Наезд - Владимир Спектр

– Ну, давай колеса, – сказал я и уселся перед телевизором, – сколько надо съесть, чтобы вставило?

– Какие еще «колеса»?! – Вадим вынул из сумки пакетики с порошком, вату и инсулинки. – Юлик, вскипяти воду, пожалуйста.

Довольной кошкой (мужики, наркотики) Барк скользила по квартире.

– Ух ты! – восхитился я. – По вене, что ли?

– Расслабься, – Вадим разводил порошок в воде и медленно втягивал через ватку в шприц.

Я прекрасно осознавал, что задавать дальнейшие вопросы бесполезно. Парень молчал, как партизан на допросе, накидывая на всю процедуру флер загадочности и центрируя свою фигуру в качестве некоего жреца или мага. «Все эти хипповские штучки…» – подумалось мне.

Я пощелкал телеканалами и не нашел ничего интересного – сплошные телевикторины или сериалы.

– У тебя же была порнуха, – обратился я к хозяйке, – какие то извращенства, вроде бертранизма в начальной школе…

Тем временем Вадим заканчивал приготовления.

– Для каждого по два баяна, – сказал он довольно торжественно, – первый в мышцу, второй через часок – по вене.

– Сначала мне как хозяйке, – попросила Барк.

Первое время после укола мы сидели молча, прислушиваясь к ощущениям. Сначала ничего не происходило. Потом что-то незримо поменялось, и пару минут я не понимал, нравится мне новое состояние или нет. Во рту пересохло, затошнило. На секунду стало страшно. «Может, слишком много?» – хотелось спросить, но слова застряли в горле. Так часто бывает в кошмарных снах. Надо что-то сделать, сказать, позвать на помощь, но почему-то не получается. В тот самый момент, когда все это начало и вправду действовать на нервы, все неприятные ощущения вдруг исчезли и моментально забылись, меня переполнила безмятежность и глубокая мышечная релаксация. Не было желания двигаться и говорить, сигарета выпала из безвольных пальцев. Ощущения приятные настолько, что выразить всю степень кайфа, наверное, невозможно.

– Ну, как? – где-то рядом был слышен голос Вадима.

Отвечать невозможно, да и не надо.

– Посмотрите на лампочки, – Матусян указывал на настенное бра.

Оно неожиданно вспыхнуло миллионами солнц.

– А ты молоток, Матусян, – я чувствовал, что улыбаюсь, – приятно. Как снова в школу, честное слово.

– Теперь догонка, – Вадим уже стоял рядом со мной и искал вену.

– Что? Прошел час?

– Полтора, друг мой!

На мгновение мне снова стало страшно.

– А вдруг слишком много? Уж больно хорошо!

– Много не будет. Хотя, если боишься, я твою дозу ширну себе.

Это было еще страшнее, чем передоз.

– Вмазывай быстрее!

Игла вошла в тонкую вену на кисти руки. Контроль. Практически сразу же я почувствовал новую, теплую и мягкую волну прихода.

– Нереально, – очень тихо, почти по слогам пробормотал я.

– Просто пиздец, – шептала Барк. Все это время она неподвижно сидела на стуле ссутулившись, прикрывая руками глаза.

Новая рабочая неделя началась с переговоров в Mc&Ericsson. Вообще практически все в моей жизни последнее время начинается с переговоров. С постоянной, выхолащивающей болтовни.

– Это важнейшая встреча, – Коля был, как обычно, с перепоя, нервничал и, пока мы поднимались в зеркальном лифте, не молчал ни минуты, – нельзя облажаться.

– Почему мы должны облажаться? – в отличие от друга я чувствовал себя превосходно, все воскресенье провел с ребенком, ходил с ним в кино, потом в ресторан, вечером посетил солярий и массажный кабинет, рано лег спать.

– Если мы не облажаемся, – Казак никак не хотел успокаиваться, – эти иностранные уебки включат нас в свою сеть. Понимаешь?

– Включат, включат, – я откровенно любовался на свое отражение.

Знаю, как смешно это выглядит. Неприкрытое самообожание. Нарциссизм. Влюбленность в самого себя и еще во все эти надписи на лейблах. Знаки отличия. Ну и черт с ним, а меня прикалывает, как я выгляжу в этом умопомрачительном полосатом костюме от Gucci, белоснежной рубашке Valentino и остроносых ботинках Cezarre Pacioti. «Молодой, преуспевающий, в меру романтик, в меру подонок, – думается мне, – идеальная пара для девушки с модельной внешностью и высоким IQ».

– Только не тормози, как в «Марсе», – голос напарника стал совсем уж нудящим и невыносимым.

– Ага.

– И, друг мой, Аркадий Николаич, в то же время не говори красиво, прошу тебя!

– А я прошу тебя заткнуться, ебаный невротик!

В небольшом светлом кабинете, заставленном эргономичной офисной поебенью, нас ожидала Алина Скворцова, начальник службы сетевого распределения, и к тому же шикарная блондинка лет двадцати пяти. На ней был светло-голубой обтягивающий костюмчик, который язык не повернется назвать деловым. И куда только смотрят цензоры корпоративной культуры?

При нашем появлении Алина оторвалась от полупрозрачного монитора новенького «мака» и встала из-за стола. Улыбнулась. Пухлые чувственные губы обнажили полоски сияющих итальянской сантехникой зубов.

«Интересно, – подумалось мне, – закачивала ли она в губы силикон?»

Алина сделала несколько шагов в нашу сторону.

– Очень рада! – воскликнула она, пожимая нам руки и жестом предлагая садиться. – Всегда приятно познакомиться с новыми игроками на рынке. Итак, вы…

Казак, несколько минут назад увещевавший меня не тормозить, завис, не сводя с госпожи Скворцовой восхищенных глаз.

– Мы представляем новую, динамично развивающуюся рекламную компанию, Бюро наружной рекламы, – сказал я. – Мы являемся владельцами довольно разветвленной сети щитов три на шесть метров, небольшой сети щитов сити-формата в пределах Садового кольца и большого количества мест под размещение крупных рекламных форм.

– Отлично! – Алина с некоторым опасением поглядывала на Казака, чей взгляд медленно отлип от ее губ и также медленно сместился в область прекрасной крепкой груди. К тому же от него вовсю несло перегаром.

– У нас достаточно много клиентов, – внезапно перед моими глазами в ускоренном темпе принялось прокручиваться hardcore porno. По стилистике это больше всего было похоже на ранние работы Майкла Нинна. Алина, сосущая мой член. Алина, раздвигающая тонкими пальцами с вампирским гелевым маникюром, влажное от желания отверстие. Я, засаживающий госпоже Скворцовой в догги-стайле. Она, распятая на кресте. Черные свечи, пентаграмма на стене, начертанная кровью невинных младенцев. Серые камни подвала придавлены темным низким потолком. Несколько человек в длинных черных плащах, в капюшонах, закрывающих лица. Только на мне багрово-красная мантия, только мое лицо, суровое и худое, не скрыто. Я – жрец. Я – ведущий церемонию. Я – приносящий жертву.

Откуда-то сверху сочится медленная и торжественная музыка.

…Символом Создателя я клянусьВпредь быть преданным слугой самомуМогучемуАрхангелуПринцу Люциферу,Кто был назначен Создателем как Его Регентоми Лордом этого мира.Аминь. Я отрицаю Иисуса Христаи отрекаюсь от христианской веры,презирая всю эту религию.Теперь я…Клянусь быть полностью преданнымЗаконному повелителю…С такими именами:Сатана, Левиафан, Белиал, Люцифер…[1]

В моей руке раскаленный добела прут. Медленно, под монотонное чтение задом наперед молитв, я приближаюсь к девушке. Ей дурно от страха. Только что ее изнасиловал специально выдрессированный шакал. Я подношу раскаленный прут к ее коже. Она, когда-то нежная и гладкая, как китайский шелк, покрыта ссадинами и синяками, царапинами и следами от шакальих зубов. Я прижимаю прут к правой груди девушки, чуть выше темно-коричневого соска. На мгновенье, от еще не изведанной ранее боли, Алина приходит в себя и издает нечеловеческий крик. Запах горелого мяса. Одобрительный ропот людей в черных плащах. Пронзительный вой привязанного к алтарю шакала. И пунцовая отметина на ее груди: 666.

Порно-Оскар, честное слово!

– Ну, что же, – по-моему, госпоже Скворцовой тоже понравилось, вид у нее, во всяком случае, был довольный. – Надеюсь, что наши компании будут полезны друг другу.

– Конечно, – неожиданно подал довольно скрипучий голос Казак, – вы нам, мы вам!

Алина уставилась на моего компаньона с нескрываемым недоумением.

Не знаю, может, признаваться в этом для кого-нибудь стеснительно, но, что до меня, я люблю навещать своих родителей. Они живут в огромной мидовской квартире на Никитской. Помню, мы переехали в нее, когда мне не было и пяти, папа как раз получил новое назначение в Никарагуа. Как всегда, при подъезде к отчему дому меня настигла едва слышная сентиментальная грусть. Как странно! Я надеюсь, что принадлежу к новому поколению и ненавижу тоталитаризм. Помню, еще в школе меня тошнило от красных галстуков, пионерских линеек, истерзанных пубертатным онанизмом и прыщами комсомольских вожаков, речевок и партийного иконостаса на стенах класса. При этом я, словно постклимактерическая пенсионерка, имевшая последний хуй во времена хрущевской оттепели, испытываю неясную и неосознанную ностальгию по советским временам. Может, это тоска по большому стилю? По черной «волге» с водителем дядей Мишей, возящим меня в школу и обратно. По государственной даче в Фирсановке, похожей на небольшой дом отдыха. По нетерпеливому ожиданию родительских посылок, начиненных жевательной резинкой Wrigley's, конфетками Cadbury, аудиокассетами TDK, кроссовками Nike, джинсами Montana, и совершенно уж необычным резиновым человечком Moody Roody, меняющим выражение своего лица от радости до гнева, от горя до счастья под твоими пальцами. Видимо, у каждого свои воспоминания о брежневско-горбачевской эпохе. Я не знал очередей за вареной колбасой и туалетной бумагой, спирта «Рояль» и корейских сигарет с бумажным фильтром. Зато я помню музыку Поля Мориа и группы Space, обязательные бутерброды с черной икрой к утреннему чаю с лимоном, балыки и карбонады, сигареты Marlboro, дипломатический санаторий в Пицунде, свежевыстроенные корпуса которого гордо возвышались средь абхазских сосен.