Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше - Виталий Калашников

1983

В мире осень,и каждый сорвавшийся плоднужно сначала расслышать,чтобы потом раскутать.

У детства должен быть очень маленьким роти очень большими уши.

1990

Лизе

Бедные ирисы, что за печаль —Будто и так не довольно печали.Жалко не жизни, мне жизни не жаль —Жалость цветет только в самом начале.

И отцветающий вишневый цвет,И парфюмерная пена акацийВроде бы сводят печали на нет,Но не дают мне с тобой расквитаться.

Ну не старушка ли эта душа? —Булочку щиплет и смотрит в оконце,Мошек сгоняя и крошки кроша,Еле дыша на ушедшее солнце.

И вспоминает почти наугад,Словно на солнце глядя сквозь ресницы:Влажный и черный течет водопад,Впрочем, безделица — это ей снится.

Это непрожитой жизни привет,Это мерцающей дельты извивы,Жизни отливы, полуночный бред,Всполохи памяти. Жизни приливы.

1991

Легко я пережил доносы,легко похоронил отца,и перекрестные допросыперетерпел я слегонца,и не терял я эти губы,пьянящие, как алкоголь,но у меня болели зубы.Я знаю, что такое боль.

1997

Сегодня так часто срываются звезды,Что даже о космос нельзя опереться,Там будто бы чиркают спичкой нервозно,А спичка не может никак разгореться.

И полночи этой ничто не осветит,Ничто не рассеет во мне раздраженья,Никто на вопросы мои не ответит,И нет утешенья,

Во мне все противится жить по указкеПровидцев, сколь добрых, настолько лукавых,Душа не поверит в наивные сказки,Что в детях она повторится и в травах.

И в мире прекраснейшем, но жутковатом,Где может последним стать каждый твой выдох,Она не живет ожидает расплаты,И нужно ей не утешенье, а — выход.

Но кто мне подскажет, куда мне бежатьОт жизни, от жил, разрываемых кровью,От жженья, которого мне не унятьНи счастьем, ни славой, ни женской любовью.

Ведь я уже связан, уже погруженВ сумятицу судеб. Меня научили,Как рушить и строить, как лезть на рожон,И я забываюсь, и радуюсь силе.

Лишь ночью, мучительной и сокровенной,Я вижу, сколь призрачна эта свобода,И горестно плачу над жизнью мгновенной,Несущейся, словно звезда с небосвода.

Сейчас промелькнет! Я сейчас загадаю,Ведь должен хотя бы однажды успеть я…Сверкнула! И снова я не успеваюСказать это длинное слово: бессмертье!

1985

К ним уже не успеть до конца сновиденья,Я едва различаю высокие крыши.Закрывая жилища, смывая растенья,Он ползет от реки, он становится выше

И сквозь этот туман мне уже не пробраться.Я ломаю лавиною нежных проклятийЭтот мир, эти неисчислимые царства,Этот космос любимых моих восприятий.

И упругий ручей на стихи Пастернака,И коня Заболоцкого в дымке тумана,И поляну Ахматовой, тайные знакиНа фаянсовом небе времен Мандельштама.

И опять, зачарованный чувством сиротства,Пораженный навязчивой детской мечтою,Я молю, я ловлю мимолетные сходстваЭтих судеб с моей непутевой судьбою.

Впереди все пространство от сосен до песенНаполняет какое-то тайное братство.Но сужается круг, он удушлив и тесен.И сквозь этот туман мне уже не пробраться.

Он ползет от реки, он становится выше.Закрывает жилища, смывает растенья,Застилает дорогу и дачные крыши.К ним уже не успеть до конца сновиденья.

1982

В полутора метрах под уровнем улиц,В подвалах, пропахших печною золой,Когда мы к полуночным строчкам нагнулись,Нас нет на земле — мы уже под землей.

Вмурованный в дымный, закрученный кокон,Вращается быт — он убог и бесправен,Пронзенный лучами из вкопанных окон,Сквозь щели навеки затворенных ставен.

Друзья постучатся носочком ботинка —Так пробуют — жив ли? — устав избивать.«А ну, откупоривайся, сардинка,Слыхал, потеплело, туды ж твою мать!»

И правда теплее, а мы и не ждали,А мы и не верили, мы и не знали,Пока пировали в кромешном подвале,Пока к нам о стены гроба ударяли.

Как мы преуспели в печальном искусстве —Под время попасть, под статью и под дуло,Но мы — оптимисты — из мрачных предчувствийПока ни одно еще не обмануло.

Вы видели это, вы помните это:И холод зимы, и поземку измены,А мы выходили, прищурясь от света,Из жизнеубежищ на светлые сцены.

И я не забуду, как нас принимали,Как вдруг оживали застывшие лица,И делалось жарко в нетопленом зале,И нужно идти, а куда расходиться?

Ведь всюду огромные серые залы,Где говор приглушен, а воздух сгущен,Где в самом углу за прилизанным малымЕсть двери с табличкою: «Вход воспрещен».

Я знал эти дверцы в подземные царства,Где, матовой мглою касаясь лица,Вращаясь, шипят жернова государства,В мельчайшую пыль превращая сердца.

1986

Когда в подножье Царского курганаВысокая упругая траваДрожала, словно трубы у органа,И тучи надо мной, как жернова,Разламывали солнце неустанно,И в степь косые сыпались лучи,Пересыпая ковыли и камни,Уже казалось, что сама судьба мнеКричит: «Довольно, хватит — не молчи!Ты не хотел жить никому в угоду,Но ты в своей гордыне упустил,Что, обретая полную свободу,Становишься игрушкой темных сил.Ты думаешь, что вышел из борьбы,А это только длится пораженье.Ты — зеркало. Послушайся судьбы,Не надо больше прятать отраженья!»Да нет же, нет, молчи, судьба, молчи…Судьба, ты поводырь слепых и слабых,Ты вся вовне. Певца ведут ключиПодспудные. А не твои ухабыИ указатели. И путь его пролегСкорей не по дорогам, а по венам,Певец — скорей крушенье, чем полет,Он не трюмо. Певец всегда — арена.Арена, на которой он умрет.Ты полагаешь, вечное искусствоВсего-то дел, что отражает чувства?Оно их непрерывно создает!"

1985

Л. Г.

Внучка за бабку, а бабка за дедку,Так и живет круговая порука,Да ведь иначе не вытянуть репку —Сын за отца, как и правнук — за внука.И не дай бог здесь какого зазора —Сразу урок получаешь жестокий.Где мне укрыться теперь от позора? —Мэтр Холуев разбирал мои строкиЧто же, спиваясь, бродить по знакомым?Гнить в Танаисе, куда мы сбежали?Сколько же можно ссылать себя в Томы?В Томы, и в Иры, и в Оли, и в Гали?Что ж — эмигрировать в древние страны?Прячась за ветхие латы латыни,Словно Назон, лебезить пред тираномИли усердно служить, словно Плиний?Иль, удалившись от дел, как Саллюстий,В грязном белье Катилины копаться?Да лучше мне удавиться на люстре,Лучше листа никогда не касаться!Речь отпихнуть на потраву шакалам,Ретироваться привычных затрещин!Я понимаю, что вас было мало,Нас еще меньше.Эти любители делать хинкалиНас ни о чем уже даже не спросят;Если в щепоть ваши губы сжимали —Нам не дадут уже рта открыть вовсе.Где тот учитель, что не для попойки,А чтоб однажды сказал без сомнений:"Леня не мог получить у Вас двойки,Ну-ка, посмотрим его сочиненье".Где тот редактор, который, расслабясь,Мог бы вздохнуть ни к селу, ни к сюжету:"А у меня нынче, девочки, радость —Я редактирую книгу поэта".Вам (а поэтов в пределах РостоваВстретить других мне удастся едва ли)Было доверено русское слово,Было, и вы его не отстояли.Дело ж не в репке, а в долгой цепочкеТянущих эту державную репку.Вас выбивают поодиночке,Словно у нас из-под ног табуретку.

1985