Карты печали - Джейн Йолин

- Гордая походка много значит, - добавила бабушка, возясь с моими волосами.

Я полагаю, что они начали снова ссориться, как только я ушла, и, говоря по правде, долгие годы мне не доставало их добродушной перебранки. Они никогда не бранились сердито, это у них была такая манера беседовать друг с другом: реплика - ответ, предсказуемые и дополняющие друг друга, как двухголосное пение.

Поскольку они просили меня об этом, я высоко держала голову, хотя косы я опустила сразу же, как только мы исчезли из вида. Мне тяжело было держать их всю дорогу.

Я не помню, что происходило в пути, хотя знаю, что мне хотелось, чтобы Б'оремос повернулся и заговорил со мной. Но он молчал и был занят поиском кратчайшего пути.

А когда мы прибыли в великий город Эль-Лалдом, над которым, точно гигантские каменные стрелы, возвышались башни-близнецы, я вдруг испугалась и слишком затосковала по дому, чтобы начать разговор. Поэтому я поддержала молчание Б'оремоса.

Когда Королева увидела меня, она улыбнулась. Я была так молода, рассказывала она потом, и так серьезна, что она не могла удержаться от улыбки. Улыбалась она, как большинство королев, скорее губами, чем всем ртом, хотя и широко.

- Входи, дитя, - сказала она, наклоняясь вперед и протягивая мне руку.

Я не придумала ничего лучшего, как пожать ее, не замечая поднявшийся вокруг меня ропот, и с этого началась наша странная дружба.

Потом я наклонилась к ней и прошептала так, чтобы слышала только она:

- Не бойся темноты, моя госпожа, потому что я послана, чтобы освещать твой путь.

Это была не та речь, которую я разучивала с мамой, и не та, произнести которую я пообещала бабушке. И не та, которую я сочинила в пути, пока я тащилась позади Б'оремоса в надежде, что он обернется и заговорит со мной. Но когда я увидела Королеву, чело которой было осенено печалью о всех годах, прожитых без дочерей, я поняла, зачем я здесь. Б'оремос был просто хорошенькой вещицей, игрушкой, о которой можно забыть. Я была здесь, чтобы служить Королеве и моей стране. Поэтому я сказала ей эти слова; не ради аплодисментов двора, не ради того, чтобы Б'оремос повернул ко мне голову, а только ради самой Королевы. И по тому, как я произнесла их, она поняла, что я говорю правду.

Она пригласила меня сесть у ее ног, присесть на самой низенькой подушечке Царства. Я думала, что никогда не уйду оттуда.

Затем она попросила показать мои поминальные стихи. Я вынула из дорожной корзинки первые стихи о Седой Страннице. Они все теперь в Королевском Зале, за запертыми дверьми, где их могут читать только ученые, но когда-то они были выставлены на всеобщее обозрение.

Она стала читать их с возрастающим интересом, а потом подозвала к себе жриц в белых одеждах.

- Дитя Земли поведет в путь, - сказала жрица загадочно, потирая руками бока своего платья. Они всегда так разговаривают. Я теперь знаю, что они доверяют ведущему самому выбирать из многих путей. У плакальщиц и жриц, по-моему, общая манера говорить с недомолвками, хотя жрицы претендуют на Непогрешимость и Истинные Знания, а я могу только выражать символами то, что я чувствую здесь, вот здесь в сердце.

Королева кивнула и обернулась ко мне.

- А ты можешь сложить для меня другой гимн? Сейчас? Сейчас, при мне, чтобы я могла видеть, что слагаешь их без подсказки старших?

Я сказала то, во что всегда верила:

- Мне некого оплакивать, моя Королева.

Она улыбнулась.

В те дни, не забывай, я была молода и пришла из маленькой деревни, из незначительного Зала. Что я знала о Королевах? Я думала, что это улыбка сочувствия. Теперь я знаю больше. То была улыбка силы.

Спустя несколько дней мне сообщили, что умерла моя бабушка, и у меня появилось достаточно причин, чтобы горевать. Я все думала, что же моя мама станет теперь делать, когда не с кем спорить, станет ли она сама молчащей оболочкой. Но мне не разрешили отправиться для оплакивания домой, не разрешили предложить свой голос маме как замену в разбитом дуэте. О, нет. Королева сама убрала для меня стол в Главном Зале, и на этих подмостках, окруженная утонченными придворными плакальщицами, я начала свою светскую жизнь. За семь дней я написала тринадцать погребальных гимнов и сочинила образцовые причитания, хотя предполагалось, что я этого не умею. Моя печаль питалась тоской по дому и образом моей матери, онемевшей от горя.

Печаль была кляпом, закрывшим ей рот,

Она никогда уж не пела.

Это было сказано о моей маме и это обернулось правдой.

Уже к концу первого дня я заставила этих закаленных плакальщиц лить слезы. Сама Королева вынуждена была слечь в постель от горя по моей бабушке, хотя я до этого никогда не знала, как много бабушка значит для меня.

Королева созвала лучших плакальщиц страны по-очереди заниматься со мной, когда истекло оплакивание. За год я знала уже столько, сколько и они, об истории оплакивания, о построении гимнов, о композиции погребальных песен. Я выучила родословную Королевы до дважды двадцать-первого колена, а также родословную ее кузин. Во рту и в мозгу у меня хранились первые сотни лучших баллад, и я уже начинала запоминать их варианты. Что выучивалось, никогда не забывалось. И когда мне присвоили титул Мастера, я стояла в Комнате наставлений вместе с другими ученицами, и мне доверили балладу о Семи Плакальщицах. На это требовалось полжизни, а я выучила все за один год.

На одну ночь мне дали любовником принца, хотя я так и не родила от него.

Но я вижу в твоих глазах вопрос, дитя мое. Не бойся задать его. Погоди, я сама задам его вместо тебя. Сожалела ли я о своей службе Королеве, когда я узнала, что она велела убить мою бабушку? Дитя, ты всю жизнь прожила со знаниями, полученными от пришельцев с неба. Ты - одна из изменившихся плакальщиц. Мы не задавали вопросов Королеве. То, что она делала, она делала на благо нашей страны. То, что я делаю, я делаю на благо своего искусства. Строчки о моей бабушке были длинными и исполнялись королевскими плакальщицами; смерть ее была быстрой и безболезненной. Я бы хотела, чтобы мы все отправлялись в путь таким образом.

Королевой было объявлено, и жрицы это одобрили, что Мастер-Плакальщица, избранная самой Королевой - хотя и не по родства может оплакивать Королеву и ее близких. Это была первая перемена, начавшая период полный перемен. Так и получилось, что я служила Королеве, а потом сыну ее сестры. По ком плач - для Мастер-Плакальщицы не имеет значения: мы одинаково отпеваем женщин и мужчин. Но теперь я вижу, что, в конце концов, плачет страна. Боюсь, она станет такой же бесплодной, как моя Королева. Ибо кто может указать на истинного отца, если все мужчины сеют одно и то же? А каждая женщина в пору созревания так же непохожа на других, как умело сложенная погребальная песня.