«Крот» в генеральских лампасах - Владимир Матвеевич Чиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О’кей, мистер Поляков. С этого дня я готов выполнять функции громоотвода в те моменты, когда молния может ударить в вас. Заверяю, что впредь ваша фамилия не будет фигурировать ни в радиопереговорах, ни в наших сводках, ни в других оперативных документах. Вы будете проходить у нас под другим именем или номером.
Трент кивнул и, одарив его довольной улыбкой, сказал:
— Хорошо. Что от меня требуется?
— На первых порах не очень многое. Если хотите, чтобы мы поверили вам с первой встречи, то, пожалуйста, назовите имена шифровальщиков, которые работают под крышей вашего представительства при ООН, а также и в посольстве СССР в Вашингтоне.
Если не сможете назвать сейчас, то подготовьте список их к следующей встрече.
— Я назову их вам прямо сейчас, — торопливо ответил Трент. — Но только тех, кого знаю точно.
И он назвал Мори шесть фамилий советских шифровальщиков, работавших в загранпредставительствах, аккредитованных в США. Записав их в своем блокнотике, Джон неожиданно спросил пренебрежительным тоном:
— У вас есть ко мне вопросы?
Трент уставился на американца недоуменным взглядом, подумав о том, что, наверное, как он и предполагал, на этом их контакт заканчивается: «Да ему что же? Он получил нужную информацию и аля-улю, ничего большеему не надо. Потому и не назначает последующую встречу». Испугавшись своего же предположения, он поспешил заверить Мори:
— Поверьте, мистер Джон, я как резидент нелегальной разведки буду вам очень полезен и в будущем. Вы только не провалите меня.
— Это не в наших интересах, мистер Поляков, — спокойно ответил ему Мори. Поняв, что долгой возни с вербовкой русского полковника не будет, он доверительным тоном добавил: — Если я правильно понял, то вы по своей доброй воле готовы с нами сотрудничать?
Вздохнув облегченно, Поляков ответил кивком, а потом сказал:
— Да, это так. И потому я хочу еще раз заверить, что готов идти с вами до конца, чем бы это ни грозило мне.
Такая навязчивость настораживала Джона Мори, но он, показывая вид, что обрадован его твердым заявлением, прищелкнув пальцами, ободряюще улыбнулся и воскликнул:
— О’кей! А почему вы по своей инициативе идете на сотрудничество с нами, мы поговорим в следующий раз — ровно через десять дней в десять часов утра на девятом этаже вашей гостиницы. Вас устраивает это место?
Поляков замешкался: он жил со своей семьей и семьями других разведчиков на шестом этаже и, естественно, опасался вызвать подозрения от возможно случайной встречи его и Мори с кем-либо из знакомых постояльцев. Это во-первых. А во-вторых, нарушался принцип конспиративности. И потому он был в душе не согласен с таким его предложением. Но торг в его ситуации был неуместен. Поэтому, опасаясь вызвать отрицательные эмоции у Джона с первой же встречи, он решительно ответил:
— Да!
— Тогда позвольте, я подвезу вас? — предложил Джон Мори.
— Нет, спасибо. Я доберусь общественным транспортом. Так будет безопаснее.
Когда Поляков вышел из машины, то у него возникло ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Заподозрив это, он как опытный разведчик решился на небольшой эксперимент: перешел на другую сторону переулка, несколько раз проверился и, не обнаружив ничего подозрительного, поспешил к остановке такси. Перед тем как сесть в машину, оглянулся. Вокруг в столь позднее время на улице никого не было. Поняв, что стали сдавать нервы, он заставил себя немного успокоиться…
Вторник, 21 ноября, Нью-Йорк
После встречи с Джоном Мори настроение у Полякова было хуже некуда, он постоянно ощущал безысходность своего положения и опасную зыбкость под ногами. Понимая, что совершил предательство и зашел слишком далеко, что теперь уже не выбраться из капкана, в который добровольно загнал сам себя, он все чаще стал уединяться в своем кабинете. Ему казалось, что он отрешен от разведывательной деятельности и что движется по какой-то никого не интересующей, бесполезной орбите. Голос разума подсказывал, что он совершил непоправимую ошибку, которой нет оправдания. Он и сам до конца еще не осознавал, что толкнуло его к такому подлому поступку. «Ведь ничто не угрожало моему существованию и благополучию. И здесь, и в Москве. Что же со мной происходит? Я ли это?» — не раз задумывался он.
Зыбкость его положения усиливалась еще и от кажущегося недоверия со стороны американца Джона. «Надо же такому быть: я выдал ему имена шестерых шифровальщиков, а он все еще смотрит на меня с недоверием и подозрением, — возмущался Поляков. — Ничего не понимаю! То ли он завербовал меня, то ли это была ознакомительная беседа? Возможно, после того как они убедятся, что я назвал подлинные фамилии, они оценят это и займутся мною более серьезно».
В дополнение к этим мыслям Полякова продолжал мучить и такой вопрос: «Неужели Джон в самом деле подозревает, что я — подстава КГБ?» Отогнав эту неотвязчивую, угнетающую его мысль, он начал опасаться, что контрразведка ПГУ может засечь его контакты на последующих операциях по связи с Джоном Мори. Чтобы погасить такие опасения, Поляков начал злоупотреблять спиртным. Это не осталось без внимания его жены. Она стала все чаще замечать, что муж в последнее время — сам не свой, стал часто пить, ведет себя замкнуто, разговаривает с нею нехотя и скупо, словно боясь сболтнуть лишнее. Было видно, что он скрывает что-то. Она сообщила об этом его коллегам, проживавшим в том же отеле, однако никто из них не придал этому значения.
По прошествии еще некоторого времени она не выдержала и спросила у него:
— Что с тобой происходит, Дима? Почему ты такой скованный стал? Может, у тебя что-то случилось? Или ты заболел?
— Ничего у меня не случилось! И не задавай мне больше глупых вопросов! Помалкивай, а не то нам всем плохо будет! — огрызнулся он, досадуя больше на себя за то, что его переживания заметила жена.
Нине Петровне его объяснения не понравились:
— Это почему же нам плохо будет?
Он понял, что сказал не то, что нужно, и тут же начал оправдываться:
— Ну что ты изводишь меня своими ненужными вопросами? Ты же видишь, что отвечать мне нечем. Если бы даже и знал, что отвечать, то все равно бы промолчал.
— Это что же за такая запретная тема? — возмутилась она.
— Да нет, тема не запретная.
— Тогда в чем же дело?
— Дело в том, что есть такой закон: что бы ты ни сказал вслух, завтра же об этом
