Нет жизни никакой - Антон Твердов

— Из Саратова? — серьезно переспросил парень, сдвинув на переносице светлые брови. — Так вот оно что… Теперь все понятно. То, что ты из Саратова, а не откуда там еще, — многое объясняет.

— Правда? — обрадовался Степан Михайлович. — А я тоже рад, что так вышло, что вы меня спасли, потому что я думал, что мне совсем конец пришел и что…

Он осекся, заметив наконец, что парень вовсе не радуется его чудесному спасению, а выглядит довольно мрачным, как будто только что сделал большую глупость.

— Н-да… — снова проговорил парень, обращаясь, кажется, не к Степану Михайловичу, а к кому-то другому. — Дерьмо вышло. И как же я мог так облажаться?

— Столько трудов даром пропало, — поддакнул кто-то гаденьким голоском.

Турусов вздрогнул: он этот голосок уже слышал сразу после своего пробуждения в этой хижине, правда, тогда — по причине туманности сознания — Степан Михайлович не вполне отчетливо осознавал происходящее. Слышал он голосок и сейчас довольно явственно, но вот того, кто говорил, не видел. Степан Михайлович покрутил головой. Да нет, никого в хижине нет, кроме этого мрачного парня и его самого — Турусова. А хижина маленькая, тут никто спрятаться не может — негде. Гамак и четыре стены. И дверь, конечно. Плотно закрытая, но все равно сквозь щели прутьев можно было видеть, как неподалеку плещется что-то… Озеро?

Или море?

— Простите, — заговорил снова Степан Михайлович. — Позвольте узнать, а кто вы такой, собственно, будете?

Парень не обращал на Турусова никакого внимания, глубоко задумавшись. Степан Михайлович не осмелился повторять вопрос. Он только покашлял для храбрости и предположил полувопросительно:

— Посольство? Посольство российское?

Почесав в затылке и мотнув головой, видимо, в такт своим мыслям, парень медленно повернулся к Турусову. Тот попятился. У парня были пронзительно синие глаза, и когда он нехорошо прищурился, прямо посмотрев в лицо Степану Михайловичу, тому вдруг показалось, что в хижине резко запахло электричеством.

— Я х-хотел только спросить…— ощущая холодок в животе, проговорил Турусов. — Кто вы есть такой. Русский — это понятно. Это хорошо… Я очень рад. Просто я хотел знать, за кого мне, так сказать, молиться всю свою оставшуюся жизнь… Хе-хе…

Степан Михайлович мелко похихикал.

— Оборвись, — сказал ему парень. — Помолчи хоть минуту, дай сосредоточиться…

Взгляд парня был так грозен, что Турусов в другой ситуации и поостерегся бы возобновлять разговор, но теперь нервы его были на исходе, и ему позарез нужно было узнать ответ хотя бы на один вопрос из тех, что мучили его.

— Вы п-посол в этой стране? — обмирая со страха, пролепетал Турусов.

— Заткнись.

— А какая это страна… Знаете, я так… мне так нужно… вы ведь посол?..

— Я тебе сказал — замолчи.

— К-к-к-консул? — заквохтал Степан Михайлович, тщетно пытаясь слепить вместе трясущиеся губы так, чтобы с них не сорвалось ни одно слово.

Он протянул руки к парню, словно умоляя, но тот отстранился с брезгливой гримасой.

— Лучше ко мне не подходи, — посоветовал парень. — А то заболеешь.

— Чем? — испугался Степан Михайлович.

— Сотрясением мозга! — рявкнул парень.

Турусов совсем растерялся и близок был к тому, чтобы вторично шарахнуться в обморок, как вдруг случилось нечто совершенно невообразимое — под листвянным потолком прямо из душного воздуха хижины соткался крохотный человечек, голый, но без всяких признаков пола, как пластмассовый пупсик, зато ужасающе клыкастый, рогатый и с парой крылышек, трепещущих за спиной. Человечек этот чихнул, распространяя зловоние серы и нечищенного птичника, и, утерев носик, заголосил тоненьким поганеньким голоском:

— Брейк, брейк, брейк! Никита, оставь его в покое! Чего ты привязался к человеку? Он же не виноват в том, что произошло!

— А кто виноват? — злобно проворчал тот, кого звали Никитой. — Может быть, если б не этот недоносок, я бы уже был… черт… Надо же как глупо все сорвалось…

— Сорвалось глупо — не спорю, — согласился крылатый, — но, мне кажется, все еще можно поправить.

— Ага, а если на нас менты выйдут? — осклабился парень. — Генератор утащить — это тебе не шуточки.

— Не шуточки, — вздохнул крылатый, — с этим тоже поспорить трудно. Зато… — Он неожиданно хихикнул. — Такого шухера, как мы с тобой навели, никто, кажется, еще не наводил. Кроме, конечно, Махно Нестора Иваныча. С тем мы тоже славно повеселились…

Увидев крылатого, Степан Михайлович вдруг раздумал падать в обморок. Способность человека изумляться тоже имеет свой порог, и через этот порог Турусов уже давно перешагнул. От молниеносной смены декораций и ужасающего динамизма событий у него порядком кружилась голова, так что он чувствовал: вот-вот — и эта самая бедная голова его оторвется и, пронзив слои атмосферы, со свистом взлетит в звездное космическое пространство.

— Я больше не могу! — исступленно закричал Турусов. — Объяснит мне кто-нибудь что-нибудь или нет?!

Парень тут же открыл рот, но явно не для того, чтобы объяснить что-то по требованию Турусова, — потому что крылатый, всплеснув ручками, снова завопил свое:

— Брейк, брейк, брейк, — а потом вдруг взлетел под потолок, треща крылышками, приставил ладошку к уху, поморщился и проговорил: — Чую, кто-то идет. Никита, надо этого жмурика прятать. А то как бы беды не вышло…

— Как это — жмурик? — вякнул было Степан Михайлович.

— Куда я его спрячу? — пожал плечами Никита. — Тут гамак только, и все. И четыре стены. Давай сам…

— Ладно, — пожал плечами крылатый. — Я его в таракана превращу… Или нет — в попугая. Попугай как раз подозрений не вызовет. Тут попугаев до хрена, а тараканов я еще ни одного не видел…

— Позвольте… — попробовал снова подать голос Турусов, но его никто не слушал.

— Делаю — раз! — воскликнул вдруг крылатый и прищелкнул пальцами.

Это было довольно странное ощущение. Степан Михайлович внезапно почувствовал, как тело его зачесалось сразу во всех мыслимых и немыслимых местах; а потом — словно какой-то невидимый и жестокий великан смял Степана Михайловича в своих лапах, превратив в маленький комок тугой плоти то, что было когда-то главным редактором журнала «Саратовский Арарат», носило выходные костюмы, ходило на презентации и ухаживало за Ниночкой. Степану Михайловичу стало страшно, он рванулся изо всех сил, пытаясь освободиться или хотя бы высвободить руки и ноги для дальнейших действий, — и ему это удалось. Только вот руки и ноги Турусова уже не были конечностями человеческими — на том месте, где должны были быть руки, непонятным образом появились цветастые пушистые крылья, а на месте ног и вовсе нечто невообразимое — какие-то узловатые палки с когтями вместо пальцев… как лапки у курицы. Турусов, замирая от ужаса, скосил глаза, чтобы довести начатое исследование метаморфоз собственного тела до конца, и обнаружил, что там, где у всех нормальных людей должен быть нос, у него топорщится громадный коричневый клюв, похожий на загнутый книзу рог носорога.

— Аи! — выкрикнул Степан Михайлович, взмахнув крыльями. — Немедленно верните мне человеческий облик! Не имеете права так издеваться! — хотел потребовать он, но вместо этого из чудовищного клюва вырвалось хриплое: — Степа хоро-оший!

Мрачный мужик с голубой, как волосы у сказочной девочки Мальвины, бородой без всяких церемоний распахнул дверь, и в хижину тотчас пахнуло морской свежестью.

— Вознесенский! — рявкнул мужик. — Опять халтуришь? Тебя сюда на исправительные работы прислали или на курорт? А ну марш трудиться! Я тебя предупреждал, что за прогулы трудодни буду снимать?

— Предупреждал, — хмуро ответил Никита, который, кажется, и носил фамилию Вознесенский, косясь на мечущегося под потолком хижины попугая, беспрерывно орущего что-то неразборчивое. Вслед за попугаем носился по воздуху крылатый рогоносец, пытаясь схватить говорящую птицу.

— Тогда чего ты прохлаждаешься?

— Иду, иду… — отмахнулся Никита.

— Не «иду-иду», а давай скорее!

— Слушай, ты, борода! — прерывая на мгновение погоню за попугаем, подал голос крылатый. — Тебе сказано — сейчас он пойдет. А если будешь на мозги капать, я тебя в навозного червяка превращу.

Голубобородый, надо думать, знал о том, что у крылатого слова с делом не расходятся, поскольку тут же стушевался, поспешно ретировавшись за порог, только проворчал напоследок:

— Вот вызову разок патруль из Центра, они тебя живо укоротят…

— Чего-о? — заорал крылатый, зависая в воздухе. — Ты на кого хвост поднимаешь, гнида?

— Откуда вы только взялись на мою голову, — вздохнул голубобородый и крепко хлопнул дверью.

— Ладно, — после того как голубобородого не стало, проговорил Никита. — Пойду я. Все равно ведь не отстанет. А если что — может и начальству настучать.

Крылатый наконец настиг попугая, зажал ему клюв обеими руками, выдохнул с облегчением и только тогда отозвался: