Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение (с иллюстрациями) - Мастер Чэнь

О флаги на мачтах кораблей, победно летящие во влажном горячем воздухе! И тяжелая волна, на которой нервно качаются окурки и бамбуковые щепки в этой черно-зеленой пропасти между асфальтом причала и уходящим в небо бортом в заклепках, пепельных ракушках и ржавых потеках! И веера пальм, овевающие ложно-мавританские аркады на гордых фасадах набережной Уэльда – Бустед-билдинг, за ним Шмидт и Кюстерманн, Бен Мейер и Шифман Хир. И – у их подножья – встречающие пассажиров «форды»-таксомоторы и дерущиеся друг с другом за седоков пуллеры рикш!

Вот к такому дню, дню больших пароходов, мы и подгоняли начало контракта с шанхайской знаменитостью – Лимом, как до него – другие подобные контракты. Отели и кабаре Пенанга, конечно, не пуллеры рикш и открыто драться друг с другом не пытаются, но доллары толпы туристов – это доллары, а ведь туристы должны что-то делать вечером, после неизбежной поездки на авто в Ботанический сад – к обезьянам, и в Айер-Итам – к громадному буддийскому храму на горе.

Наше «Элизе» сочло самым черным для себя днем, когда по косой лестнице, идущей с неба на асфальт и рельсы пристани Суиттенхэма, спустились в рыдающую от счастья толпу Мэри Пикфорд и Дуглас Фэрбенкс. Уже не китайские пуллеры, а англичанки дрались, чтобы пробиться поближе к этим ступеням и протянуть дрожащую руку создателям сладких снов. С дальнего края толпы я смотрела на эти два таких маленьких в сравнении с афишами лица – Дуглас выглядел утомленным, а Мэри, как всегда, трагичной. Они почти не улыбались и сразу же, как обычные люди, поехали по базарам покупать ту туристическую дрянь, приобретение которой от них ожидалось. И оттуда – снова на лестницу корабля: боги, оказывается, спустились к нам лишь на несколько часов, на пути в Сингапур. Ах, если бы они хоть на минуту оказались в «Элизе» – допустим, чтобы Мэри Пикфорд поправила там прическу!

Но есть еще простые смертные с кораблей, не считая местных обитателей. Англичане, конечно же, к нам заходят не так уж часто, у них свой мир, зато на свете есть немцы, голландцы из Нидерландской Индии, французы из Аннама и американцы, американцы, американцы с лайнеров – всех их ждет отличный танцевальный вечер в «Элизе».

К премьере мы готовились долго: программа – это не пустяк, ее нужно было отработать до мелочей и предусмотреть импровизации и варианты.

Но я до сих пор помню, как закончился этот вечер – странно, тревожно; я не забуду, как уже в полночь, когда замолчала музыка и стал пустеть зал кабаре на обширном первом этаже, мне быстро и с тревогой поклонился главный бой, показав подбородком на то, что происходило в «капитанском» углу.

А там спиной ко мне сидела Магда, уже давно спустившаяся с эстрады – ее голова, с перманентно уложенной прической, отсвечивала, как небольшой золотой шлем. Она сидела, подперев маленький острый подбородок двумя кулаками, и молча слушала одинокого англичанина. Который держался прямо, как железный прут, смотрел мимо уха Магды глазами мертвой рыбы и с неимоверным усилием соединял звуки в слова. Короче говоря, англичанин был тяжело пьян, и скоро ему предстояло упасть на стол седым пробором редких волос, после чего его уже не разбудить до самого утра.

Я подошла к Магде сзади и мягко положила ей руку на полуобнаженное плечо, но она даже не пошевелилась, слушая этот скрипучий, мучительно выговаривающий фразы голос:

– Лорд Нельсон видел белки глаз… своего противника. А ты… видишь стальную стену своей коробки. Взрыв снаряда в орудийной башне… Ха… Мясо. А пороховой погреб… Ну, тогда раскаленная волна несется по всем коридорам корабля. Потом приходит другая волна… океан… Не видно противника. Ничего не видно. Только серые колонны воды вырастают из моря. Выше труб твоего дредноута. А рядом – «Королева Мэри». Была. А теперь там только корма, на ней еще вращается винт. Спасли семерых. А была одна тысяча… Одна тысяча двести… двадцать шесть. А дальше… на горизонте… шестнадцать надстроек. Шестнадцать проклятых германских линкоров растут из волны вверх, вот так…

Он начал с усилием поднимать руку, и Магда погладила ее своей:

– Но ведь вы тогда победили. Ведь победили, командор?

– А, – попытался улыбнуться он. – Еще одна такая победа – и… Они потеряли… «Лютнау». У «Фон дер Танна» мы посшибали артиллерию с палуб. Все. А у нас – семь крейсеров, восемь миноносцев легли на… дно… И это еще – повезло… Повезло, потому что туман… Туман стал таять, и все увидели…

Тут каменное лицо человека начало странно дергаться:

– На горизонте – сначала старина «Джордж», как громадный серый утюг, за ним «Аякс», потом «Орион»… Из… ниоткуда. Башни разворачиваются разом. И начинают говорить свое слово пятнадцатидюймовые.

Он замолчал, пытаясь вернуть себе голос и еле заметно раскачиваясь.

– Вам предложат чистую комнату в хорошем европейском отеле. В «Йене», – негромко сказала я, глядя в его неживые глаза. – За счет кабаре. Вас сейчас отвезут туда два человека, которых я вам покажу. Я знаю, что ни один лайнер до полудня не уйдет, значит, вы успеете отдохнуть. Спасибо, что провели этот вечер у нас.

Но он не слышал меня и не видел.

– Аза ними «Ройял Оук» и «Железный Герцог». И все-все-все – в боевой линии… Ангелы… обшитые сталью…

Я махнула рукой бою.

Больше я не видела этого человека никогда. Я так и не узнала, как его звали и с какого он корабля. Он никак не участвовал во всем, что начало происходить уже на следующее утро. Но почему-то события последовавших недель для меня теперь навсегда будут связаны именно с ним.

… А в целом вечер прошел попросту великолепно. Да и утром все было просто потрясающе. Началось это утро с моих коленок, торчавших из эмалированного «шанхайского сосуда», и все понимающих глаз Мартины в дверном проеме.

Дело было в том, что под разбудившее меня пение птичек у балкона я начала мысленно выбирать платье. И вспомнила о предельно простой тунике легкого шелка телесного цвета, с косым и напоминающим бахрому подолом. К такому платью можно было подобрать длинный шарф – цвета заката на пляжах Танджун Бунга. И вполне естественно, что дальше мысли мои обратились к шелку иного рода – лионскому, некоторые интимные предметы из которого давно уже ждали случая в моем гардеробе (и это были не чулки).

Приложив лионские трусики со сдержанно-скромными кружевами к низу живота, я решила, что они смотрятся идеально, чего не скажешь о том месте, к которому я их прижимала. В результате я забралась в обширный «шанхайский сосуд» с безопасной бритвой в руке и, высунув язык, занялась делом, за которым меня и застигла Мартина.

До этой секунды я не думала не только, к примеру, об Элистере, но и ни о ком вообще. В свое кабаре я хожу работать – считать деньги, и даже всерьез не успела настроить себя на то, что хорошо бы и самой потанцевать. А тут, под взглядом Мартины, я начала краснеть, особенно вспомнив, что все равно ведь Мартина должна затем выливать из сосуда воду с предательски плавающими там жесткими курчавыми волосками.

Но такие события все равно лишь улучшают настроение. И оно было просто прекрасным, когда я уселась в китайском халате на балконе, кормить саму себя и двух майн. Зрелого, деликатного и желторотого Афонсо, который умел говорить «а – маия», и такого же желторотого, но незрелого – с хохолком на голове – нахального Чана, который говорить пока не пытался.

Оба устроились на спинке пустого раттанового кресла на моем балконе и ждали, пока Мартина внесет тарелочку с ломтиками папаи и манго, а также тосты и кофе. Тосты как раз и входили в сферу интересов этой пары.

Я поглощала завтрак и, как всегда, представляла, как я выгляжу снизу – с тихой, пустынной Келавай-роуд, куда только-только начали проникать лучи солнца. Лучи эти пронзали пространства между стволов деревьев, параллельно земле, и в них поднимались облачка пыли от метел на длинных рукоятках, которыми шаркали женщины с лицами, укутанными до бровей.

Конечно, я выглядела хорошо, и очень хорош мой домик. Не самый богатый вПенанге, не то что особняки на Нортхэм-роуд, но зачем одинокой молодой женщине большой дом?

Человек должен жить там, где ему хочется жить. А именно – здесь. С маленьким, украшенным фарфоровой лампой балконом, с которого видна золотая игла ступы буддийского храма на Бирма-роуд – слева, наискосок через перекресток. С несуразно громадным дуриановым деревом, нависающим над черепичной крышей, с мангустиновым деревом и деревом джамбу, бородатым от лиан. С Афонсо и Чаном и, самое главное – с волшебным стеклянным шаром цвета бледной бирюзы, наглухо вцементированным в черепицу.

Шар этот был здесь всегда, до нас, и даже мама не знала, кто и зачем его взгромоздил на крышу. Я всегда думала, что он волшебный и сулит мне зачарованную жизнь.

Я и сегодня так думаю.

Посла завтрака я упаковала платье и белье в бумажный пакет, уложив его в корзинку велосипеда. Туда же поместила флакончик «Гималайского букета» («раскрытый дворцовый секрет махараджей»), той же марки тальк, туалетную пудру, лосьон и тоновые пудры. И по набирающей силу жаре поехала в центр, в начало Пенанг-роуд, в «Элизе». Размышляя, удастся ли мне поспать там после обеда где-нибудь в уголочке – впрочем, какие пустяки, можно отоспаться завтра!