Избранное. Т.1 - Кейт Лаумер

— Какое значение имеет, во что верит человек, Карл Паттон, раз он верит в это всем сердцем и душой?

— Чушь. Фактам безразлично, кто убежден в них.

Тут великан сел и указал рукой на белые вершины, мерцающие вдали.

— Правы горы, — произнес он. Затем взглянул на небо, где в вышине темно-пурпурные облака громоздились, подобно крепостным укреплениям. — Небо право. И эта правота означает больше, чем факты скал и газа.

— Я никак не могу вникнуть в твои поэтические доводы, — сказал я. — Я знаю одно — что хорошо вкусно есть, спать в мягкой постели и иметь в своем распоряжении все самое лучшее. И тот, кто утверждает обратное, либо несчастный, либо дурак.

— А что такое «самое лучшее», Карл Паттон? Разве может быть лучшее ложе, чем усталость? Лучшая приправа, чем аппетит?

— Ты, видно, вычитал это в книге.

— Если ты преклоняешься перед легкой роскошью, о которой ты говорил, то почему ты здесь?

— О, это проще некуда. Чтобы заработать денег на все остальное.

— И потом… если ты не погибнешь на этом пути, неужели ты отправишься туда, в свой прелестный мирок, и будешь поедать сочные плоды, выращенные кем-то другим?

— Еще бы, — ответил я. — А почему бы и нет?

Тут я почувствовал, что слова мои — это слова безумца, и не понял почему.

Это окончательно вывело меня из равновесия. Но спорить я не стал и сделал вид, что уснул.

Через четыре часа мы добрались до вершины длинного склона, и перед нами предстала целая тысяча миль леса и ледника — пространство, достойно соответствующее масштабам мира под названием Вэнгард.

Мы уже девять часов были в пути, и, несмотря на все свои хитроумные приспособления, я начал отставать и уставать, Верзила же был как новенький. Он поднес к глазам ладонь, защищаясь от солнца, которое было каким-то особенно маленьким и пронзительно ярким, как перед бурей, и указал на пик, который отделяла от нас долина. До него, наверное, с милю или две было.

— Там мы будем ночевать, — сказал он.

— Он лежит в стороне от нашего пути, — сказал я. — Почему бы нам не заночевать прямо здесь?

— Нам необходима крыша над головой и очаг. Холгримм не будет иметь ничего против.

— Какой еще Холгримм?

— Там находится его дом.

Я почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. Так бывает, когда в ваш разговор вдруг вмешивается привидение. И не то чтобы я боялся привидений, просто так считается среди людей.

Остаток пути мы проделали в молчании. Вула подолгу принюхивалась и все чаще фыркала по мере того, как мы приближались к хижине. Она была сложена из бревен, когда-то обтесанных, а теперь почерневших. Высокая крыша была покрыта черепицей, а в окна были вставлены разноцветные стекла в свинцовых переплетах. Когда мы оказались на открытом месте, великан некоторое время стоял, опираясь на свой посох и прислушиваясь. Дом как будто хорошо сохранился. Но ведь и сложен он был из тех же скал и деревьев, что стояли вокруг, потому что иное не выдержало бы схватки с непогодой.

— Послушай, Карл Паттон, — сказал великан. — Кажется, будто вот-вот послышится голос Холгримма, и он гостеприимно распахнет двери, приглашая нас войти.

— Да, если бы он был жив, — отозвался я.

Я прошел мимо него и подошел ко входу, который прикрывала деревянная дверь из темно-пурпурного дерева величиной с ворота Собора Парижской Богоматери. Я обеими руками потянул на себя огромную железную дверную ручку, но без малейшего успеха. Джонни Гром открыл ее буквально мизинцем.

В большой комнате было холодно. Изморозь, покрывающая пол, хрустела у нас под ногами. В полумраке я заметил шкуры, развешанные по стенам и отливающие зеленым, красным и золотым мехом, словно это были не шкуры, а хвосты павлинов. Были здесь и другие трофеи: огромный череп с длинным, фута в три: клювом и ветвистыми рогами, похожими на крылья из слоновой кости, острые кончики которых были выгнуты вперед и остры, как кинжалы. Была обтянутая кожей голова, которая состояла из одних челюстей и зубов, и потемневший от времени боевой топор с рукояткой длиной футов десяти и затейливым лезвием. Посреди комнаты стоял длинный стол, до которого, наверное, в свое время доходило тепло очага, огромного, как городская квартира.

Я заметил отблеск дневного света на стоящих на столе кубках, тарелках, приборах. Вокруг стола были расставлены кресла с высокими спинками, и в кресле, стоявшем у дальнего конца стола, лицом ко мне с мечом в руке восседал седобородый гигант. Пес завыл, что вполне соответствовало охватившему меня чувству.

— Холгримм ждет нас, — мягко произнес позади меня Джонни. Он двинулся вперед, я за ним, переборов наконец оцепенение. Приблизившись, я различил мелкие кристаллики инея, сплошь покрывавшие тело сидящего гиганта. Они поблескивали в его бороде, на тыльных сторонах ладоней, на веках.

Кристаллики льда покрывали и стол, и тарелки, и гладкое дерево кресел. Когти Вулы, когда она следовала за своим хозяином, громко стучали по огромным доскам пола.

— Разве вы не хороните своих мертвых? — выдавил я из себя, слегка заикаясь.

— Его женщина сделала это, согласно его собственной воле. Он так желал, когда понял, что смерть неминуема.

— Но почему?

— Это тайна, которую знает только один Холгримм.

— Может, нам лучше выйти наружу? — спросил я. — А то это место напоминает мне морг.

— Огонь поправит дело.

— Но тогда растает и наш приятель. Лично я предпочел бы, чтобы он оставался, как есть.

— Мы разведем небольшой огонь, чтобы только разогреть пищу и чтобы были угли, возле которых можно провести ночь.

В ящике возле входной двери нашлись дрова, темно-красные, твердые, как камень, и уже наколотые до нужной толщины. Нужной, естественно, моему компаньону. Он орудовал восьмифутовыми поленьями толщиной не менее восемнадцати дюймов так, словно это были хлебные палочки. Должно быть, они были насыщены летучими маслами, так как заполыхали от первой же спички и начали гореть с ревом, распространяя по комнате запахи мяты и камфары. Большой Джонни сварганил какое-то пойло из горячего вина и тягучего сиропа, который обнаружил в кувшине на столе — он вмерз в лед, и его пришлось выламывать. Когда напиток был готов, он протянул мне с полгаллона. Штука эта оказалась крепкой, но приятной на вкус, сначала отдающей скипидаром, но затем оказывающейся сущей амброзией. Еще у нас был хлеб, сыр и суп, который он разогрел в большом котле над очагом. Я наелся до отвала и еще кое-что отправил в наплечный карман. Мой высокий друг ограничился совершенно спартанской порцией и перед тем, как выпить, обернулся к нашему хозяину и поднял кубок в его честь.