Книга убийств - Джонатан Келлерман

— Не слышал про такой? — спросил Швинн, словно делился с Майло сокровенной тайной. — Музей в Вашингтоне издает журнал. Моя жена на него подписалась, а я ее за это чуть не прикончил — нам и без того некуда от хлама деваться, весь дом завален. Но оказалось, он совсем не так плох, как я думал. Там пишут про самое разное, и когда я его закрываю, начинаю чувствовать себя таким образованным и умным. Ты меня понимаешь?

— Конечно.

— А вот ты… Мне сказали, что ты у нас действительно образованный. — Швинн произнес это так, словно обвинял Майло во всех смертных грехах. — Даже получил степень магистра, мне правду сказали?

Майло кивнул.

— И где же?

— В Университете Индианы. Только университет еще не значит, что человек по-настоящему образованный.

— А иногда значит. И что ты там изучал?

— Английский язык.

— Да, Бог проявил ко мне благосклонность и послал напарника, который умеет правильно писать, — расхохотавшись, проговорил Швинн. — Ладно, по мне, так я бы не стал спорить, если бы все книги отправились в огонь, а нам остались только журналы. Вот науки мне нравятся. Иногда в морге я просматриваю учебники по медицине — судебная медицина, психиатрия, даже антропология, там много интересного пишут про кости. — Он наставил на Майло костлявый палец. — Вот что я тебе скажу, приятель: наступит день, когда в нашем деле наука начнет играть главную роль. И тогда у нас будут работать настоящие ученые, других и брать не станут. Представь себе картину: специалист прибывает на место преступления, берет разные там соскобы, изучает их прямо там же под микроскопом и узнает все про каждого ублюдка, с которым жертва общалась за последние десять лет.

— Сопоставление и перенос улик? Думаешь, до этого дойдет? — спросил Майло.

— Конечно, — теряя терпение, заявил Швинн. — Сейчас от них нет никакого проку, но увидишь, за учеными будущее.

Они объезжали свой район в первый день, когда стали напарниками. С точки зрения Майло, как-то бессмысленно. Он рассчитывал, что Швинн покажет ему злачные места, которые следует запомнить, или известных полиции типов, требующих особого внимания, но тот, казалось, не смотрел по сторонам. Ему явно хотелось поговорить.

Позже Майло узнал, что у Швинна можно многому научиться. Он оказался толковым детективом, обладал жестким логическим мышлением и дал ему пару полезных советов. (Всегда носи с собой свой собственный фотоаппарат, перчатки и порошок для отпечатков пальцев. Старайся никогда ни от кого не зависеть и полагайся только на себя.) Но сейчас, в первый день, когда они, казалось бы, без всякой цели ездили по улицам, его поведение производило на Майло тягостное впечатление.

— Перенос, — заявил Швинн. — Единственное, на что мы способны, — выяснить группу крови. Какое потрясающее достижение! Большое дело, у миллиона людей нулевая группа крови, у большинства остальных «А». И что это нам дает? Да, и еще волосы. Иногда мы берем волосы, кладем их в маленький полиэтиленовый пакетик, и какая от них польза, если очередной адвокат-еврей заявит на суде, что это никакая не улика? Нет, я говорю о серьезной науке, о чем-нибудь этаком, атомном. Вот, например, как устанавливают возраст окаменелостей. По углероду. Наступит время, когда мы все станем антропологами. Плохо, что ты не получил степень магистра по антропологии… а печатать умеешь?

Они проехали молча несколько миль. Майло самостоятельно изучал улицы, лица, разнообразные заведения, когда Швинн провозгласил:

— Английский тебе ни черта не нужен, приятель, потому что наши клиенты не слишком большие специалисты в английском. Ни мексикашки, ни ниггеры — если, конечно, ты не станешь считать белиберду, которую они произносят, английским языком.

Майло продолжал помалкивать.

— Пропади он пропадом, твой английский! — заключил Швинн. — Засунь его себе в задницу, предварительно смазав соляной кислотой. Будущее за наукой.

Об убийстве на Бодри им почти ничего не сообщили. Женщина, белая, обнаружена мусорщиком, который прочесывал заросли кустов вдоль шоссе.

Предыдущей ночью шел дождь, и земля, на которой лежал труп, была глинистой и плохо впитывала воду.

Однако, несмотря на мягкий грунт, не удалось найти следов покрышек или ног. Мусорщик, обнаруживший труп, черный старик по имени Элмер Жакетт, высокий, тощий, сутулый, который, судя по тому, как у него дрожали руки, явно страдал от болезни Паркинсона, возбужденно рассказывал о своей находке каждому, кто хотел его слушать.

— И вот она там лежит, прямо в кустах. Боже праведный… Впрочем, он уже всем порядком надоел, и слушать его не хотели. Полицейские, группа, выехавшая на место преступления, и следователи делали свою работу. Вокруг собралась довольно приличная толпа зевак, обсуждавших случившееся. Бодри до самого Темпла был запружен машинами, движением которых руководил полицейский со скучающим лицом.

Впрочем, в девять утра движение было не особенно напряженным. Час пик прошел.

Труп уже окоченел. Врач предположил, что с момента смерти прошло полдня или даже день, но сказал, что установить, сколько он пролежал в кустах, и при какой температуре его до этого держали, невозможно. Получалось, что убийца приехал на машине вчера ночью, после наступления темноты, выбросил труп и, счастливый, умчался по шоссе номер 101.

Никто из проезжавших мимо водителей его не видел, потому что если спешишь, то не глазеешь по сторонам. Город можно узнать, только гуляя по нему пешком.

«Вот почему так мало людей знают Лос-Анджелес», — подумал Майло. Прожив здесь два года, он все равно чувствовал себя так, словно приехал вчера.

Элмер Жакетт все время передвигался на своих двоих, поскольку у него не было машины. Он проходил расстояние от ночлежки в Восточном Голливуде до западной границы центрального района, собирая пустые жестяные банки, бутылки и прочий хлам, который потом пытался обменять на талоны на бесплатный суп. Как-то раз ему посчастливилось подобрать работающие часы — он думал, золотые, но оказалось, что это лишь покрытие, однако ему заплатили за них десять долларов в лавке ростовщика на Саут-Вермонт.

Он сразу заметил тело — да и как не заметить с такого близкого расстояния, такое белое при свете луны, да еще особый запах, а ноги девушки были согнуты в коленях и расставлены… ну вот, сосиски с бобами, которые Элмер съел на ужин, и попросились на свободу, как только он все это увидел.

Жакетту хватило ума отбежать на пятнадцать футов от тела, где его и вырвало. Когда прибыла полиция, он с извиняющимся видом продемонстрировал останки своего обеда и сказал, что ему не нужны неприятности. Ему шестьдесят восемь, и в последний раз его привлекали к ответственности пятнадцать лет назад, он больше не хочет иметь проблем с полицией. И вообще ни с кем.

Да, сэр.

Нет, сэр.

Да, сэр.

Его решили задержать до тех пор, пока не прибудут следователи. И вот они наконец появились. Жакетт стоял около одной из полицейских машин, кто-то на него указал, и детективы подошли к нему, оказавшись в самом центре ослепительно яркого света, который теперь заливал все вокруг.

Два типа. Тощий, седой, по всему видать, деревенщина, в давно вышедшем из моды костюме из вискозы, и темноволосый, приземистый паренек в зеленом пиджаке, коричневых штанах и уродливом красно-коричневом галстуке. Глядя на него, Элмер подумал, что полиция теперь, похоже, одевается в лавках старьевщиков.

Сначала детективы подошли к телу. Тот, что постарше, бросил на него взгляд, поморщился, и на лице у него появилось раздражение. Как будто его оторвали от важного дела.

А толстый вел себя иначе. Едва посмотрел на труп и тут же отвернулся. У него была плохая кожа, и он побелел как полотно, а потом принялся тереть рукой лицо и никак не мог остановиться.

Потом он весь напрягся, и Элмер решил, что, кажется, пришла и ему пора расстаться с ужином.

Интересно, подумал Элмер, давно ли он работает в полиции и сумеет ли сдержать рвоту? А если все-таки не сумеет, хватит ли ему сообразительности отойти подальше от тела, как сделал сам Элмер.

Потому что этот детектив был явно зеленым новичком.

ГЛАВА 6

В Азии было проще.

В войне, даже самой жестокой, нет ничего личного: людей, точно пешки, передвигают по игровому полю, ты стреляешь по теням или жалким хижинам, делая вид, что в них никого нет, и каждый день надеешься, что не будешь той самой фигурой, которую сбрасывают с доски. Как только человек получает статус Врага, ты можешь совершенно спокойно стрелять ему в ноги, вспороть живот или сжечь напалмом его детей — тебе даже имени его знать не нужно. В самые мерзкие мгновения войны ты знаешь, что потом все будет хорошо — достаточно вспомнить Германию, да и всю остальную Европу.