Угарит - Андрей Десницкий

А тарелок там или вилок никаких не было, или хотя бы даже стаканов – только такие же грубые, в деревенском стиле раскрашенные керамические плошки для вина, да и тех было всего несколько штук разного размера.

Старейшина жестом пригласил нас садиться, и я, скинув сандалии, совсем уж было собрался расположиться по-турецки, но решил, что руки помыть бы не мешало. Юлька туалета, кажется, не нашла, так что я постарался выяснить насчет этого у старейшины, по-арабски и по-английски, но он меня явно не понял. Ну не знал я, как по-арамейски называется это заведение, совершенно не знал! И тогда просто я просто плюнул и перешел на иврит, вдруг сообразит.

Про сортир он, впрочем, не знал и на иврите. Зато при звуках этого языка оживился… и стал мне отвечать! Иврит у него выходил, правда, какой-то странный, сперва я подумал, что с палестинским акцентом, как на территориях малограмотные крестьяне говорят. Но на самом деле это был вообще другой, хоть и похожий очень язык, выговор у него был очень своеобразный, и вставлял он то и дело незнакомые мне словечки. Но мы наконец-то стали друг друга понимать. Руки помыть – это оказалось запросто, нам тут же поднесли еще одну большую керамическую чашу с довольно мутной водой (ни мыла, ни полотенца!) и после того, как мы сполоснули в ней руки, чуть ли не вся деревня, строго соблюдая очередность, сделала то же самое. Не меняя воды, разумеется. Странные у них все-таки были обычаи! А насчет облегчиться, это можно было пока отложить. Тем более, что баранина пахла совершенно фантастически.

Мы сели на циновки, старейшина начал с какого-то длинного и очень цветистого тоста на своем ломанном иврите, из которого окончательно стало ясно, что нас называют богами. «Человеки мы, человеки», – попытался я объяснить, но это мое заверение было понято как полное согласие со всем сказанным выше, так что пришлось замолчать.

– А есть-то когда будем? – переспросила Юлька.

– Да подожди, неудобно прежде хозяев кусок брать, – ответил я.

– А мне удобно, я голодная, – сказала она и протянула руку к блюду с мясом.

Ну никакого представления об этикете! А старейшина, повинуясь малейшему движению ее руки, сам немедленно замолчал, подскочил, схватил блюдо, подал нам с поклоном, очень неудобно получилось!

– Юлька, ты дикая. Тебя сдадут в гарем на перевоспитание! – возмутился я скорее для виду, а на самом деле радовался, что можно уже пожрать.

– Я их сама там перевоспитаю! – смеясь, ответила она, – ты лучше узнай, как у них тут с вилками.

Вилок, действительно, не было. Нож лежал только один рядом с блюдом, какой-то очень уж старый и щербатый, и тогда я достал из кармана свой, складной, раскрыл его, подцепил хороший кусочек, взял левой рукой верхнюю лепешку, вложил ее в Юлькины руки и положил, как на тарелку, ароматнейший и сочнейший кусочек.

– Киндзу там и петрушку сама сверху положи, тут так принято!

– А что, тарелок и вилок совсем не предполагается? – удивилась она.

– Похоже, так. Да ладно, ничего страшного, если тебе надо порезать, то вон нож лежит.

– Может, я твоим лучше?

– Да тебе вот этим будет удобнее, – сказал я и подал ей колхозный инструмент. На самом деле, не люблю я давать свой нож другим людям без крайней необходимости. Нож, это вроде автомата или компьютера, у каждого должен быть свой.

Юлька фыркнула и начала неловко резать мясо на весу. А я положил еды себе тем же манером.

– О мой господин, сын бога, прости раба своего, и если я нашел милость в очах твоих, поведай рабу своему! Сия госпожа, мать и владычица наша, дочь богини, она старшая сестра господина моего? – церемонно переспросил старейшина.

– Какого господина? – не понял я.

– Сия госпожа, мать и владычица наша, дочь богини, она твоя старшая сестра, господин мой, сын бога?

– Почему ты так решил? – удивился я.

– Мой господин, сын бога, хорошо служит своей старшей сестре, владчице…

– Нет-нет-нет, – запротестовал я. Вот еще, произведут меня в гувернеры этой самой владычицы, матери их, – но у нас просто так принято, что женщине дают кусок прежде мужчины.

Тот ахнул:

– Воистину, как далеко небо от земли! Покрой грех раба твоего, ибо не знал раб твой, что так же далеки пути богов от наших путей.

И что-то стал объяснять своим соплеменникам, к большому их удивлению.

– Я смотрю, ты с ним нашел общий язык, – удивилась Юлька, наспех запихивая в рот первый кусок – как быштро!

Некоторое время рты наши были заняты, так что обсудить лингвистическую ситуацию было некогда. А потом нам поднесли чаши с вином. И я решил, что надо проявить инициативу, приосанился, поднял чашу и сказал тост:

– Друзья, мы благодарим вас за вкусную еду!

– Мы нашли благоволение в очах сынов божьих! Наша жертва им приятна! – завопил старейшина и тут же громко и радостно залопотал на своем языке, из которого я понимал только отдельные словечки, и то не был уверен, что правильно. Толпа снова ахнула, на этот раз радостно, и поклонилась нам. Только тут я обратил внимание, что на корточках перед нами сидел только старейшина, а остальные почтительно стояли кругом.

– Друзья, садитесь к столу, здесь на всех хватит! И вина себе налейте!

Мне как-то даже неловко было пить, пока ни у кого не было в бокале, то есть в плошке. А Юлька, паршивка, уже пригубила и скривилась:

– Вино у них совсем никакое. Не умеют арабы вино делать!

А толпа, радостно кланяясь и галдя, стала рассаживаться вокруг стола. Старейшина, налив себе вина, подсел к нам и завел привычную песнь:

– Рабы ваши нашли благоволение в очах господ своих, дочери богини и сына бога, да не прогневаются господа наши, владыки наши, на рабов своих…

– Хватит уже, – ответил я и чокнулся со старейшиной, который явно не был знаком и с этим жестом, – давай уже выпьем!

Вино было слабеньким. Разбавленным, точнее, причем сильно разбавленным. Так, кислятинка… Да и вкуса никакого. Я залпом осушил чашу, и мне тот час налили из кувшина еще, да и Юльке подлили. И мясо, кстати, было у них каким-то недосоленным, и совершенно не перченным. Специй пожалели, что для ближневосточной кухни очень странно смотрится. Я думал, будет сплошной огонь во рту!

– Ладно, ты мне скажи, откуда ты иврит знаешь? – спросил я старейшину.

– Раб твой не знает «иврит», сия премудрость открыта сынам богов, – ответил он.

– А язык, на котором ты говоришь?

– Раб твой говорит на языке Тира и Сидона, словами хананейскими, ибо вот уже много лет как приходят оттуда к рабу твоему, и продают, и покупают. И были годы, когда милостивы были боги к стране Угаритской, и много было гостей из Тира, и Египта, и Крита, и дальних островов, и были здесь сыны хеттовы, и сыны амореев, и сыны Ханаана, и сыны…

– К чему-чему-чему были милостивы боги? – переспросил я.

– К стране Угаритской, господин мой.

– И ты знаешь, кто такие амореи и хетты? И знаешь Ханаан?

– Знает раб твой, и как не знать того!

– Но не знаешь, что такое туалет, телефон, автобус и полиция?

– Сие открыто сынам богов, но не нам. Сего не слышало ухо мое, и не видел глаз мой, и отцы наши не поведали нам о том.

– И может быть, ты никогда не слышал про Башара Асада? Про Сирийскую Джамахирию? Про Америку и Россию, про Израиль и Турцию?

– Много есть на вышних небесах загадок, неведомых смертным. Башар Асад – не имя ли то острого меча, которым режет мясо господин мой? Джамахирия – не небесный ли свет, который озарил рабов твоих? Или то благоуханный плат, которым отирала руки владычица моя?

И он бережно положил предо мной порядком поюзанную гигиеническую салфетку. Судя по всему, после Юльки ей вытиралась вся деревня, и насчет благоухания он явно преувеличил.

И тут меня стукнуло, озарило, вставило, или как еще это называется – и я расхохотался. Ну да, как все просто. Как всё идиотски, примитивно, безнадежно просто. Как всё сошлось одно к одному…

– Юлька, вот что! Мы с тобой попали на ту самую экскурсию в древний Угарит. Понимаешь? Мы в Угарите. Самом что ни на есть древнем Угарите, точнее в его окрестностях тыщи за полторы или сколько там лет до нашей эры, за три с лишним до изобретения телефона, интернета и суверенной демократии. И до нашего с тобой рождения, кстати. И как отсюда выбираться, я понятия не имею. И даже какой сейчас год, нам никто тут не скажет, потому что нет у них ни сортира, ни телефона, ни календаря, ни учебника истории древнего Ближнего Востока. Мы попали. Мы попали так, что…

Я вообще-то стараюсь не материться, особенно при девушках, но в тот раз не удалось сдержаться.

7

– Венька, ты охренел? Какой, нафиг, древний Угарит, очнись! Тебя что, так от местной килятины вставило, или ты какой-то фигней задвинуться успел?

От изумления я, кажется, орала на всю деревню – не помню. Слишком уж резким и неожиданным стал Венькин выход из-за печки. И какая муха его укусила? Сидели, тихо-мирно шашлычком баловались. Ну да, несоленым, конечно, но это нормально. Заповедник же, аутентичность и вся прочая хурда-бурда. Или он что думал, что экскурсию ему выборочно устроят – здесь античность, а здесь вполне себе современнность? Дудки!