели!
Если стоят над тобой и зубоскалят, какое уж тут удовольствие от купания. Я полез на берег, и парни увидели мою разукрашенную спину:
— Э-э, вон как шабганса его учит.
— А тяжела, видать, еще ручка у бабушки.
— За что она тебя так, Батожаб?
Обижаться нельзя — совсем тогда засмеют, сам переходи в наступление. И я отвечаю:
— Ни за что. Я сам ее просил поколотить меня.
— Эт-то номер! Может, нас попросишь? Мы справимся не хуже бабушки.
— Я силу воли закаляю. Вот смотрите!..
Вырвал рукой пучок крапивы, ударил себя по спине раз, другой, третий. Казалось, кожа на спине стала дыбом, захотелось кричать, плясать от боли, но я жмурился и улыбался:
— А ну попробуйте. Кто сможет?
Парни переминались, поеживались, но смотрели на меня теперь уважительно:
— Ишь ты, расхрабрился!
— И охота тебе!
Победа за мной. Я спокойно поворачиваюсь к ним спиной, не спеша иду к своей одежде — хочется бежать, чесаться, но я степенен, лениво одеваюсь.
Ребята подошли, присели рядом на траву, закурили.
— Слышали, ты вчера один в ночное ходил, это правда?
— Правда.
— И, говорят, с прибылью вернулся?
Я молчу. Не мальчишка, чтобы хвастаться.
— Ты что, каждую ночь собираешься нового коня приводить?
— Только по большим праздникам, — отвечаю я. Зудит от крапивы спина, но настроение у меня отличное. Впервые эти взрослые парни разговаривают со мной как с равным.
— А Эрдэни так и не вернулся из военкомата?
