Теннисные мячики небес - Стивен Фрай

— Да нет, не хотел. Может, и думал, что хотел, однако мозг не проведешь. Ты ведь, разумеется, читал «Психопатологию обыденной речи»?

— Херня, — отозвался Кейд.

Эшли встал.

— Ладно, я, пожалуй, пойду переоденусь. Какая радость — вылезти из этой сковывающей движения дряни.

Тут он соврал. Мало что доставляло Эшли радость большую, чем воскресная форма — брюки в полоску, фрак и цилиндр.

— Жопа, — сказал Кейд. — Мудацкая, распромудацкая жопа.

— Ну что же, спасибо, дорогой.

— Да не ты. Маддстоун. Что он, мать его, о себе воображает?

— Вот именно, — отозвался, выходя, Эшли. — Приятных сновидений.

«Пошел ты, — рявкнул про себя Руфус Кейд, разваливаясь, когда закрылась дверь, в кресле. — Ты тоже жопа, Эшли Бастард-Гарленд. Взглянем правде в лицо, все мы жопы. Ай! — Последние четверть дюйма самокрутки обожгли ему нижнюю губу. — Все жопы, кроме Неда, мать его, Маддстоуна. Что обращает его, — довел Кейд до своего сведения, — в самую главную жопу из всех».

На лицах Пита и Хиллари застыло невыносимо самодовольное выражение, неизменно возникавшее после ночи любви. Порция пыталась как-то изменить атмосферу, перемещаясь по кухне с большими против обычного шумом и раздражением, хлопая дверцами шкафов с такой силой, что столовые приборы в них тренькали в ответ, точно гамелан. Неистовое тосканское солнце било в окно, освещая в середине кухни большой стол, за которым Пит отрезал от длинного батона ломти хлеба.

— Этим утром, — говорил он, — мы полакомимся «проскиутто» [21] и моццареллой из молока буйволицы. Имеется также вишневый джем и джем абрикосовый, а Хиллс сварит нам кофе.

— С тех пор как мы здесь, мы только этим каждое утро и лакомимся, — сказала, присаживаясь со стаканом апельсинового сока в руке, Порция.

— Знаю. Разве это не замечательно? Мы с Хиллс поднялись сегодня пораньше, сходили в деревню за свежим хлебом. Ты только понюхай. Давай. Понюхай.

— Пит! — Порция оттолкнула протянутый ей батон.

— Кто-то тут встал сегодня не с той ноги…

Порция взглянула на отца. Расстегнутая цветастая рубашка, браслет из слоновьего волоса, деревянные сандалии и, с содроганием отметила она, тесные бордовые плавки, подчеркивающие каждую выпуклость и каждый изгиб его гениталий.

— Ради бога… — начала было она, но замолкла при шаркающем появлении двоюродного брата.

— Ага! — весело произнес Пит. — Оно проснулось. Оно проснулось и нуждается в кормежке.

— О, хай! — воскликнула Хиллари, которая обзавелась странной привычкой слегка американизировать свою речь, когда обращалась к Гордону. Это тоже выводило Порцию из себя.

— Чем сегодня займемся? — спросил Гордон, сдвигая стоящую на скамье рядом с Порцией хозяйственную сумку и усаживаясь.

— Ну, — бодро откликнулась Хиллари, тоже садясь и ставя на стол кофейник, — мы с Питом подумывали, не заглянуть ли на «палио» [22].

— Ну уж нет, Хиллари, — сказала Порция с безнадежным выражением взрослого человека, пытающегося втолковать что-то ребенку. — Помнишь, мы познакомились с семейством, которое было там на прошлой неделе? Жокей слетел с лошади прямо перед ними, и у него из ноги торчала голая кость. Этого рассказа даже ты забыть не могла.

— Да, но в Италии не одно только «палио», дорогая, — сказал Пит. — Как раз этим вечером состоится «палио» в Лукке. Не такое эффектное и опасное, как в Сиене, но, как меня уверяли, довольно занятное.

— Лукка? — встрял уже набивший рот хлебом Гордон. — А где это, Лукка?

— Недалеко, — ответил Пит, наливая кофе в большую чашку, в которую он уже плеснул горячего молока.

Сверху плавали ошметки пенки. Порцию от одного взгляда на них затошнило.

— Я так или иначе хотел туда попасть. Говорят, это мировая столица оливкового масла. Можно посмотреть, как его выдавливают. Думаю, утром мы могли бы поплавать, почитать, а после не спеша тронуться в путь — поедем проселками, позавтракаем где-нибудь в холмах. Как вам такой план?

Пенка прилипла к его усам. Порция никогда еще так не стыдилась отца. Как Хиллари удается терпеть на себе подобное существо, и прежде было для Порции загадкой. Теперь же, когда она знала, что в мире существуют мужчины, подобные Неду, загадка эта приобрела обличие вечной космической тайны.

— Мне нравится, — сказал Гордон. — А тебе, Порш?

— Целиком и полностью.

Порция воздержалась от того, чтобы обреченно пожать плечами. Вести себя с родителями на манер избалованного ребенка еще куда ни шло, но в глазах Гордона она старалась выглядеть умудренной жизненным опытом. На самом-то деле ей хотелось сказать: «То есть в Лукке мы появимся, когда все кафе и магазины уже закроются, так? И, как обычно, пять часов прослоняемся по совершенно пустому, безлюдному городу, ожидая, когда его жители проснутся после сиесты. Восхитительный план, Пит».

Вместо этого она удовлетворилась замечанием:

— В Лукке жил Арнольфини.

— Чего? — спросил Гордон.

— Есть такая картина Ван Эйка, — сказала Порция, — называется «Бракосочетание Арнольфини». Арнольфини, изображенный на ней, жил в Лукке. Он был купцом.

— Да? Откуда ты знаешь такие вещи?

— Не помню, должно быть, читала где-то.

— А я никогда не изучал историю искусств.

Сообразив, что фраза: «Я тоже, но вовсе не обязательно „изучать“ что-нибудь, чтобы знать о нем» — прозвучит высокомерно, Порция прикусила язык. По правде сказать, она в последние дни стала совершенно нетерпимой. А Гордон ей нравился. Нравилось спокойствие, с которым он принимал все случившиеся с ним ужасы. Вроде бы и она ему нравилась — легко ведь, думала Порция, понравиться тому, кто нравится тебе. Это не тщеславие, обычный здравый смысл.

— Ага, сдается, я слышу музыкальное дребезжание «фиата», — сказал Пит, клоня голову в направлении подъездной дорожки. — Быть может, почта из Англии.

Порция вскочила. Вся мрачность мигом слетела с нее. Как наркоман нуждается в дозе, так и она нуждалась в письме.

— Я схожу, — вызвалась она, — мне нужно практиковаться в итальянском.

Хиллари крикнула ей в спину:

— Порш, ты же знаешь, результаты будут известны только на той неделе! И потом, миссис Уоррелл обещала позвонить нам сюда, если появится что-нибудь похожее на письмо от экзаменационной комиссии…

Но Порция уже выскочила из дома в резкую белизну дня. Нужны ей результаты экзаменов! Да ей вообще ничего не нужно. Только письмо от Неда, пусть от Неда будет письмо.

— Buongiorno, Signor Postino! [23]

— Buongiorno, ragazza mia. [24]

— Come va, questo giorno? [25]

— Bene, grazie, bene. E lei? [26]

— Anche molto bene, mille grazie. М-м… una lettra per mi? [27]

— Momento, momentino, Signorina. Eccola! Ma solamente una carta. Mi displace, cara mia. [28]

Открытка, всего лишь открытка. Справившись с разочарованием, Порция дрожащей рукой приняла ее. Он же в плавании, твердила она себе. На письма нет времени. А кроме того, вглядевшись в открытку, Порция, ощущавшая все нарастающее упоение, увидела, что Нед исписал ее самым мелким почерком, на какой только был способен, да еще и вывел адрес виллы красными чернилами, чтобы тот выделялся на фоне крохотных синих буковок, покрывавших почти каждый квадратный миллиметр карточки. Он ухитрился втиснуть узенькие вереницы слов даже между строками адреса. Это было лучше, чем получить письмо, — увидеть, сколько усилий потратил он на открытку. В тысячу раз лучше. Порцию переполнил такой восторг, такая любовь, что она едва не разрыдалась.

— Ciao, bella!

— Ciao, Signor Postino!

Порция перевернула открытку и, прикрыв ладонью глаза от солнечных бликов, изучила фотографию на лицевой стороне. Маленький рыбацкий порт поблескивал под лучами солнца куда более мягкого, чем то, что слепило сейчас ее. «Гавань Тобермори», — гласила выведенная старомодным желтым курсивом надпись. Снимок, похоже, сделали годах в пятидесятых. Маленький грузовичок «моррис-минор» стоял у мола. Тут Порция заметила, что среди теснящихся в гавани рыболовных судов притулилась нарисованная красными чернилами яхточка. Корпус ее украшали нервная улыбочка и глаза, придававшие яхте испуганный вид, какой приобретает локомотивчик «Томас», когда ему случается затесаться в общество больших, сердито взирающих на него локомотивов. С неба на яхту указывала стрелка, а в самом верху картинки было написано: «Пиратский корабль „Неддик“ стал на якорь».

— Новости от красавца мужчины? — Гордон вышел под солнечный свет с «Миром по Гарпу» [29] и чашкой кофе в руках. Опустившись в шезлонг на краю террасы, он сквозь темные очки уставился на Порцию.

Та кивнула, не пытаясь скрыть свое счастье. Гордон, потянувшись правой рукой через левое плечо, почесал лопатку. Кожа на локтевом сгибе, баюкавшем, пока Гордон почесывался, подбородок, выглядела почти черной от загара — пока он не выпрямил руку.