Тревоги любви - Эмма Орци

Теперь она инстинктивно направилась к палатке, привлекшей внимание сэра Перси, а вслед за ней туда же двинулись и все окружавшие ее, кроме мужа, остановившегося поговорить с недавно приехавшим лордом Гастингсом.

— Я уверен, леди Блейкни, что вы не захотите поощрять подобные жестокие зрелища, — сказал лорд Энтони Дьюхерст, видя, что Маргарита остановилась, не доходя до палатки.

— Право, не знаю, — ответила она с деланным смехом. — До самого зрелища мне нет дела, — многозначительно прибавила она, указывая на надпись при входе: «В пользу голодных парижских бедных».

— Там поет хорошенькая женщина, и заводится отвратительная механическая игрушка, — вмешался один из сопровождавших Маргариту молодых людей. — Я попал туда в наказание за грехи и поспешил как можно скорее выбраться оттуда.

— Вероятно, меня туда манят также мои грехи, — весело сказала Маргарита. — Хочу послушать пение хорошенькой женщины, даже если отвратительная игрушка и не будет заведена.

— Разрешите проводить вас туда, леди Блейкни? — спросил лорд Тони.

— О нет, я хочу пойти одна, — возразила она с легким нетерпением. — Пожалуйста, не обращайте внимания на мою маленькую прихоть и подождите меня там, где играет самая веселая музыка. — И, сделав легкий общий поклон, Маргарита быстро вошла в палатку.

У самого входа стоял человек в театральных лохмотьях и неизменном фригийском колпаке, потряхивая временами небольшой копилкой.

— Для голодных парижских бедняков, — монотонно затянул он, завидев даму в богатом платье. Маргарита мимоходом опустила в копилку немного золота.

Внутри казалось особенно темно и неуютно после яркого сияния жаркого сентябрьского дня. По-видимому, представление только что окончилось, механизм был остановлен, и Маргарита подошла ближе к игрушке, чтобы лучше осмотреть ее. В эту минуту в противоположной стороне палатки появилась тоненькая молодая девушка в темном костюме, в черном кружевном шарфе, небрежно наброшенном на голову, с большим вышитым ридикюлем в руках. Ее лицо показалось Маргарите знакомым. Появление девушки разогнало последних замешкавшихся посетителей, испугавшихся новых требований денег.

— Для парижских бедных, мадам, — равнодушно произнесла молодая девушка, протягивая ридикюль.

Маргарита старалась припомнить, где она видела ее. Девушка была миловидна, а печальное выражение темных миндалевидных глаз было рассчитано на возбуждение участия и сострадания. Какое-то инстинктивное чувство говорило леди Блейкни, что следует остерегаться этой девушки, что ее печаль была неискренна, что призыв помочь бедным шел не от чистого сердца. Тем не менее она положила несколько соверенов в объемистый ридикюль.

— Надеюсь, вы довольны сегодняшним днем, — ласково сказала она. — Боюсь, что в настоящее время английский народ не очень охотно развязывает свои кошельки.

— О, мадам, — со вздохом сказала девушка, — всякий делает, что может, хотя, конечно, очень трудно вызвать здесь симпатии к нашим дорогим беднякам.

— Вы, конечно, француженка? — спросила Маргарита.

— Как и сама леди Блейкни, — был ответ.

— Откуда вы меня знаете?

— Разве можно быть в Ричмонде и не знать леди Блейкни?

— Но почему вы для своих благотворительных целей приехали в Ричмонд?

— Я иду всюду, где только надеюсь что-нибудь заработать для своей заветной цели, — с грустью ответила девушка.

Ее слова дышали благородством и бескорыстным участием к обездоленным соотечественникам, но, несмотря на это, Маргарита никак не могла отделаться от какого-то необъяснимого недоверия к ней.

— Это в высшей степени похвально с вашей стороны, мадам, — сказала она, стараясь быть любезной. — Мадам?.. — вопросительно прибавила она.

— Мое имя Кандейль, Дезире Кандейль.

— Кандейль? — с живостью воскликнула Маргарита. — Из…

— Из театра варьете.

— Теперь я понимаю, почему ваше лицо показалось мне знакомым, — сказала Маргарита. — В былое время я не раз аплодировала вам. Ведь мы с вами коллеги. Мое прежнее имя Сен-Жюст, и до брака я играла в «Комеди Франсез».

— Я знаю, — ответила Кандейль, — но не ожидала, что вы меня вспомните. Это было так давно!

— Всего четыре года назад.

— Упавшую звезду скоро теряют из виду.

— Почему же упавшую?

— Мне пришлось выбирать между изгнанием из Франции и гильотиной, — просто ответила Кандейль.

— Неужели? — с искренним участием воскликнула Маргарита, взяв за руку Кандейль и стараясь отогнать не покидавшее ее чувство недоверия к соотечественнице. — Как же это случилось?

— Зачем печалить вас рассказом о моих несчастьях? — произнесла та после небольшой паузы, делая вид, что старается побороть волнение. — К тому же история неинтересна. Сотни страдали, подобно мне. Я никогда никому не делала зла, но, по-видимому, у меня в Париже нашлись враги. Был сделан донос, потом следствие… меня обвинили. Затем бегство из Парижа, фальшивый паспорт, переодевание, подкупы, грязные тайные убежища. Через что только мне не пришлось пройти! Если бы я была какая-нибудь герцогиня или обедневшая графиня, то моей судьбой мог бы заинтересоваться английский кавалер, которого в народе называют Рыцарем Алого Первоцвета. Но я только бедная актриса: вот мне и пришлось самой хлопотать о том, как выбраться из Франции.

— Расскажите, как вы устроились в Англии, — спросила Маргарита, когда Кандейль замолчала, словно погруженная в тяжелые думы.

— Сначала я играла в театре «Ковент-Гарден», но это продолжалось недолго. Потом я не могла найти никаких занятий. У меня были кое-какие драгоценности, я продала их и на это пока живу. Раньше, когда я была в «Ковент-Гардене», мне удавалось посылать немного денег в Париж для тех несчастных, голодных бедняков, которых эгоистичные демагоги вводят в заблуждение и совращают на ложный путь. Мне больно, что я ничем не могу помочь им, я только отчасти нахожу утешение себе тогда, когда мне удается заработать своими песенками несколько франков, чтобы послать их тем, кто еще беднее меня.

Кандейль говорила со все возрастающим волнением, но Маргарита не замечала, сколько деланного и театрального было в ее словах. Сама честная и правдивая по природе, она и в других редко видела фальшь или лицемерие. Она с горечью упрекала себя за свое первоначальное недоверие к этой благородной девушке, страдавшей от несправедливого преследования и простившей своим преследователям.

— Мадемуазель, — горячо заговорила Маргарита, — я ведь также француженка, и вы совсем пристыдили меня жертвами, которые приносите людям, имеющим безусловное право на мое сочувствие. Верьте, если я не сделала всего, что обязана была сделать для своих голодающих соотечественников, то это происходило не от недостатка доброй воли. Скажите, чем я могу быть вам полезной, кроме денежной помощи?