Переправа - Жанна Браун

— Это мой тебе подарок, сынок. Надеюсь, что ты так же блестяще сдашь и кандидатский минимум. Катюша, давай выпьем за нашего будущего аспиранта, а затем и… ну, ладно, не будем предвосхищать события.

— Петя, выслушай меня, пожалуйста, — попросила Екатерина Максимовна, — ты только не волнуйся и… не сердись. Боренька должен идти в армию.

Петр Сергеевич поперхнулся шампанским и поспешно поставил бокал на стол. Как большинство ярких блондинов, он краснел мгновенно, точно вспыхивал.

— Опомнись, Катя! — закричал отец. — Ты сошла с ума! Разве сейчас война?!

Малахов вскочил. Отец мог кричать на коллег, на него, критикуя или восхищаясь, но на мать… Такого в доме еще не случалось.

Екатерина Максимовна осторожно поставила бокал рядом с отцовским, но рука ее дрогнула и стекло тихонько звякнуло.

— Слава богу, сейчас нет войны, — едва слышно сказала она, — но ты забываешь, Петя, что наш сын мужчина. Взрослый, образованный мужчина… В моей семье мужчины всегда защищали отечество. Ты же знаешь, Петя… И деды мои, и прадеды, и отец…

— Ничего не понимаю! — снова закричал отец. — При чем твоя семья? При чем деды и прадеды? Защищали, знаю… И в турецкую, и в немецкую, и в гражданскую! Ну и что? Мой отец, как и твой, погиб, не дойдя до Берлина! Ну и что, я тебя спрашиваю? Это же было, было в прошлом, а судьба твоего сына решается сейчас! Ты хочешь ее сломать?

Екатерина Максимовна побледнела, но продолжала сидеть, сложив сухие кулачки с зажатым в них носовым платком на коленях.

— Не сломать, а выпрямить… Почему за него должны идти другие? У них ведь тоже есть матери и отцы, и даже жены… Не сердись, Петя, в этих… твоих звонках и хлопотах есть что-то…

Она не договорила. Малахов выбежал в коридор, боясь увидеть оскорбленные глаза отца, и сел на сундук в прихожей. В мыслях назойливо крутилась одна и та же фраза: «Все смешалось в доме Облонских»… Так с ним бывало в минуты потрясения: вынырнет из глубин памяти какая-нибудь фраза или стихотворная строчка и точно заслонкой перекроет все остальные мысли.

Конечно, он мог настоять. Отсрочка уже получена, но… как же они тогда будут с матерью? Он вспомнил давний рассказ отца, как мать еще совсем молоденькой аспиранткой университета отказалась защищаться и ушла работать в районную библиотеку, потому что руководитель ее диссертации оказался непорядочным человеком. История была давняя, запутанная, Малахов не помнил подробностей, но и того, что вспомнил, оказалось достаточно, чтобы у него на секунду прервалось дыхание, едва он представил себе, как замкнется, уйдет в себя мать, если он решится настаивать.

И тогда в коридоре, и на каменистом берегу Планерского, где он по настоянию отца проводил свой отпуск, да, пожалуй, и до сих пор Малахов так и не понял: почему мать молчала до самой защиты? Не хотела портить ему настроение или все ждала, что они с отцом опомнятся сами? Давала им шанс, так, что ли? Вопросы эти мучили Малахова, но он так и не решился задать их матери. Видно, характером пошел в нее, не получив от отца в наследство ни его острословия, ни темперамента.

Сама по себе служба в армии его не пугала. Пугала неизбежность одиночества. И дома, и в школе, и в институте рядом всегда были близкие люди, друзья, просто товарищи. И вдруг… никого. Ни знакомой души. Даже ребята, с которыми он стажировался и успел хоть как-то подружиться, получили назначение в другие части. Поэтому встречу с Виталием Хуторчуком, для которого армия с детства была родным домом, Малахов воспринял, как щедрый подарок судьбы.

Малахов стоял у окна, придерживая спиной тяжелый коричневый портфель с вещами и бутербродами, и с радостной завистью смотрел на своего нового друга. Виталий ходил узнать, когда их примет генерал, и теперь шел к Малахову по середине коридора чуть вразвалку на кривоватых, как у всех, кто усиленно занимается спортом, ногах. Парадная форма сидела на нем так, как никогда не будет сидеть на штатском — без единой морщинки и складки. Да уже по тому, как он козырял встречным, было издали видно, что это идет кадровый офицер. Самая что ни на есть военная косточка.

С первых же минут знакомства Малахову пришелся по сердцу этот остроумный, несколько ироничный старший лейтенант. Он был невысок, гораздо ниже Малахова, но производил впечатление сильного человека — настолько все в нем было соразмерно. И главное, что сразу ощутил Малахов, шла от Виталия мощная волна внутренней силы и товарищества.

— Сми-ирна! — вполголоса скомандовал Хуторчук, подойдя. — Начальство желает знать: какую роль в вашей жизни играет комплексный обед из трех блюд?

— Глобальную, — честно признался Малахов.

— Примите соболезнования. Представление генералу в шестнадцать двадцать, но…

— Сейчас половина третьего, — перебил Малахов, — вполне успеем заправиться. Я жутко голоден.

— Спокойнее, пан рекрут. Голод обостряет мышление. По данным разведки, генерал некогда командовал этим полком. Какой напрашивается вывод?

— Понятия не имею. Разве это имеет значение?

Хуторчук взглянул на Малахова, как на безнадежно больного.

— «Понятия не имею», — передразнил он слегка замедленную речь Малахова, — да знаешь ли ты, неисправимый филолог…

Малахов выпрямился, едва не уронив портфель. Второй раз Хуторчук называет его филологом. Неужели так трудно запомнить, что он не филолог, а инженер-строитель?

— Филолог, филолог, — Хуторчук улыбнулся и дружески похлопал Малахова по плечу, — по складу характера. У меня глаз тренированный. Итак, вопрос первый и единственный: чем отличается настоящий офицер от профессора? Не знаешь? Естественно. Профессора, как правило, знают все об одном предмете, а офицер обязан знать обо всем хотя бы немного, а о том, что не знает, — смекать и догадываться. Даю предметный урок смекалки: наш генерал ушел из полка на повышение. Следовательно, его полк был не просто хорошим, а от-лич-ным! Отсюда вывод: генерал любит свой бывший полк и кого попало туда не пошлет. Кстати, замечу, что кадровики только наметили нас в этот полк, а генерал еще может и не утвердить.

Малахов встревожился:

— Мне бы этого не хотелось.

— Мне тоже. Поэтому вношу деловое предложение, — Хуторчук взглянул на часы, прикинул что-то в уме, — в резерве у нас один час пятьдесят минут. Тридцать пять тратим на заправку кофе в соседней кондитерской, а час пятнадцать принесем в парикмахерскую. Принято?

Малахов уныло кивнул. Перспективочка: общепитовский кофе вместо обеда из трех блюд.

— Тебе виднее. Хотя парикмахерская, на мой взгляд, излишество. Могли бы и пообедать.

Хуторчук засмеялся.

— Не излишество, Боренька, а диалектика. Ты когда-нибудь слышал о единстве формы и содержания?

Он критически оглядел старый светло-бежевый костюм Малахова и коричневую вязаную кофту. Малахов не любил галстуки и потому никогда не носил рубашек.

— Тебе, Боренька, и парикмахерская не поможет. Складки на брюках обычно утюжат дома.

— Ладно, — уязвленно проворчал Малахов, — пусть принимают каков есть. Не напрашивался.

— Примут, примут, не волнуйся. Да ты не кручинься, прибудем в часть, зачислят тебя на довольствие, и станешь ты у нас человеком. Все капитанские дочки в округе высохнут по тебе, клянусь! На длинных сейчас мода.

Балагуря, они вышли на улицу. Дождь лил с утра. За время, которое они провели в Управлении, город успел напитаться водой по самые крыши, и теперь она хлестала и сверху, и снизу. Казалось, еще немного — и дома сдвинутся и поплывут по лужам к реке, задевая мачтами антенн за низкие грустные облака.

В кондитерской не было ни одного свободного места. К прилавку с кофеваркой в три ряда стояла мокрая очередь жаждущих, агрессивных ко всем, кто удлинял их путь к еде и теплу. Рослого плечистого юнца, пытавшегося пролезть без очереди, отшили так, что он отлетел в самый конец и долго приходил в себя.

— Конец света! — в сердцах воскликнул Хуторчук. — Вот уж точно: как бедному жениться, то и ночь мала!

Малахов вздохнул, подумав о бутербродах в портфеле, оставленном в Управлении кадров. Зря мокли под дождем — могли бы заправиться всухомятку.

— Здесь нам не светит, — уныло сказал он, — даже твоя хваленая смекалка не поможет.

Хуторчук отчаянным жестом сдвинул фуражку с затылка на нос и предложил, гордо выпятив рубленый подбородок:

— Спорим?

Не дожидаясь ответа, он внезапно схватился за поясницу и заковылял во главу очереди.

— Люди! Дорогие женщины! — жалобно воззвал Виталий. — Позвольте взять два кофе без очереди инвалиду Полтавской битвы!

Стайка девчонок впереди прыснула. Рослый юнец крикнул возмущенно:

— Тоже инвалид нашелся!

— Не веришь? — искренне возмутился Виталий. — А ну пойдем, выйдем — докажу!

Очередь хохотала, и вокруг Хуторчука образовалась атмосфера дружелюбия. Он оглянулся на ошеломленно застывшего у двери Малахова и подмигнул: знай наших!