Почтальон всегда звонит дважды. Двойная страховка. Серенада. Растратчик. Бабочка. Рассказы - Джеймс Кейн

После рентгеновских снимков пошли квитанции об оплате больничных счетов, квитанции об уплате счетов врачам, квитанции об уплате счетов медсестрам. Этот удар по голове обошелся ему ровно в триста двадцать два доллара, хотите верьте, хотите нет.

— Здорово, да?

— Изумительно. У тебя там все, черным по белому.

— Еще не все готово. Я раскрашу это красным, белым, синим и все разрисую. Смотри.

Он показал мне несколько страниц — все изрисовано какими-то завитушками, раскрашенными красным, белым и синим цветами.

Над свидетельством о натурализации он нарисовал два американских флага и орла, над снимком из греческой армии — скрестил греческий флаг и еще одного орла, а над своим брачным свидетельством изобразил парочку голубков на ветке. Как разукрасить все остальное, он еще не придумал, и я предложил ему к вырезкам добавить кошку, от хвоста которой летят красные, синие и белые искры. Идея ему понравилась. Но до него не дошло, когда я сказал, что над лицензией на ресторан можно нарисовать пингвина, который бы держал в клюве поднос с надписью: «Сегодня распродажа», а объяснять ему, в чем дело, у меня не было желания.

Одно я понял, почему он так вырядился и почему уже не разносит еду, как раньше, и держится так напыщенно — у него было сотрясение мозга, а это случается не каждый день с такими бедными греками, как он. Он вел себя вроде итальянца, открывшего аптеку. Тот, как только получит диплом, где наверху написано «фармацевт», а внизу висит красная печать, тут же надевает серый костюм с черным жилетом и надувается так, что у него уже нет времени готовить пилюли, не то чтобы мухлевать с шоколадным мороженым. Этот грек вырядился по той же причине.

В его жизни произошло большое событие.

Я застал ее одну, когда уже подходило время ужина. Он пошел наверх умыться, и мы остались на кухне одни.

— Ты думала обо мне, Кора?

— Разумеется. Тебя я бы так быстро не забыла.

— Я все время думал о тебе. Как поживаешь?

— Я? Нормально.

— Я звонил тебе несколько раз, но все время брал трубку он, а я боялся с ним говорить. Мне удалось подзаработать.

— Да, я рада, что тебе повезло.

— Я заработал, и тут же все спустил. Я думал, что мы могли бы с этого начать, но тут же остался без гроша.

— Я тоже хотела бы знать, куда деваются деньги.

— Ты вправду думала обо мне, Кора?

— Ты же знаешь, что да.

— По твоему поведению не видно.

— Мне кажется, я веду себя нормально.

— Поцелуешь меня?

— Сейчас будем ужинать. Тебе бы нужно освежиться, прежде чем садиться за стол.

Вот так это было. Весь вечер.

Грек опять принес свое сладкое вино и перепел уйму песен, а мы сидели рядом, и по поведению Коры вы бы сказали, что я как раз тот парень, который работал у них когда-то, но она уже забыла, даже как его зовут. Паршивее возвращения к домашнему очагу вы в жизни не видели.

Когда подошло время ложиться спать, я подождал, пока они уйдут наверх, а сам вышел на улицу, чтобы поразмыслить, стоит ли оставаться и начинать все сначала или поблагодарить ее за все и попытаться забыть о ней.

Я ушел довольно далеко, причем сам не знаю, куда и как, но тут услышал, что в доме ссорятся. Я повернул обратно и, когда подошел ближе, начал разбирать слова. Она кричала как бешеная, чтобы я немедленно убирался из дому. Он что-то бормотал о том, будто хочет, чтобы я остался и помогал ей и дальше. Он пытался ее утихомирить, но я-то понимал, что она так кричала для того, чтобы я ее слышал. Будь я в своей комнате, как она думала, я слышал бы все совершенно четко, но и так я наслушался предостаточно.

Они наконец умолкли. Я проскользнул в кухню, стоял там и слушал. Но больше не услышал ничего, потому что был совершенно разбит и единственный звук, который я мог различить, — это стук моего собственного сердца. Мне показалось, что сердце стучит как-то странно, и тут я вдруг понял, что это стучат два сердца, потому-то и звук такой странный.

Я включил свет.

Она была в красном кимоно, белая как мел, и не сводила с меня глаз, держа в руке длинный тонкий нож. Я отобрал его. Когда она заговорила, шепот ее звучал как змеиное шипение:

— Почему ты вернулся?

— Потому что должен был вернуться.

— Нет, не должен. Я бы как-нибудь с этим справилась. Я старалась забыть тебя. А ты вернулся.

— С чем бы ты справилась?

— С тем, для чего он ведет свой альбом с вырезками. Чтобы показывать его своим детям! Теперь он их хочет. Хотя бы одного, и поскорее.

— Так почему ты не ушла со мной?

— А зачем? Чтобы спать в товарных вагонах? Зачем мне уходить с тобой? Ну скажи мне.

Мне нечего было ей сказать. Я подумал о тех двухстах пятидесяти долларах, но что толку говорить ей о том, что еще вчера у меня были деньги, а сегодня я спустил их «от борта в лузу»?

— Ты никчемный человек. Я это знаю. Ты просто ничтожество. Почему ты не уберешься? Почему ты вообще сюда вернулся? Почему ты не оставишь меня в покое?

— Послушай. Потяни еще немного с этим ребенком. Потяни время, и, может быть, мы что-нибудь придумаем. Я ничтожество, но я люблю тебя, Кора. Клянусь!

— Ты клянешься, ну и что ты собираешься делать? Он берет меня в Санта-Барбару, чтобы я согласилась завести ребенка, а ты — ты поедешь с нами! Будешь с нами в одном отеле! Поедешь с нами в машине! Ты просто…

Она замолчала. Мы стояли, глядя друг на друга.

Мы втроем в автомобиле. Мы оба знали, что это значит.

Медленно, шаг за шагом мы приближались друг к другу, пока не соприкоснулись.

— Ах Боже, Фрэнк, неужели для нас нет другого выхода?

— Не знаю. Ты только что собиралась пырнуть его ножом.

— Нет. Это было для меня, Фрэнк. Не для него.

— Кора, это судьба. Мы пробовали все, что можно.

— Не хочу жирного греческого ублюдка, Фрэнк. Просто не хочу. Единственный человек, с которым я хотела бы иметь детей — это ты. Если бы ты был приличным человеком. Ты умница, но все равно ты ничтожество.

— Я ничтожество, но я люблю тебя.

— Да, и я люблю тебя.

— Как-нибудь отговори его. Хотя бы на эту ночь.

— Хорошо, Фрэнк. Хотя бы на эту ночь.

Глава 7

Далеко лежит дорогаВ царство сладких наших снов,Где ночами под ветвямиСоловьи зовут любовь.Отдыхать мы будем долго,Пусть приснится что-нибудь.Вместе в раннем полумракеМы отправились в тот путь.

— Ну, они у вас и весельчаки, а?

— По-моему, даже слишком.

— Так не пускайте их за руль, миссис. Тогда хоть ничего не случится.

— Надеюсь. Не нужно бы с этими пьяницами никуда ездить, я знаю. Но что я должна была делать? Я сказала, что не поеду с ними, так они заявили, что поедут сами без меня.

— Еще сломают себе где-нибудь шею.

— Вот именно. Так уж лучше я поведу машину. Ничего другого не остается.

— Человек никогда не знает, что лучше. С вас за бензин доллар шестьдесят. Масло в порядке?

— Думаю, да.

— Спасибо, миссис. До свидания.

Она снова села за руль, а мы с греком продолжали петь и буянить. Это был первый акт разыгранной нами с Корой пьесы. Я должен был быть пьян, что избавляло от подозрений в способности совершить обдуманное преступление. На этот раз убийство должно было быть таким простым, чтобы даже не походить на убийство. Обыкновенное дорожное происшествие с пьяницами, с бутылками спиртного в машине — словом, со всем, что требуется. Само собой, что, когда я приналег на бутылку, грек тут же присоединился, так что я скоро довел его до нужной кондиции. Мы остановились заправиться, чтобы был свидетель, как она расстроена и устала, потому что все время была за рулем и не могла выпить.

Перед этим нам чертовски повезло. Перед самым закрытием таверны, около девяти, у нас остановился поужинать какой-то парень и как раз стоял на дороге и смотрел на нас, когда мы выезжали. Он видел всю эту комедию: видел, как я дважды пытался тронуться и у меня дважды глох мотор; слышал, как мы ругаемся с Корой, что я слишком пьян, чтобы сидеть за рулем; видел, как она вышла и заявила, что никуда не поедет; видел, как пытаемся тронуться мы с греком; видел, как она заставила нас поменяться местами, чтобы я сидел сзади, а грек впереди, а потом села за руль и поехала сама. Звали его Джеф Паркер, он разводил кроликов в Энчино. Кора получила от него визитку, когда заметила, что стоит попробовать, как пойдут блюда из кролика. Так что мы знали, где его искать, если вдруг понадобится.

Мы с греком пели «Матушку Мари», и «Смейся, смейся», и «У старой мельницы» и не заметили, как оказались у поворота на Малибу-Бич и свернули. Хотя правильно было ехать прямо. К побережью ведут две дороги. По одной, в десяти милях от моря, теперь ехали мы. Вторая, шедшая вдоль берега, осталась слева от нас. В Венчуре они сливаются и ведут вдоль моря в Санта-Барбару, Сан-Франциско и еще дальше. Кора никогда не видела Малибу-Бич, где живут кинозвезды, и хотела ехать к океану по этой дороге, чтобы потом проехать еще несколько миль и увидеть это чудо, и уже после развернуться и ехать прямо в Санта-Барбару.