Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк» - Виктор Карпенко

– Опоздали мы… – вздохнул Поляк. – Видно, про нас колокола бьют. Ну что ж, к Арзамасу пришли, без Федора не уйдем. Так ли? – обратился он к гулящим.

– Так! Так! Вызволять надо! – послышались одобрительные голоса.

– Не отдадим батьку на поругание!

– Спасибо, други мои, что едины в стремлении вызволить товарищей наших, – склонил голову Поляк. – Совет держать надо. Как ватага решит, так тому и быть.

Оглядев еще раз крепость, Поляк с дозором вернулся на поляну, где их с нетерпением ожидали товарищи: кто стоя, кто лежа по кругу поляны, раскинувшись на зеленой траве. Десятки глаз были устремлены на новоявленного атамана. Поляк встал в середину круга и, оправляя саблю, начал:

– Братья! – обратился он к гулящим. – В Арзамасе нас ждут. Крепость заперта, только со стороны Стрелецкой слободы еще ворота открыты, да там досмотр стрельцы строгий ведут. В город не войти, а войти надо.

– Коли надо, войдем! – крикнул Мотя. – Как стемнеет, через стену перемахнем и айда гулять по городу.

– Тебе бы токмо гулять, – передразнил Матвея Селиван. – А в крепости куда идти, ведаешь?

– Верно! Верно! Дело мужик говорит! – раздались возгласы. – Арзамасских надобно, пусть поначалу все разузнают.

– Кто в Арзамасе бывал? – спросил Поляк.

– Я! – раздался высокий звонкий голос, и в круг вступил мальчишка лет четырнадцати, худенький, плохонький, рыжий да конопатый на все хитрющее лицо.

– Не лизь попэрэд батька в пэкло, – пробасил здоровенный мужик – запорожский казак Данило. Он не спеша вышел в круг, сгреб мальчишку за грязную рубаху, поднял его и, медленно выговаривая слова, произнес: – Я тож бував в цьому граде! – и, поставив мальца на место, медленно повернувшись, полез в толпу гулящих.

– Ай да Данило, ну и говорун! – засмеялись вокруг мужики.

– Раз в году слово скажет, но какое! – выкрикнул кто-то.

– Данило для этого дела не гож, – сказал Поляк. – Его в Арзамасе не только люди, но и все собаки знают.

– А можно я, – тихо сказала Алёна.

Стоявшие рядом мужики услышали и удивленно уставились на нее, будто впервые видели.

– Я сделаю, коль что нужно, – уже громче и решительнее добавила она.

Вначале засмеялся один гулящий, затем другой… и вскоре вся толпа загоготала. Только Поляк оставался серьезным. Он, сдвинув брови, рассматривал Алёну, раскрасневшуюся, с вызовом глядящую на него.

– Хватит глотки драть! – резко оборвал смех Поляк. – Нашли потеху… В Арзамас пойдут Мотя, Алешка и старица. Все. Ждать будем здесь!

Мужики стали разбредаться по поляне, судача:

– Баба да малец – супротив Шайсупова, ну и дела пошли…

– Чай с глузду зъихав Поляк, – кряхтел казак Данило, – мэнэ не послав, старицу якусь дохлу знайшов.

– Верно старшой рассудил, – одобрительно кивнул в сторону Поляка дядька Федор. – На бабу да на мальца кто взор кинет, а Матвей – арзамасский, до матери вроде идет…

На поляне остались четверо: Поляк, Алешка, Мотя и в стороне стоящая Алёна.

– Подойди, – кивнул Поляк Алёне, – не сторонись, коли помочь вызвалась.

Алёна подошла. Подняв густые длинные ресницы, она вопросительно глянула атаману прямо в глаза. Тот хотел было что-то сказать, но смолчал. Старица Поляку глянулась. В ее взгляде не было смирения, свойственного монахиням. Лицо же было спокойно.

Алёне тоже Поляк понравился. Ей, хотя и побывавшей в замужестве, так и не удалось еще узнать, что же такое любовь.

Еще будучи послушницей, она с сердечным замиранием слушала старших сестер о радостях земной любви. Утомленная черной работой, которую делали молодые монахини, она уединялась с сестрой Марией, что была старше ее всего лишь на два года, за монастырскими кладовыми, и они предавались мечтаниям о недоступном. И сейчас, сказав «Можно я!», Алёна сделала это для него – Поляка, сердцем почувствовав, что это тот, которому можно отдать не только душу, но и самое себя, не убоясь самого Бога.

Поляк, медленно переведя взгляд с Алёны на Мотю, наказал ему:

– Как про товарищей наших все прознаешь, Алешку пришлешь. Старицу же вольно пустишь, – и отвернувшись, поспешно, словно чем-то смутившись, зашагал через поляну.

У ворот Стрелецкой башни, напирая на воротных сторожей, гудела толпа мужиков и баб.

– Пущай! Молоко скиснет! – кричала дородная молодая баба, проталкиваясь вперед и таща за собой на веревке рыжую пятнистую корову.

– Не напирай, бабонька, – остановил ее стрелец, – не то заведу в караулку-то да и отдою и тебя, и корову твою.

– Тьфу, скаженные! – сплюнула вгорячах молодица. – Тут скотина не доена, а им все до бабьих прелестей.

Стрельцы и воротные сторожа дружно рассмеялись.

– Сколь ждать можно, пускай! – слышались из толпы выкрики. – Что, нам по вашей милости по залесью ночь коротать?

– Василь! – крикнул, обращаясь к одному из стрельцов мужик, сидящий на возу с бочками. – Сосед! Ты же меня знаешь, пропусти, домой скоро надобно.

– Не могу, сосед, не велено, – отозвался стролец и отвернулся.

– Чего с ними ноня содеялось? – недоумевали людишки.

Мужик, стоявший в стороне от ворот, доверительно сообщил:

– Разбойных ловят. Говорят, что множество их из-под Вада пришло, город пошарпать хотят.

Тут же эта новость разошлась в толпе арзамасцев и пришлых мужиков.

– Вот уж дожили, – сокрушался купчишка, ковыряясь толстым пальцем в носу. – От шишей никакого житья не стало: ни на дорогах, ни за крепостными стенами.

– Да, нелегко тебе, Пафнутий, торговать стало, – посочувствовал стоящий рядом с купцом мужик. – Это твою недавно барку с зерном на Теше пошарпали?

– Мою, стало быть. Хлебушко повыгребли, а суденышко потопили. И чего на хлеб-то кидаться, ладно бы товары какие дорогие вез, а то так… – махнул рукой купец.

– Хлеб ноня хорош стоял, да за долги повыгребли весь. Голодно мужикам зимой будет. Да ты, я слышал, – обратился он снова к купцу, – засыпал зерна довольно, так что вернешь зимой пошарпанное сторицею, а вот нам как зиму пережить?

Купец недовольно покосился на мужика и, ничего ему не ответив, отошел подале. Оглядевшись, он заметил Мотю, стоявшего поодаль и опиравшегося плечом на телегу с сеном.

– Никак Матвей! Здоров, брат!

– Здравия тебе, Пафнутий Михайлович, – ответил Мотя.

– Ты где же гуливал, молодец? Давненько я тебя не встречал.

– Да я в Астрахани в стрельцах хаживал. Не по нраву служба стрелецкая пришлась, вот домой иду. Возьмешь к себе, Пафнутий Михайлович, не откажешь, чай?

– Отчего не взять, работник ты добрый, – похлопал по могучему плечу Матвея купец. – О цене не пекись, не обижу.

– Благодарю, – склонил голову Мотя. – А ты, Пафнутий Михайлович, матушку мою давно зрел?

– Как тебе сказать, – почесал бороду купец, вспоминая, – опосля Троицы ее видел, а вот меньшого твово братца зрел часто. Шустер больно, непоседа, вроде тебя. Давно по нему плеть плачет.

В воротах появился сотник арзамасских стрельцов Захарий Пестрый.

Толпа перед воротами зашумела, задвигалась.

– Пошто держите?

– Пущай в крепость! Отходь с прохода! – слышались выкрики.

– Срамота-то какая, домой попасть не могу, – сокрушался высокий худой мужик в валяной шапке, надвинутой на левое ухо. – Чует мое сердце, женка опять свариться начнет, не поверит, что перед воротами простоял.

– А ты ей кулак в бок… и делов то, – посоветовал мужику кто-то.

– Да ты что! – замахал руками мужик. – Она у меня быка за хвост наземь валит, а ты говоришь, кулаком. Дубина – и та не про нее.

– Тихо-о! – сотник поднял руку, успокаивая толпу. – Проходить будете по одному. В воротах не толпиться. Кто полезет не по череду, тому – плетей! – добавил он строго.

Арзамасцы потянулись через ворота. Досмотр чинили строгий: когда очередной подходил к воротам, сотник спрашивал стрельцов, знаком ли им обличьем мужик, кого сам знал – впускал так, без досмотру; молодых баб и девок, потискав для порядка, тож пропускали в крепость.

Алёну никто из стрельцов не знал, но она, показав подорожную бумагу, прошла через ворота. Алёна видела, как прошмыгнул мимо воротных под возом с бочками Алешка, но, когда подошел Мотя, сердце ее тревожно забилось.

– Кто знает детинушку? – спросил сотник, показывая на Матвея.

Стрельцы, насупившись, молчали.

– И признавать тебя, Матвей, никто не хочет, – нахмурил брови Захарий. – А почто так, не ответишь ли?

– Скажу, отчего же, – заулыбался Мотя. – Бивал я их на кулачках, за то и серчают.

– За это ли?

– Чай, больше не за что! – пожал плечами Мотя.

– А кто корову мою на крышу затянул да там и оставил? – выкрикнул один из стрельцов.

– А кто рожу на воротах намалевал?

– А лодку кто мою увел?

– А дочку мою кто обрюхатил? – подступал к Моте, угрожающе потрясая бердышом, прыщавый стрелец.

– Погодь, погодь, Афанасий, – остановил его сотник. Обращаясь к Матвею, сказал: – Вот какие дела твои, пакостник.