Кое-что о Васюковых - Самуил Шатров

— Как живете, караси?

— Ничего себе, мерси, — ответил я в рифму, как учил меня дядя.

— Твои старики дома?

— Они не старики, — ответил я.

— Точно! Не давай в обиду своих родителей, — сказал дядя, входя в комнату. — Они не старики. Они молодые. Особенно наша Ольга Ивановна.

Дядя Тиша — кабачковая голова — хотел поцеловать мамину руку, но она спрятала ее за спину. — Она пахнет луком, — сказала мама. — Я готовила своему муженьку в дорогу котлеты.

— Счастливый ты человек, — сказал дядя. — Как о тебе заботятся. И ты не боишься оставлять такую женщину одну?

— Он этого не боится, — улыбнулась мама.

— На этот счет я спокоен, — сказал папа и выключил радио.

Мы сели за стол, и дядя Тиша начал рассказывать новые анекдоты. Он знает, наверное, миллион анекдотов. Он может рассказывать их целый вечер, без передышки. Мне «нельзя слушать анекдоты. Мне не следует развешивать уши. У дяди Тиши бывают такие анекдоты, что и маме нельзя слушать. Тогда мы оба выходим из комнаты. Но сейчас услали толь. ко меня. Меня послали за спичками, потом за газетой, потом посмотреть, не потух ли на кухне газ. Когда они не знали, что еще выдумать, дядя Тиша просто сказал:

— А ну-ка, молодой человек, выкатывайся отсюда, я расскажу, как попали в ад француз, итальянец, русский и еврей.

Я вышел из комнаты и, понятно, сразу приложил ухо к двери. Дядя Тиша зашептал:

— Значит, спрашивает черт у француза: «Пардон, мосье, в какой вам желательно жить ванне — серной, сернокислой или щелочной?»

Дальше я не расслышал, потому что папа начал громко смеяться. Когда дядя кончил, все хором закричали: «Можно!» Я вошел в комнату. Мама вытирала платочком глаза, а папа все еще смеялся, только дядя сидел серьезный, будто он «ничего нег рассказывал.

После того как все попили. чай, папа сказал, что ему пора на вокзал. Он попрощался со мной. Мама и дядя Тиша пошли его провожать.

Я включил радио, чтобы еще немного послушать про могучего Ларса Бьерна, но о нем уже не рассказывали. Пришлось взяться за телевизор. Сначала я просмотрел картину про опорос свиней, потом послушал испанский разговорник: «Здравствуйте, сеньор, есть ли у вас родители?» — «Спасибо, у меня есть родители и маленькая сестренка». «Как проехать на Зацепу?» — «На Зацепу, сеньорина, лучше проехать на автобусе». Потом показалась дикторша с большим бантом на плече. Дикторша посмотрела на меня и сказала, что сейчас будут показывать картину «Я и моя жена» и детям до шестнадцати лет ее смотреть нельзя.

Я уселся поудобнее в папино кресло, но тут услышал, как в передней кто-то начал открывать ключом дверь. Это была мама. Я поскорей выключил телевизор, побежал в спальню и спрятался в углу, за шкафом, чтобы испугать ее, когда она войдет.

Мама вошла и за ней… дядя Тиша — кабачковая голова. Мама подошла к зеркалу и стала снимать шляпу. Дядя Тиша стал за ее спиной и начал во все глаза смотреть на маму, будто он видит ее в первый Раз в жизни,

— Вы прекрасно выглядите, — сказал он.

— Вы так думаете?;— спросила мама.

— Так думает весь город, — ответил дядя.

— Это из старого анекдота, — сказала мама.

— Нет, я серьезно, — ответил дядя.

— Бросьте, — сказала мама. — Скоро я буду бабкой. Старенькой бабушкой.

— Знаем мы этих бабушек, — ответил дядя. — «Побольше бы таких бабушек», — говорили, расходясь, трудящиеся.

— Вы невозможный человек, — сказала мама.

Теперь у нее был совсем другой голос, не тот голос, которым она разговаривала с папой. И у дяди Тиши был другой голос. У обоих были другие голоса.

— Неужели вы не видите, что я уже старуха? — спросила мама.

— Убейте, не вижу, — ответил дядя.

— А это что? — показала мама на голову. Коротышке дяде пришлось стать на цыпочки,

чтобы увидеть то, что показывала мама.

— Одна-единственная прядка, — сказал дядя. — Она вам к лицу.

— Я не нахожу, — ответила мама.

— А я нахожу, — опять заспорил дядя.

— Вы ко мне слишком хорошо относитесь, — улыбнулась мама.

— Дайте, я посчитаю, сколько у вас серебряных лучиков, — сказал вдруг дядя и снова стал на цыпочки.

— Ну еще чего!

— А почему нельзя?

— Это ни к чему.

— Ну дайте я посчитаю, — захныкал дядя,

— Я сказала: нельзя — и точка!

— Вы диктатор, — сказал дядя.

Мама посмотрела на дядю блестящими глазами. В горле у нее что-то забулькало, будто она полоскала его шалфеем. Она рассмеялась.

— Я рассержусь, — сказала мама. — Идемте лучше ужинать.

— Я не хочу ужинать, — ответил дядя.

_ Глупости, — сказала мама. — Есть надо три

раза в день. Я вас угощу угрем.

_ Не надо мне угря, — ответил дядя. — Я на диете.

— Ладно, — сказала мама, — отойдите от меня.

— Легко сказать — отойдите, — ответил дядя.

— Вы ненормальный, — сердито сказала мама. — Вы просто ненормальный!

В это время в передней кто-то отпер дверь. Потом раздался папин голос:

— Чемоданы поставь здесь!

— Недурно все получилось, — сказал дяди, который пришел с папой.

Мама хотела выйти в столовую, но дядя Тиша остановил ее рукой. Так они и остались стоять. На лбу у дяди Тиши выступили капельки, и одна из них покатилась вниз и повисла на самом кончике носа, но он даже не вытер ее.

Папа и чужой дядя вошли в столовую.

— Располагайся как дома, — сказал папа. — Сейчас мы отпразднуем нашу встречу.

— А женка твоя где? — спросил дядя.

— Она, наверно, пошла к тете Насте. Так что придется по-холостяцки. Ты водку пьешь?

— Это правда, что она расширяет сосуды?

— Правда, — ответил папа. — Только боюсь, что ее не хватит.

— Хватит, — сказал дядя.

Было слышно, как папа полез в шкаф и начал вынимать оттуда рюмки, вилки, тарелки.

— Закуска будет, понятно, без оформления, — сказал папа. — Сам понимаешь, старухи нет.

— Обойдемся и без оформления. Огурец найдется, и ладно.

Найдем что-нибудь и получше огурца. Папа вышел на кухню, вернулся и спросил:

— Будем разогревать или как?

— Сойдет и холодное.

— Прямо из кастрюли?

— Валяй из кастрюли.

— За кастрюлю меня бы старуха убила, — сказал папа, — Насчет сервировки у нас строго.

— А помнишь, какая сервировка была у нас в общежитии? — спросил дядя. — А форшмак в нашей столовой? Его подавали на бумажках!

— Хорошее было время, — сказал папа. — Мы были совсем другие,

— Это точно, — ответил дядя.

— Мы были какие-то чистые, — сказал папа. — На нас совсем было мало пятен и пятнышек.

— А теперь они проступили, как на старом костюме. Носишь, носишь костюм, и вдруг на нем проступают пятна. Даже не припомнишь, где и когда их посадил.

— Что и говорить, — сказал папа. — Дай мне мои двадцать лет и взамен получай всю эту обстановку и сервировку.

— Так не бывает, — сказал дядя.

— В том-то и дело! За нашу встречу! Трень-трень, — стукнулись рюмки. Папа и дядя

замолчали. Потом папа сказал:

— Что ни говори, а есть в ней что-то такое..

— Она антибиотик, — ответил дядя.

Я посмотрел на маму. Она стояла, прислонившись к двери. Глаза ее были закрыты. Она стояла так, будто у нее что-то болело внутри. Дядя Тиша больше не смеялся и не поднимался на цыпочки. Он тоже стоял у двери, и мне показалось, что коротышка дядя стал еще меньше, еще короче, может быть оттого, что втянул свои ручки в рукава пиджака, будто ему было холодно.

— А у тебя не будут «неприятности из-за того, что ты сегодня не выехал в командировку? — спросил дядя,

— Опоздаю ла день, подумаешь, важность! — ответил папа. — Потеряю на билете тридцатку,

.— Деньги — тлен, — сказал дядя. — Махнем еще по одной.

Опять послышалось трень-трень, и папа сказал, что соленый огурец самый лучший овощ на свете и горчичка тоже хороша.

— Ну, выкладывай, как ты живешь? — спросил

дядя.

— Как кум королю и сват министру.

— А если без шуток?

— Жалованье не ахти, но жить можно,

— А женка?

— Женка у меня хорошая, — сказал папа. — Тут-то, брат, я не ошибся.

— Красивая?

— Очень интересная.

— Моя тоже фигурная женщина, — вздохнул дядя. — Вот из-за этого у нас <не ладится.

— Нет, на этот счет я спокоен, — сказал папа.

— Тогда это большое счастье, — еще раз вздохнул дядя.

— Главное, что я спокоен, — сказал папа. — Других из-за этого в командировку не выгонишь. А я спокоен. Мы живем со своей старухой душа в душу. Просто замечательная у меня женка. И сын у меня парень что — надо. И дочь институт кончает. Но женка у меня замечательная.

— А ты сам на сторону не поглядываешь? — спросил дядя.

— Это исключается, — сказал папа. — Аусге-шлоссен! Я, может быть, не такой уж хороший человек, есть у меня разные пятнышки, могу, где надо, словчить, а тут нет. Тут исключается. Тут у меня чисто. Стерильно! Это потому, что женка у меня замечательная. Выпьем за ее здоровье!