Я, мои друзья и героин - Кристиане Ф.

Отец, бледный как смерть, исчез в гостиной. Мама подошла к гардеробу, надела пальто… И, не слова не говоря, ушла.

Это был, пожалуй, самый страшный момент во всей моей жизни, когда мама вот так просто, молча, взяла и ушла, бросив нас с сестрой одних. Я только подумала, что вот отец сейчас вернется и пойдет бить нас по новой. Но в гостиной всё было тихо.

Потом включился телевизор…

Я взяла сестру ко мне в постель, и мы лежали, обнявшись и затаив дыхание. Ей нужно было в туалет, но она боялась выйти из комнаты и только дрожала. Наконец, я взяла её за руку и отвела в туалет. Отец буркнул нам из гостиной «спокойной ночи».

На следующее утро нас никто не будил. В школу мы не пошли. Мама вернулась ещё до полудня. Не объясняя ничего, она упаковала кое-какие вещи, засунула Петера, нашего кота, в сумку и сказала мне, чтобы я взяла Аякса на поводок. И мы пошли к метро. Несколько следующих дней прожили у маминой подруги по работе в её маленькой квартире. Мама сказала нам только, что хочет развестись.

Эта подружкина квартира была слишком мала для меня, мамы, моей сестры, кота и собаки. Через неделю подруга начала заметно напрягаться. Мама вновь собрала наши шмотки, мы взяли животных, ну и да, – таки поехали обратно в Гропиусштадт, а что делать!

Отец вернулся домой, как раз когда мы с сестрой сидели в ванной. Он зашел к нам и таким нормальным тоном, как будто ничего и не произошло, сказал: «А чего вы-то ушли тогда, а? Вам-то не надо было уходить куда-то, спать у чужих – бред какой-то!

Мы и втроем поладили бы отлично!» Мы с сестрой только тупо переглянулись между собой. Вечером отец вёл себя так, как то никакой мамы, не то что в квартире, – на целом свете не существовало! Потом он вообще стал смотреть сквозь нас, совершенно нас не замечая, разве что аккуратно обходил нас в коридоре. Всё, – больше он не сказал ни слова! И это было даже хуже всех побоев, вместе взятых…

Да, больше отец никогда не бил меня. Но то, что вёл себя с нами как посторонний, было ужасно. Только теперь я ощутила, как дорог он был мне. Он же был моим отцом! Я никогда его не ненавидела, только боялась. Я же всегда гордилась им, гордилась, потому что он любил животных, потому что у него была такая мощная машина – «Порше 62». А теперь он уже не был мне отцом и продолжал жить с нами в одной маленькой квартире. Ну а потом случилось страшное: Аякс заболел грыжей и умер, и в целом мире не нашлось никого, кто меня утешил. Мама была слишком занята собой и разводом. Она много плакала, не смеялась теперь вообще, а я чувствовала себя совершенно одинокой.

Как-то вечером в дверь постучали. Я пошла открывать. На пороге стоял Клаус, друг моего отца. Он как раз хотел вытащить его в очередной поход по барам, но папы не было дома.

Мама пригласила его войти. Клаус был намного младше моего отца, – так, лет двадцать с чем-то. Они разговаривали, и этот Клаус вдруг неожиданно спросил, не прочь ли она пойти с ним поесть куда-нибудь. Мама ответила сразу же, не раздумывая: «Ну да, конечно, почему бы и нет!» Быстро оделась и ушла с этим типом, оставив нас с сестрой дома.

Не знаю почему, но я сильно расстроилась. Как это так, взять и уйти с каким-то незнакомым человеком? Наверное, любой ребенок на моем месте испугался бы за свою мать. Но уже через пять минут я забыла свои страхи, и только искренне радовалась за неё. Уходя, она выглядела такой счастливой, хотя старалась и не показывать этого. Моя сестра тоже это почувствовала и сказала: «Ну, по-моему, мамочка реально обрадовалась!» Клаус стал часто заходить к нам, когда отца не было дома. Было воскресенье, это я помню точно, я вышла вниз выбросить мусор и вернулась очень тихо; может быть, я даже намеренно так тихо закрыла дверь. Заглянув в гостиную, я увидела, что этот дурацкий Клаус целует маму!

Мне было очень смешно. Они не заметили меня. Я тихонько пробралась в свою комнату, так ничего никому и не сказав, даже сестре, от которой у меня раньше секретов не было.

Этот мужчина, который теперь приходил постоянно, казался мне каким-то жутким. Но он был очень ласков с нами и, прежде всего, он был ласков с мамой. Она снова смеялась и совершенно перестала плакать. Мама снова начала мечтать! Без умолку она болтала о новой квартире, в которой мы будем жить, когда переедем вместе с Клаусом. Но никакой квартиры не было и в помине, а папа всё никак не отселялся от нас, хотя они с мамой уже были разведены. Родители спали в одной кровати и ненавидели друг друга. У нас не было денег…

И когда мама нашла, наконец, подходящую квартиру на следующей станции метро, в Рудове, всё пошло не так чтоб очень идеально. Клаус теперь почти всегда был там, и всё как-то мешался под ногами, не знаю! Собственно, он был также мил с нами, но одновременно он как стеной стал между мной и мамой. Я не могла смириться с этим. Клаус так никогда и не стал мне родным. Ну а кроме того, я просто и слышать ничего не хотела от человека, которому только чуть за двадцать! Я обходилась с ним всё агрессивней.

Мы постоянно ссорились друг с другом, совершенно из-за мелочей, причем я же часто и провоцировала эти ссоры. Помню, мама подарила мне на мой одиннадцатый день рождения маленький проигрыватель, – такую коптилку, и пару пластинок: диско, там, и всякую еще тинейджерскую музыку. О, я ставила пластинку и врубала патефон на такой громкости, что оглохнуть можно! Как-то Клаус зашёл ко мне в комнату и просил прикрутить этот грохот. Я, естественно, пропустила его слова мимо ушей. Он зашёл снова и просто убрал иглу с пластинки, но я поставила её опять, а сама стала перед патефоном, чтобы он не мог подойти. Тогда он схватил меня и отпихнул прочь.

Тут я уж совершено взорвалась, и мы чуть не подрались.

Когда мы вот так с ним лаялись, мама осторожно становилась на мою сторону.

Глупо, конечно, но когда наша с Клаусом ссора разрасталась уже до скандала между ним и мамой, я чувствовала себя виноватой! Просто кто-то был лишним в квартире…

Но хуже всего были не эти эпизодические ссоры, тихие вечера, когда мы все мирно и чинно сидели в гостиной. Клаус бессмысленно листал журналы с картинками или беспрерывно щелкал программами. Мама пыталась заговаривать то с ним, то с нами, но никто не мог сказать в ответ ни слова. И тогда в квартире становилось просто до жути неуютно. Нам с сестрой начинало казаться, что нас вроде как слишком много в комнате, когда мы говорили, что хотим выйти, никто, в общемто, и не возражал. Ну, Клаус-то уж точно был доволен, когда нас не было! Мы с сестрой старались проводить всё свободное время на улице и пореже заглядывать домой.

Сейчас я не упрекаю Клауса ни в чем. Ему было только двадцать или двадцать два, и он, конечно, не имел никакого понятия о том, что такое семья. Он совершенно не понимал, как сильно мы зависим от нашей мамы, и как она дорога нам. Она бывала дома только вечерами и по выходным, и всё это время она нужна была нам, только нам, – ведь мы так мало её видели! Он, Клаус, ревновал её к нам, и мы ревновали её к нему. Ну а мама, конечно, хотела быть с нами, детьми, и при этом не потерять своего друга, и все требовали от неё слишком многого!

На всё происходящее я реагировала громко и агрессивно, сестра – та была потише.

Хотя и ей было непонятно, за что она тут страдает. Всё чаще она говорила мне, что хочет вернуться к отцу. Папа теперь действительно предлагал нам переселяться к нему, но мне это казалось чистым безумием после всего, что мы с ним пережили.

Хотя, не знаю, – с тех пор, как они с мамой разъехались, его вообще как будто подменили! Он нашел себе новую молодую подругу, и с каждым разом, как мы его встречали, он выглядел все беззаботнее. Со мной он обращался очень ласково и приветливо и даже подарил мне щенка, опять дога.

Между тем мне исполнилось двенадцать, у меня появилась грудь, и я стала как-то комично интересоваться мужчинами. Это было очень странное состояние. Все мужчины, которых я знала, были беспредельно грубыми. Старшие парни на улице были такими же, как мой отец, и немного как Клаус. Я боялась их. Но одновременно они привлекали меня как-то. Они были сильными, и у них была власть. В этом смысле, они были такими, какой охотно была бы и я сама!

Я подстригла челку немного покороче и, укладывая феном волосы, зачесывала её набок. Я совершенно зациклилась на своих волосах, постоянно ухаживала за ними, потому что мне иногда говорили, что у меня очень красивые волосы. Я стала заниматься собой. Носить простоватые детские штаны в клеточку я больше не хотела, а вытребовала себе у мамы джинсы и туфли на высоченном каблуке.

Вот в этих-то своих джинсах и на высоких каблуках я слонялась по улицам до десяти. Дома мне нечего было делать, я чувствовала себя там отвратительно. Но, с другой стороны, я просто балдела от той свободы, которую мне предоставила ситуация. Наверное, я даже как-то наслаждалась этими постоянными стычками с Клаусом, ведь эти ссоры давали мне испытать мои собственные силы. Оказалось, что я могла на равных противостоять взрослым, и сознание этого приводило меня в полный восторг!