Большие пожары - Константин Ваншенкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Наработался, милый? Надо, надо картошку сажать. Картошка — спасительница России.
Матери не было. С трудом пройдя среди рассыпанной по полу картошки на кухню, он похлебал жидкого супу, не разогревая, не в силах ждать, пока он согреется, да и холодный все же погуще, покурил и заставил себя подняться.
Он шел, задумавшись, глядя под ноги, и увидел, что произошло, только подойдя к огороду вплотную.
Вся нижняя часть его участка, уже вскопанная им, была теперь твердо укатана автомобильными шинами. Видно, грузовик на газу выскочил из ручья, и шофер, вывертывая руль, чтобы развернуться, несколько раз, почти на одном месте, раскачивал машину — взад-вперед, взад-вперед. Развернуться можно было рядом, где еще не было вскопано, может быть, это было чуть-чуть неудобней. Сергей представил себе, как задние парные скаты, тяжелые, тупо трамбуют вспаханную землю, и бросился к канавке, схватил лопату, не для того чтобы копать дальше, он схватил лопату и размахивал ею, его трясло, на глазах выступили слезы. Он уже не помнил, когда он плакал последний раз, но это тоже был не плач, это были слезы ярости и обиды. Какой нужно быть сволочью, чтобы сделать это!
По-прежнему трещал трактор, но уже почти у ручья.
Сергей не знал, сколько прошло времени и долго ли он мечется здесь, по этим автомобильным колеям, когда он увидел машину. Она остановилась там же, и шофер вылез как ни в чем не бывало и помахал трактористу, он привез какие-то бумажные мешки, наверно, с химическими удобрениями (Сергей вспомнил это уже потом). Шофер выскочил, хлопнув дверцей и, как все шоферы, присев на корточки, стал смотреть под машину. Сергей отбросил лопату и пошел к нему, перепрыгнул через ручей и подошел, тот почувствовал это, поднялся и посмотрел спокойно.
— Ты это сделал? — спросил Сергей задыхаясь.
— Чего я сделал, чего я сделал?
— Вскопай! Ну! Вспаши!
Тот засмеялся.
— Да иди ты...
Сергей бросился на нею и ударил головой в лицо, одновременно рванув за плечи навстречу удару. Шофер тяжело сел, но тут же поднялся, из носу у него шла кровь, он был страшен. Он кинулся к Сергею, тот едва отклонился, шофер пролетел мимо (как говорил их лейтенант, «провалился»), и Сергей еще успел достать его по затылку. И опять они повернулись лицом к лицу, и опять Сергей ушел от удара и ударил сам, а в следующий раз уже не ушел и сладко загудело в голове от встречного удара. Но Сергей опять поднырнул под руку и увидел рядом шею и треугольный кадык и мог бы ударить ребром ладони или костяшками пальцев (нас так учили!) и еще десять минут назад, наверное, ударил бы, а скорее всего и тогда бы не ударил. Он все же ударил коротко, резко, но не туда, а в солнечное сплетение, и когда тот согнулся, с силой коленом в подбородок (извините, нас так учили).
Шофер свалился на бок и так и лежал, согнувшись. Сергей несколько секунд смотрел на него, потом повернулся и увидел бледного мальчишку-тракториста. Тогда его осенило:
— Деньги у него есть, наверно! Сейчас дам тебе, и ты мне вспашешь. Только это место.— И нагнулся над шофером.
Но тракторист заволновался, зашептал:
— Не надо! А то грабеж тебе пришьют. Вот увидишь. Я тебе так сделаю.— И еще более опасливо: — Ты его не убил?
— Нет. Поди облей его.
Тракторист зачерпнул ведром воды, осторожно окатил лежащего. Тот зашевелился, застонал.
Тракторист взлетел на сиденье, включил мотор, поманил Сергея и соскочил снова.
— Ну?
— Это я завел, чтобы не слышно было. Отрываться нужно быстро, а то они тебе устроят, пятерку схватишь.
— Ничего не будет.
— Точно тебе говорю. Уезжать нужно сразу. А это я тебе сделаю.
— Сделаешь?
— Сказал — сделаю.
Шофер встал на четвереньки, пошел так к воде и опять свалился на бок, потом сел. Сергей подошел:
— Понял, гад?
Тот тупо смотрел на него, кажется, вправду ничего не понимая. И Сергей вдруг решился, махнул трактористу и зашагал к дому — быстрей и быстрей. Он прошел во вторую комнату, схватил чемоданчик, старый, еще довоенный чемоданишко, побросал в него несколько рубашек, сунул костюм — несколько раз принимался складывать пиджак, не получалось, втиснул, как попало.
— Что случилось, сынок?
— Ничего. Уезжаю к своим ребятам (эта фраза вырвалась неожиданно, сама собой, хотя, едва произнеся ее,
он уже был уверен, что давно обдумал этот поступок).
— Почему же такая спешка? И что с твоим лицом, Сережа?
Он глянул в зеркало: скула под левым глазом покраснела и распухла, но ничего страшного не было.
— Ерунда. Слушайте: если придут меня спрашивать, скажите, что ничего не знаете.
— Откуда придут?
— Ну, например, из милиции. Только не пугайся, мама. Ничего я не сделал, набил морду одному подлецу. До свидания, я поехал.
— Что ты сделал, Сережа? Я никуда тебя не пущу.
— Мама! Я ничего плохого не сделал. Мне пора, я напишу потом. Не волнуйтесь, может быть, не скоро. Отец, не волнуйся, я должен ехать. Спасибо.
Он вырвался из рук матери, схватил чемоданчик, пошел, давя рассыпанную по полу картошку, сказал от дверей:
— Огород там вспашет один, обещал,— будто это было самым важным, и выскочил на улицу.
Он пошел к станции, но по дороге раздумал, свернул в сторону, вышел переулками к шоссе, «проголосовал», доехал на грузовике до другой станции и только там сел в электричку. Он поставил чемодан на пол, сжал его ногами, чтобы не стащили, вспомнил и почувствовал, как устал, и незаметно задремал, как в тот первый, снежный день своего возвращения.
С Комсомольской площади он доехал до Курского вокзала, там сдал свой чемоданчик в камеру хранения. Было уже поздно. «А в Сибири сейчас утро,— подумал он,— так что в самый раз». Торопиться ему было некуда, и он пошел пешком — по кольцу до Красных ворот, потом налево по Кировской до почтамта. В записной книжке у него были адреса, он на всякий случай проверил адрес Мариманова, хотя и так знал его наизусть, они выучили адреса друг друга перед десантированием, эти адреса до сих пор светились в его памяти.
У него было двести рублей. Что стоили эти деньги? Сперва он хотел послать «молнию», но получалось слишком дорого, потом решил — «срочную», тоже дорого, и наконец остановился на простой телеграмме, тем более, что один старичок сказал ему, будто ходят все телеграммы с одинаковой скоростью.
Он взял бланк, вывел адрес и дальше написал: «Вася телеграфируй можно ли мне приехать устроиться работать мой адрес Москва центральный почтамт до востребования Сергею Лабутину жду ответа Сергей».
Девушка в окошке быстро-быстро прочла, подчеркивая каждое слово, сказала:
— А «до востребования» пишется отдельно.
— Пожалуйста.
— У вас слишком длинно, давайте сократим. «Телеграфируй Москва главпочтамт востребования возможность приехать устроиться привет Лабутин». Вот — вдвое короче.
— А «Вася»?
— Что — «Вася»?
— «Вася» надо оставить. Обращение! Скоро дойдет?
Ночевать ему было негде, я он вернулся на Курский, там купил мороженое за двадцать рублей, выпил воды, пристроился в уголке на лавке, рядом с молодой девкой, качающей грудного (неужели своего?), и так, сидя, заснул.
Утром поехал на почтамт, телеграммы от Васи не было, съел пирожок с ливером, потом опять, как в полусне, бродил по городу и, сидя где-то на бульваре, сквозь дрему услыхал разговор:
— Ну, поедем в порт?
— Еще рано, туда к четырем.
— Поедем сейчас, лучше там отдохнем.
— А ты-то чего устал?
— А съемка? Всю ночь почти что не спал. Вчера приходит в институт помощник режиссера, пестренький такой. Говорит: «Товарищи, помогите нам, послужите искусству. Будет сниматься массовка — разгон демонстрации».
— Девятьсот пятый год, что ли?
— Да нет, за границей. В одной из стран. У кого, говорит, есть шляпы, береты — всем надеть, галстуки повязать.
— А у кого гимнастерка?
— Да, я тоже говорю: а у кого гимнастерка? Ничего, говорит, сверху плащ наденете, мы вам дадим. Ну, приходим на студию вечером. Полон двор народу. Режиссер залез на вышку, сейчас, говорит, будет репетиция. Прожектора включили, прямо в глаза. И он командует: «Вперед! Назад! Влево! Вправо!» — Теперь этот студент, одетый уже наполовину по-цивильному: кителек с планками, но серые бумажные брюки и сандалии,— обращался не только к своему другу (тот был во всем солдатском), но и к Сергею: — Так раз тридцать. Потом, значит, появляется полиция. Чин-чинарем, в форме, с дубинками. И на нас! «Разойдись!» А мы намаялись, устали и на них: «Ур-р-р-а!» Нас-то много. Режиссер кричит: «Назад! Прекратить!..» Ну, потом они, значит, нас разгоняют. Так раз тридцать! Потом деньги в зубы и по домам. А еще не снимали, снимать будут днем. Завтра. А это репетиция. Ребята ходили с третьего курса раз десять — и репетиции и съемки, а потом картина вышла, и ничего этого нету.