Секреты серой Мыши - Кира Страйк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выражаясь одним словом, он был раздолбаем. Игроком, кутилой, повесой, красавчиком, избалованным и загубленным слепой материнской любовью. Большим ребёнком, никак не желавшим взрослеть. Стимула не было — ему и так всё само (точнее, с подачи герцогони) валилось в руки.
Жозефина злилась, ругалась, грозила всеми карами небесными своему любимцу, но, в конечном счёте, всегда сдавалась и прощала всё. Покрывала его «косяки» перед главой семейства, оплачивала карточные долги, щедро одаривала родителей «опороченных» девиц, которые, справедливости ради надо заметить, без особых усилий со стороны «искусителя» вполне себе добровольно валились штабелями к его ногам, задыхаясь от счастья и восторга.
В общем, он никому никогда в своей жизни не причинил сознательного вреда. Поэтому, этот ужасающий случай напрочь вышиб из него дух.
Спустя некоторое время, немного продышавшись и придя в себя, Жан осознал, что пускать ситуацию на самотёк в сложившихся обстоятельствах нельзя ни в коем случае. Значит что? Придётся идти сдаваться матушке. Что он и сделал, как и всегда, когда попадал в очередную переделку.
Герцогоиня была в гневе. Более того, она была в панике. Скрыть от супруга инцидент не представлялось возможным. Его светлось впал в натуральное бешенство и орал так, что содрогались толстые стены крепкого родового замка.
Досталось всем — и сыну, и Жозефине за в высшей степени провальное воспитание старшего отпрыска, и лакею, имевшему неосторожность попасться на герцогские глаза при попытке ускользнуть в лакейскую, дабы избежать хозяйского гнева, и даже голубям, не вовремя осевшим на широком подоконнике огромного окна.
Поэтому, на следующий же день непутёвый сын твёрдою рукой был решительно отправлен в имение барона. Возвращаться без приемлемого варианта решения возникшего конфликта было запрещено под страхом материнской анафемы.
— Денег предложи, деликатно, но твердо. Так, чтобы и мысли о шантаже не возникло, чтобы были благодарны за помощь.
Герцогиня, внешне проявлявшая полную солидарность с мужем, сунула в карман провинившемуся любимчику тяжелый мешочек золотых.
В баронском имении царила гробовая тишина. Не слышно было даже вездесущего Тео. Провожаемый тощей замотанной служанкой Жан шёл по сумрачному коридору, содрогаясь от холода и ползущего изо всех щелей упадка. Шаги его гулким эхом отражались от голого пола. Хотя нет, пол не был голым — просто ковры, формально застилавшие его, настолько обветшали, что уже совершенно перестали выполнять свою функцию.
Баронесса, прямая, как палка, с каменным лицом и чинно сложенными руками встретила его в большом зале. Жан, будучи мужчиной не робкого десятка, поёжился под её ледяным взглядом. Первый раз в жизни он ощущал такую беспомощность и полную власть над собой другого человека.
От того, сумеет он договориться с это женщиной или нет, зависела его дальнейшая судьба.
Лаура тоже отдавала себе отчёт в том, что имеет право требовать многого и вряд ли получит отказ, поэтому, к великому облегчению Жана, не стала ходить вокруг да около, а сразу перешла к делу.
За ночь она успокоилась и хорошо всё обдумала, справедливо полагая, что, под страхом суда и огласки, молодой герцог прибежит сдаваться на её милость.
— Баронесса, я готов компенсировать все расходы на лечение и содержание вашей дочери… — начал было Жан.
— Конечно, вы компенсируете нам наши затраты, и молите господа, чтобы моя падчерица выжила. А так же услуги доктора для моего сына — мальчик получил сильный испуг. И некоторую сумму за то, что мы не будем поднимать шумиху, позорящую ваш род.
— Согласен, — облегчённо выдохнул он, не ожидав, что вопрос решится так быстро и ограничится просто финансовыми затратами, — о какой сумме идёт речь?
— Не торопитесь, это не всё, — перебила Лаура, заставляя его сердце сжаться в нехорошем предчувствии, — даже если случится такое чудо и Таис выживет, здоровье её будет подорвано. Она не сможет в прежней мере помогать вести хозяйство. И трудно представить, как её в таком состоянии, с испорченной шрамами внешностью возможно будет выдать замуж. Это создаёт определённые трудности для нашего дома. Поэтому вы, дорогой герцог, возьмёте ответственность за решение этой проблемы на себя и озаботитесь тем, чтобы моя падчерица оказалась в вашем поместье в роли фрейлины вашей матушки. Статус Таис позволяет воплотить эту идею вполне безболезненно.
Жан стоял, раскрывая и закрывая рот, что та рыба, выброшенная на берег, ошалев от такого холодного расчёта и напора, исходивших от хрупкой женщины.
— Я должен переговорить с герцогиней, — он на деревянных ногах развернулся на сто восемьдесят градусов и направился к выходу.
— Я жду вашего решения три дня, — в спину ему добила баронесса.
Жан уже почти дошёл до выхода.
— И всё же, о какой сумме идёт речь? — повернувшись, от самой двери спросил он.
* * *
Нравилось герцогине требование баронессы или нет — ей пришлось принять это условие. Тем более, что она как раз накануне выдала одну из своих «засидевшихся в девках» фрейлин — двадцатипятилетнюю нескладную Элизу за шестидесятилетнего вдовца.
Более всего её заботило, чтобы девушка не оказалась слишком красивой. Герцог был всё ещё очень даже крепок здоровьем и слаб до женских прелестей. Поэтому, Жозефина строго следила за тем, чтобы в их дом не попадали миловидные особи.
Получив заверение сына в том, что «смотреть там не на что», она дала стребованную баронессой сумму и своё согласие принять Таис на должность личной фрейлины, как только та встанет на ноги.
Глава 7
Хрупкая девочка металась в бреду. В краткие моменты возвращающегося сознания она слышала бормотание Марлен — доброй, простой, ворчливой кухарки, которая, по всей видимости ухаживала за ней. Раз в день заходил доктор — его тихие комментарии не оставляли надежды.
От шелестящих сквозь густое, мутное полузабытьё слов накатывало понимание, что вряд ли она сдюжит, да Таис и сама это чувствовала.
Уходить было не страшно. Страшно было оставить близких. Она жалела отца, подолгу молча сидевшего возле её кровати, прижимая к провалившимся в синеву уставшим глазам холодную узкую ладошку дочери. И даже мачеху, которая иногда, когда никого не было, заходила в комнату, и смотрела от порога на чужую для неё девочку, спасшую её сына, со смешанным, не свойственным ей чувством благодарности и вины.
Но больше всего сердце разрывалось за маленького брата. Тео, видимо, не позволяли ходить к ней. Мальчишка втихушку всё же улучал момент, проскальзывал к сестре и тихонько горько плакал, уговаривая «любименькую Таюшку» проснуться, обещая быть «самым лучшим братиком на свете» и
