Мантык, охотник на львов - Петр Краснов

— Да… Всѣ здѣсь удивляются моей силѣ. Французы диву даются.

— Ты бы могъ, какъ «онъ», тигра схватить за заднія лапы и перебросить черезъ себя?

— Не знаю… Думаю, очень трудно… Съ Божьей помощью развѣ.

— А льва?

Мантыкъ ничего не отвѣтилъ. Онъ только пожалъ плечами, будто сказалъ: — «надо попробовать», и тяжело вздохнулъ.

VII

ТАЙНА

— Встань, Мантыкъ, — поднимаясь съ постели, прошепталъ Коля.

Мантыкъ всталъ. Коля, въ странномъ возбужденіи, поднялъ свой жесткій матрасикъ и обиажилъ старую, почернѣвшую отъ времени и дорожныхъ испытаній корзину. Ивовыя застежки были давно сломаны и еще на пароходѣ замѣнены Селиверстомъ Селиверстовичемъ проволочными жгутами. Коля вынулъ желѣзный прутъ и раскрылъ корзину. Со скрипомъ откинулась широкая крышка и Коля, нагнувшись, сталъ искать что то подъ аккуратно сложеннымъ его бѣльемъ и воскреснымъ костюмомъ. Онъ досталъ пожелтѣвшій отъ времени большой, плотной бумаги конвертъ и, держа его въ рукахъ, сказалъ, волнуясь, Абраму.

— Мантыкъ, поклянись мнѣ, что никому не разскажешь о томъ, что сейчасъ увидишь и услышишь отъ меня.

Мантыкъ пожалъ опять плечами и ничего не сказалъ.

— Нѣтъ, ты клянись, — настойчиво повторилъ Коля, — мнѣ кажется, что это страшно важно… Это ужасно, какъ намъ подходитъ. Можетъ быть, тутъ — исполненіе всѣхъ нашихъ завѣтнѣйшихъ желаьій. Клянись.

— Ну, клянусь, — неохотно сказалъ Абрамъ. — Грѣхъ это… — клясться…

— По пустякамъ — да. Но это очень важно… «Ну — клянусь» — это не годится. Ты скажи мнѣ: — «честное слово уральскаго казака»… И перекрестись…

— Да въ чемъ дѣло?

Коля дрожащими руками вынулъ изъ конверта какой-то, потемнѣвшій отъ времени пакетъ съ полъ листа писчей бумаги и торжественно сказалъ: — Это пергаментъ.

— Пергаментъ, — повторилъ Мантыкъ.

Слово звучало важно. Оно говорило о древности. О грекахъ и римлянахъ. Объ Азіи и Африкѣ, о временахъ, когда не знали бумаги, о народахъ, которые ее не имѣли…

Мантыкъ сталъ серьезенъ. Коля развернулъ въ четверо сложенный пакетъ, на немъ была сдѣлана блѣдными водяными красками, синими, красными, зелеными и желтыми, рамка изъ какихъ то невиданныхъ листьевъ и цвѣтовъ, въ ней крючками и скобками, не то по турецки, не то по арабски что то написано.

Да, дѣло было не шуточное.

Коля настойчиво повторилъ:

— Перекрестись! Скажи: «честное слово уральскаго казака».

Мантыкъ перекрестился и сказалъ:

— Честное слово уральскаго казака…

— Правнука истребителя тигровъ Мантыка, — говорилъ Коля.

— Это зачѣмъ-же?

— Потому что твой прадѣдъ былъ ужасно какой честный и хорошій. Онъ то уже никогда не обманулъ бы.

Мантыкъ послушно повторилъ за Колей:

— Правнука, истребителя тигровъ Мантыка.

— Честнаго Русскаго человѣка, — продолжалъ Коля, а Мантыкъ за нимъ повторялъ. — Христіанина… даю честное, великое, клятвенное слово, что никому, никогда не скажу, не выдамъ, не открою тайны, которую мнѣ скажетъ Николай Семеновичъ Ладогинъ и, если онъ разгадаетъ и свершитъ, то не буду ему мѣшать, но всячески ему буду помогать въ раскрытіи тайны.

— Въ раскрытіи тайны… Не томи меня… Что это за хитрая у тебя бумага? Почему ты никогда о ней мнѣ не говорилъ раньше?

— Я самъ о ней только недавно узналъ.

Коля бережно передалъ пергаментный листъ Мантыку, подвинулъ ему ближе стулъ, на которомъ горѣла свѣча и сказалъ:

— Смотри внимательно и слушай.

— Этимъ лѣтомъ, мы съ мамой разбирали наши вещи. На днѣ корзины мамочка нашла этотъ старый конвертъ и въ немъ этотъ листокъ пергамента. Я сталъ ее разспрашивать и вотъ, что она мнѣ разсказала. У мамы былъ братъ, значить, мой дядя… Онъ былъ много старше мамочки. Звали его — дядя Петя, — Петръ Георгіевичъ Покровскій. Мамочки еще не было на свѣтѣ, когда дядѣ Петѣ было уже пятнадцать лѣтъ, и онъ безъ вѣсти пропалъ въ Африкѣ.

— Въ Африкѣ, - чуть слышно повторилъ Мантыкъ.

Онъ нагнулся надъ листомъ пергамента. Вверху печать: — левъ, солнце за нимъ, и три копья со знаменами. Пониже странныя, цѣпкія буквы таинственной гирляндой вьются по бумагѣ. Бумага изъ Африки.

Коля, проворно роясь на днѣ корзины, досталъ помятый большой листъ. Это была карта путей сообщенія, вырванная изъ нѣмецкаго желѣзнодорожнаго путеводителя. Коля сложилъ ее и протянулъ Мантыку. Узкой полосой между заштрихованныхъ синимъ морей и океановъ разстилались всѣ пять частей свѣта. Кривыми черными дугами вились между ними линіи пароходныхъ сообщеній. Мантыкъ такъ и впился въ карту. Въ этихъ бѣлыхъ материкахъ съ рѣдкими названіями, въ голубыхъ океанахъ, изображенныхъ на бумагѣ, тоже была какая то тайна. Они непонятнымъ образомъ волновали обоихъ мальчиковъ. Они были какъ бы дополненіемъ къ красочнымъ разсказамъ стараго Селиверста Селиверстовича и, когда мальчики нашли крошечное голубое, съ маленькую горошину величиной, Аральское море и голубую Сыръ-Дарью, когда читали имена Казалинска, Ташкента, Андижана — точно не на бумагу они смотрѣли, не буквы и штрихи видѣли, a видѣли ту желтую пустыню, тѣ сѣрые камыши и бѣлыя крѣпости-форты, гдѣ только что въ разсказѣ дѣдушки прошла, прошумѣла вся славная жизнь уральскаго казака Мантыка. И, когда дальше, раскрывая карту и показывая по ней, разсказывалъ Коля, — передъ Мантыкомъ проходили страны, о которыхъ онъ такъ часто мечталъ, несясь на своей каміонеткѣ, гдѣ нибудь по окрестностямъ Парижа.

— Я запомнилъ, — тихо, боясь разбудить Галину, разсказывалъ Коля, — каждое мамочкино слово.

Вотъ, что она мнѣ говорила… А она это знала, потому что мамочкинъ папа былъ морякъ въ Добровольномъ флотѣ. Къ началу царствованія Императора Николая II, память котораго мы съ тобой поклялись свято чтить, — въ Россіи сталъ сильно развиваться Добровольный флотъ.[20] Громадные пароходы его «Нижній Новгородъ», «Саратовъ», «Самара», «Москва» и многіе другіе смѣло соперничали съ лучшими пароходами нѣмецкихъ, французскихъ и англійскихъ линій. Они ходили изъ Петербурга и изъ Одессы кругомъ всего свѣта въ далекіе порты Сибири: — Владивостоку Николаевскъ и Охотскъ, они ходили въ Китай и Японію. На всемъ ихъ сорокадневномъ пути отъ Одессы до Владивостока не было ни одного Русскаго порта, куда они могли бы зайти, пополнить запасы угля и провизіи. Всюду приходилось одолжаться у французовъ, или у англичанъ. А въ случаѣ войны или какихъ нибудь осложнены, ты самъ понимаешь, что изъ этого могло выйти? И вотъ, мамочка мнѣ говорила, что тогда была мысль найти гдѣ нибудь въ Красномъ морѣ уютное мѣсто для стоянки кораблей, гдѣ бы можно было устроить угольную станцію, а если нужно, и крѣпость, морской порть, вотъ какъ у англичанъ такіе есть вездѣ.

И Коля, смѣло тыча пальцемъ по картѣ, говорилъ: — Гибралтаръ у входа въ Средиземное море, Аденъ у выхода изъ Краснаго моря, Сингапуръ у входа въ Великій океанъ… Имъ удобно плавать. Тогда обратили вниманіе на Таджурскій заливъ противъ Адена. Англичане тамъ заняли городокъ Зейлу, французы Обокъ и строили тамъ порть Джибути… Оставался городокъ Таджура, владѣніе арабскаго Таджурскаго султана… Это было въ 1882, или въ 1885 году, значить, въ царствованіе Императора Александра III. Является къ нему во дворецъ молодцеватый человѣкъ, саратовскій дворянинъ Николай Ашиновъ и говорить: «Ваше Императорское Величество, разрѣшите сослужить Россіи великую службу: — открыть путь въ Африку, къ православному Негусу Абиссинскому, устроить портъ въ Таджурскомъ заливѣ, положить начало Русскимъ поселеніямъ въ Африканской землѣ!

Задумался Императоръ Александръ III. Зналъ онъ, какъ нужна Россіи такая угольная станція, нужна для его дѣтища — Добровольнаго флота, но зналъ такъ же, какъ ревниво берегутъ иностранцы всѣ эти мѣста отъ Русскаго глаза. Не позволять, помѣшаютъ… А воевать изъ за этого Россіи не стоить. Крѣпко стоялъ за миръ Императоръ Александръ III, не даромъ прозвалъ его народъ — «царь-Миротворецъ». Все это, всѣ свои думы и сомнѣнія, высказалъ Государь Ашинову. Ашиновъ говорить: — «Ваше Величество! только дозвольте… Только глаза закройте на мои дѣла. А я дѣйствовать буду по казачьи, самъ отъ себя. Какъ Ермакъ воевалъ предку вашему царю Ивану Грозному Сибирь отъ Кучума, какъ ходили казаки Полунинъ и Дежневъ, ажъ до самой Америки, такъ и я наберу дружину лихихъ молодцовъ и заберу съ нею, что надо. Поль Африки завоюю! Кровь волжскихъ казаковъ течетъ во мнѣ. Можетъ быть, я и самъ потомокъ Ермака, покорителя Кучумова царства!»

Коля оживился, на его блѣдномъ, худенькомъ лицѣ заигралъ румянецъ. Онъ вспоминалъ, какъ ему разсказывала мамочка и, казалось, видѣлъ и слышалъ, какъ смѣло говорилъ казакъ Ашиновъ съ Императоромъ Александромъ III.

— И опять колебался Государь. Пѣшимъ, или коннымъ, или на ладьяхъ по глухимъ сибирскимъ рѣкамъ, какъ ходили по Азіи казаки, въ Африку не пойдешь. Вездѣ заставы, таможни, досмотры. Въ Константинополѣ, въ Портъ-Саидѣ, въ Суецѣ, въ Аденѣ — какъ проскочишь сквозь эту сѣть, да еще съ цѣлымъ отрядомъ? «А мы», — говорить Ашиновъ, — «подъ видомъ монаховъ. Монастырь, моль, строить хотимъ въ Африканской пустынѣ. Хотимъ уподобиться святымъ пустынножителямъ»… Ну и уговорилъ Императора Александра III, и не то, чтобы Государь даль на это согласіе, но просто, приказалъ: — не мѣшать Ашинову действовать. Ашиновъ кликнулъ кличъ. Набралъ разнаго народа. Были и казаки, была и молодежь. Такъ изъ гимназіи, гдѣ тогда учился дядя Петя — бѣжалъ онъ самъ и два его товарища и собралась ватага — человѣкъ триста. Мамочкѣ разсказывали, что недоразумѣнія начались у нихъ съ самаго отплытія изъ Одессы. Въ Портъ-Саидѣ — казаки-монахи высадились и такъ наскандалили, что англичане заарестовали ихъ, посадили на баржу и вывели въ море. Большихъ трудовъ стоило Ашинову и нашему консулу высвободить ихъ. Наконецъ, прошли Суэцкій каналъ и послѣ семидневнаго плаванія по Красному морю вошли въ Таджурскій заливъ. Казаки — ашиновцы скинули съ себя монашеское платье, принарядились по военному, изготовились брать арабскую крѣпость Таджуру, покорять новыя земли подъ Бѣлаго Царя. И вотъ тутъ случилась ошибка. Вмѣсто того, чтобы высадиться противъ Таджуры и идти воевать независимаго Таджурскаго султана, Ашиновъ высадился противъ Обока и поставилъ тамъ свой лагерь по военному. Французскій гарнизонъ Обока состоялъ изъ одного французскаго сержанта и нѣсколькихъ чернокожихъ солдатъ. Но тамъ развѣвалось французское знамя, тамъ былъ телеграфъ.