Все кошки смертны, или Неодолимое желание - Сергей Устинов

― Поехали, по дороге все объясню.

Объяснить, однако, оказалось не так просто.

Едва я начал втолковывать ей, что меня интересуют девушки, с которыми работал ее отчим, она крепко прижала к груди сумочку и молча попыталась на ходу открыть дверцу машины, чуть не вывалившись наружу. После короткой, но яростной схватки мне удалось пресечь эту попытку суицида — иначе определить стремление покинуть движущийся на скорости восемьдесят километров в час автомобиль я не могу. Притормозив у тротуара, я провел короткий сеанс психотерапии, не последнюю роль в котором сыграли обычные наручники: прикованная за левую руку к рулевому колесу, Нинель вынуждена была согласиться выслушать меня, прежде чем снова сигать в ночь. Тем более, что я клятвенно пообещал отпустить ее сразу же по окончании разговора.

Решив на этот раз зайти с другого конца, я рассказал, что на самом деле в качестве частного сыщика расследую убийство Шахова. А его фотомодели или их родственники ― всего лишь подозреваемые, да и то предположительно.

Но взбудораженная Нинель воспринимала информацию выборочно. Точнее однобоко ― на этот раз она услышала только слово «родственники», которое чуть не спровоцировало очередной нервный срыв. Из ее сумбурной реакции я смог извлечь в конце концов некоторые связные сведения. Оказывается, давешняя костюмированная парочка, с которой я вступил в бой за обладание сей прекрасной девой, как раз и являлась представителями той самой категории «родственников» некоей девицы, с полгода назад попавшей в шаховские сети. Из каковых она если и выбралась, то явно не в сторону отчего дома.

Добиться полной ясности в вопросе, почему именно на Нинель направлена агрессия понесшей утрату семейки, я не смог. Но вспомнил слова всезнающей Цыпки и сделал вывод, что нет дыма без огня: если падчерица выполняла у фотохудожника обязанности зама по политико-воспитательной работе, ничего удивительного в интересе к ней со стороны осиротевших родичей нет.

Вслух я своих соображений высказывать не стал. Нинель слегка подуспокоилась, уже больше не видя во мне непосредственной угрозы, ― и этого было пока достаточно. Теперь следовало придумать, как дать ей возможность окончательно прийти в себя, при этом не потеряв ее из виду.

Но пока я ломал голову над этим вопросом, она поразительно легко перешла от состояния загнанной крысы к игривости щенка. Как нечто само собой разумеющееся, предложила поехать к ней домой. И опять норовя припасть ко мне жарким телом, с легким придыханием поинтересовалась:

― А сыщики всегда при оружии?

― Всегда, ― легко соврал я, не придав этому вопросу значения.

Как вскоре выяснилось, зря.

3

По дороге Нинель задремала и очнулась, только когда мы въехали в наш двор. Тут снова едва не вышел конфуз: открыв глаза, она опять вознамерилась резво рвануть из машины на полном ходу. Но опыт борьбы с этим явлением уже выработался. Мне удалось блокировать очередную попытку к бегству, не отпуская руля и даже не прибегая к помощи наручников. К тому же, спросонок оглядев окрестности поначалу диким взглядом, она узнала-таки родные пенаты и на этот раз довольно скоро пришла в себя — хотя и не в полной мере.

― Извини, шефчик, ― смущенно пробормотала она, судорожно роясь в сумочке, ― сколько с меня?

― Городская служба спасения, ― объявил я, вылезая наружу, обходя машину и открывая ей дверцу. — С потерпевших денег не берем. Вылезай!

Кайф и впрямь отпускал ее. Вместе с ним на глазах испарялись и избыточная порывистость движений. Тяжело опираясь на мою руку, она проковыляла к подъезду, где привычно подтянулась в ожидании осуждающего взгляда консьержки. Но та уже спала или же вовсе отсутствовала: дверь в ее сторожку была плотно закрыта, в стеклянном окошечке темно. В результате Нинель окончательно расслабилась, и в лифт мы загрузились с оглушительным грохотом, как два мешка с картошкой.

В квартиру я ее почти занес на руках. Не вызывало сомнений, что как только она доберется до кровати, то сразу провалится в забытье. Но не тут-то было: собрав остатки сил, Нинель спотыкаясь устремилась не в спальню, а в ванную комнату. Опасаясь членовредительства от падения плохо сохраняющего вертикальное положение тела на кафельный пол, я попытался последовать за ней, однако допущен не был.

Уцепившись за ручку двери и шатаясь из стороны в сторону, как при морской качке, она, капризно надув губки, сообщила:

― Нинелечке надо пи-пи…

Пока хозяйка занималась отправлением естественных надобностей, я решил осмотреть квартиру. В спальне широкая (не меньше чем два на два) койка, из тех, что в народе именуют «сексодром». Напротив нее зеркало в полстены ― оч-чень с-сексуально, как сказал бы Прокопчик.

Туалетный стол, беспорядочно заваленный флаконами с парфюмерией, свежей и пересохшей косметикой. Справа от кровати огромный платяной шкаф-купе.

В гостиной мебели немного: поперек комнаты визави телевизора кожаный гарнитур из дивана с креслами, в углу сервант с посудой, он же одновременно прибежище робкого собрания книг, столпившихся в углу одной полки. Я перебрал их за полминуты. Десяток переводных любовных романов в мягких переплетах, захватанных настолько, что красавицы на обложках казались морщинистыми старухами. Заляпанная сальными пятнами «Кулинария». Сборник астрологических прогнозов.

Выдвинул центральный ящик серванта ― тоже ничего особенного. Груда скопившегося за годы бумажного сора: счета за газ и электричество, платежки за коммунальные услуги и телефон, старая погашенная сберкнижка и прочая макулатура. Для порядка пошевелил легонько эту слежалую кипу, убедился, что под прошлым годом лежит позапрошлый, а под ним позапозапрошлый, и без сожаления задвинул ящик обратно.

На колесном сервировочном столике несколько бутылок и стаканов, блюдце со слипшимся сахарным песком и завившейся в трубочку лимонной долькой. На журнальном ― растрепанные модные журналы, среди них несколько порнографических. Здесь же пяток видеофильмов, при беглом просмотре выразительных обложек оказавшихся того же сорта.

Подоконник за кружевным тюлем украшала пара глиняных кашпо с разросшимися кактусами.

Короче, безликое жилище одинокой, ведущей фривольный образ жизни дамочки ― если бы не стены.

Стены покрывали сотни фотографий. И на этих фотографиях были запечатлены разные девушки, почти девочки. Блондинки, брюнетки, шатенки, в одежде или почти без нее, красивые и на первый взгляд не слишком, различающиеся размером и формой молочных желез, длиной ног, шириной бедер. Но все при этом чем-то неуловимо похожие.

Всмотревшись, я понял, чем именно: выражением глаз. Будущие модели смотрели в объектив, старательно изображая кто томность, кто загадочность, кто еще черт знает что. Но у всех в глазах был робкий вызов и плохо скрываемая надежда понравиться зрителю. Я проскользнул глазами уже множество карточек, прежде чем сообразил: надежда адресовалась отнюдь не любому зрителю. Она предназначалась конкретному фотографу.

Засмотревшись на этот вернисаж, я расслабился и пропустил момент, когда Нинель, покинув ванную, проскользнула в спальню: только услышал, как клацнула защелка двери.

С одной стороны, она добралась туда самостоятельно, но с другой ― я не строил особых иллюзий насчет ее дееспособности. Свидетельница явно не в кондиции для серьезного разговора. Вряд ли по меньшей мере до наступления следующего дня можно будет с уверенностью считать, что она находится в здравом уме и твердой памяти. Но уйти и оставить ее одну я не решался: давешний инцидент в «Холодной утке» вкупе с намеками Цыпки насчет того, что Нинель в последнее время «многие ищут», не позволяли поступить столь непрофессионально.

Мне светила долгая и скучная ночь в чужой квартире. На узком диване, но с широким выбором, как скоротать неожиданно выпавший досуг: между любовным чтивом и просмотром эротического кинца.

Для начала я решил перекурить. Раздвинул тюлевые занавески, открыл балконную дверь и вышел на свежий воздух. Ночь стояла прохладная, и я с удовольствием устроился там, облокотившись на перила и разглядывая теряющуюся во тьме округу.

В моем пролетарском «жилтовском» (народное название от фамилии знаменитого архитектора Жолтовского) света почти не было. Редкие окна светились разве что в Стеклянном доме да в элитной цекушной башне напротив. Немного продрогнув, я вернулся обратно в гостиную. Постоял в раздумье у книжной полки и остановился на астрологии. Сняв с полки книжку, раскрыл ее наугад. Вернее, она сама раскрылась — причем на определенной странице, озаглавленной «Овен». И не требовалось быть Шерлоком Холмсом, чтобы определить, почему: именно на этом месте книгу раскрывали чаще всего. Текст здесь оказался буквально испещрен нервическими карандашными значками, галочками, сдвоенными и строенными восклицательными знаками. Видать, Нинелечка весьма серьезно относилась к мнению астрологической науки о себе и своих перспективах.