Аномия в России: причины и проявления - Сергей Кара-Мурза

Подводя итог этому обзору, подчеркнем, что для нашей темы наибольший интерес представляют две группы из перечня Мертона:

— те, кто ведет «инновационную» деятельность, нарушая институциональные нормы и запреты (это и есть часть общества, впавшая в аномию);

— те, кто готовит и ведет «пересборку» общества на новой ценностной матрице (т. е. мятежники, противостоящие охватившей общество аномии).

Глава 3. Разрушение СССР: аномия победителей и побежденных

Особой общностью, которой была нанесена и продолжает наноситься глубокая культурная травма, является в России «советский человек». Численность этой группы определить трудно, но она составляет большинство населения, независимо от идеологических (даже антисоветских) установок отдельных ее частей. Видимо, со временем эта численность сокращается из-за выбытия старших возрастов, хотя, судя по ряду признаков, «либеральная» молодежь, взрослея и создавая семьи, вновь осваивает «советские ценности». Ведь детей надо кормить, лечить, давать им образование, да и о своих подступающих болезнях вспоминают — тут и начинают ценить советскую социальную систему.

Сравним идейно-политические предпочтения граждан РФ в 2001 и 2011 годах. Доля тех, кто «относят себя к либералам, сторонникам рыночной экономики», снизилась за десять лет с 7 до 5%, доля «сторонников коммунистов» не изменилась и составила 12%, доля «сторонников обновленного, реформированного социализма» выросла с 4 до 6% [61]. Ясно, что «просоветская доля» выросла не за счет стариков советского времени, а за счет той молодежи, которая в 1991 году аплодировала Ельцину, а в 40-50 лет стала смотреть на жизнь более реалистично. В этом возрасте уже приходится быть реалистом, вопреки самой оголтелой пропаганде.

В обзорном докладе Института социологии РАН (2011) говорится: «В молодежных группах минимальна доля тех, кто относится к реформам негативно. Напротив, поколение, которому на момент старта реформ было 40 лет и выше, оценивает их отрицательно; и чем люди старше, тем градус недовольства реформами выше. Если среднее по возрасту поколение (30-50 лет) демонстрирует умеренный негатив в отношении произошедших перемен, то люди, перешагнувшие 50-летний рубеж, воспринимают реформы резко отрицательно» [61].

Но ведь людям, в 2011 году «перешагнувшим 50-летний рубеж», в 1991 год было лишь 30 лет и менее! Это и была молодежь, которая встретила реформу с энтузиазмом. Теперь эта когорта «воспринимает реформы резко отрицательно» — и это не результат воздействия советской идеологии, это продукт двадцатилетнего опыта. Трудно отказаться от надежд молодости, пересмотреть свой выбор, который привел к массовым страданиям. Это разочарование лишь усилило культурную травму и в значительной части нынешних 50-летних породило устойчивую аномию.

Исследования, проводимые ВЦИОМ под руководством самого Ю.А. Левады с 1989 года и в 1990-е годы, раз за разом подтверждали, что главные «советские» ориентации граждан в ходе реформы не менялись, а, скорее, укреплялись. Вот, в 1994 году было проведено повторное исследование: в 1989 году в РСФСР было опрошено 1 325 человек, в 1994 году в РФ — 2 957 человек в различных регионах. В докладе о нем Ю. А. Левада сообщает, что в списке значительных для нашей страны событий XX века «введение многопартийных выборов» занимало в 1994 году последнее место (3%). Для сравнения скажем, что полет Гагарина отметили в числе важнейших событий 32% опрошенных. Более того, в 1994 году уже преобладает мнение, что многопартийные выборы принесли России больше вреда, чем пользы. Такого мнения придерживались 33% опрошенных (29% ответили, что «больше пользы»). За то, что распад СССР принес России больше вреда, чем пользы, высказались 75% (8% ответили, что «распад СССР принес больше пользы»).8

Наиболее полное представление (из опубликованных данных) об общности «советских людей» дает исследование, которое ВЦИОМ вел с 1989 года. Его целью было наблюдение за тем, как изменялся в ходе перестройки и реформы социокультурный облик советского человека — «homo sovieticus». В заключительной четвертой лекции об этом исследовании, 15 апреля 2004 года, Ю.А. Левада говорит: «Работа, которую мы начали делать 15 лет назад, — проект под названием “Человек советский” — последовательность эмпирических опросных исследований, повторяя примерно один и тот же набор вопросов раз в пять лет… Было у нас предположение, что мы, как страна, как общество, вступаем в совершенно новую реальность, и человек у нас становится иным… Оказалось, что это наивно… Мы начали думать, что, собственно, человек, которого мы условно обозвали “советским”, никуда от нас не делся… И люди нам, кстати, отвечали и сейчас отвечают, что они то ли постоянно, то ли иногда чувствуют себя людьми советскими. И рамки мышления, желаний, интересов почти не выходят за те рамки, которые были даже не в конце, а где-нибудь в середине последней советской фазы. У нас сейчас половина людей говорит, что лучше было бы ничего не трогать, не приходил бы никакой злодей Горбачев, и жили бы, и жили» [39].

Итак, «советский человек никуда от нас не делся». Он просто «ушел в катакомбы». Более того, в тяжелых условиях советский человек становится «более советским», чем в благополучное время. Культурное ядро нашего общества выдержало удар перестройки и реформы. Именно к традиционной (в советской форме) культуре обращаются люди за материалом, чтобы починить ткань человеческих отношений, поврежденную аномией.

Показательна реплика безымянного слушателя, высказанная после доклада Ю.А. Левады: «Я много лет работаю на телевидении и занимаюсь там аналитикой и социологией. И столько же времени я пытаюсь понять, что они смотрят. Наверное, самая четкая метка — это отношение телезрителей к старому советскому кино. После каких-либо резких взломов интерес к советскому кино повышается. А сам процесс идет, в общем — то, непрерывно. Его можно назвать откатом к “советскому человеку”… Единственное кино, которое не привлекает массовую аудиторию, — это интеллигентское кино 1960-1980-х годов, для примера приведу “Осенний марафон”.

Чем дальше в историю, тем больше кино становится востребованным. Кино 1930-х годов, предоттепельные фильмы, фильмы о секретарях горкомов и райкомов и фильмы начала 1980-х годов, самого не интеллигентского плана, они находят все большую аудиторию. Казалось бы, город Москва, где социальные процессы шли более остро, так вот в Москве старое кино любят люди с высоким уровнем образования и люди молодые. Любят больше, чем кино интеллигентское. Это значит, что во многом наш человек, в данном случае — московский, а в регионах, я думаю, еще в большей степени, становится все более советским».

Показательны оценки советского и нынешнего строя по интегральному, бытийному критерию — возможности счастья. В мае 1996 года было опрошено 2 405 человек. Им был задан вопрос: «Когда было больше счастья: до перестройки, в конце 1970-х годов или в наши дни?» Ответили, что «до перестройки»: 68% людей с низкими доходами, 55% — со средними и 44% — с высокими. Но даже среди богатых меньше тех, кто видит в нынешней жизни возможность для счастья — их всего 32%.

Помимо той культурной травмы, которую переживает население при развале государства, территориального распада страны и быстрой смене образа жизни, поражение советского строя вызвало аномию из-за резкого отличия нового строя от прежнего, советского — и этого отличия большинство населения не могло принять. В.В. Кривошеев объясняет это в очень осторожных выражениях: «Аномия российского социума реально проявляется в условиях перехода общества от некоего целостного состояния к фрагментарному, атомизированному. На наш взгляд, советское общество путем весьма болезненных социальных травм выросло до относительно целостного образования, что, конечно, не исключало наличия в нем и разного рода конфликтов, и идейных разночтений, особенно в последний период истории… Общие духовные черты, характеристики правовой, политической, экономической, технической культуры можно было отметить у представителей, по сути, всех слоев, групп, в том числе и национальных, составлявших наше общество… Надо к тому же иметь в виду, что несколько поколений людей формировались в духе коллективизма, едва ли не с первых лет жизни воспитывались с сознанием некоего долга перед другими, всем обществом» [3].

Это социальная реальность, и бесполезно от нее отворачиваться.

«Советский человек» подвергается жесткой идеологической обработке, часто с примесью культурного садизма. Его труд и его идеалы оболганы: любой тип, выходящий на трибуну или к телекамере с антисоветским сообщением, получает какой-то бонус. Мало кто удерживается от такого соблазна. Антисоветская риторика узаконена как желательная, что и обеспечивает непрерывность «молекулярной агрессии» в массовое сознание населения.