Лабиринты надежд - Мила Бояджиева

— Федоренко настаивает. Нашел какой-то клетчатый балахон и корону. Остались от спектакля. И заставляет меня в этом… — Зиновий болезненно сморщился.

— Тогда надень. Подумаешь! Все равно «черти» будут всех ловить и мазать грязью, а Нептун станет макать в море. Пламен успеет пару раз щелкнуть тебя в мантии. Фото для журнала «Болгарская молодежь». — Лара подправляла смазавшийся лак.

— Ты правда думаешь, что будет не смешно?

— Смешно. — Она строго посмотрела на него. — В дружеском смехе нет ничего плохого. Это юмор, понял?

Зиновий смутился. Его глаза предательски скользнули по Лариным коленям, выглядывающим в распах короткого халатика.

«Еще чего не хватало!» — подумала девушка, выпроваживая дурацкого поклонника.

Явление Нептуна было намечено на восемь часов — сразу после ужина. Небольшое представление на пляже — все давно отработано: свита, морские черти, пираты, русалки обменяются стихотворными приветствиями. Затем празднество перенесется на танцплощадку, где будет играть «Радуга», а затейники станут организовывать разные игрища — бег в мешках, «накорми кашей», жмурки, всякие конкурсы. Выступят представители самодеятельности, затем начнется коллективное братание — хоровое пение, танцы, массовые гулянья в парке и, естественно, безобразия… — Юрий Кузьмич поднял глаза к потолку, прося защиты у высших сил. Он тайно верил в Бога, но даже шепотом опасался обращаться к нему. Так, — глянет и подумает: «Господи, пронеси! Комиссия из обкома под руководством самого Роберта Степановича Паламарчука. С каким-то американским коммунистом. То ли черным, то ли белым, но уж точно — цэрэушником. А здесь — чехи напьются, немцы туда же, араб этот придурковатый, неизвестно что выкинет. За группой «Радуга» только присматривай — такие хоть Солженицына читать наизусть начнут или играть рок-н-рол.»

В таких случаях мероприятие, как ни странно, выручало блядство. Побольше девок в костюмах «русалок», да «чертей», чтобы по кустам шастали с целью потискаться. Дело молодое, идеологически хоть и не желательное, но все же вполне допустимое. Не на площади же, а в укромных местах. Федоренко называл разгул праздника Нептуна «половой акцией дружбы», завершающейся, в сущности, к завтраку. Важно проследить, чтобы на территорию никто из посторонней публики не прорвался, для чего будут у ворот и всяких лазов в ограждении установлены пикеты дружинников.

В корпусах, как в студенческой общаге, обычно идет гудеж до утра. Начальство собирается на торжественный ужин на вилле, а поскольку та занята арабом, никакого соседства не выносящим, то будут накрыты столы в банкетном зале клуба. Активистам розданы карнавальные костюмы, остальные изобретают одежку сами: разделся до трусов, вымазался грязью — вот тебе и «негр». А девушки все больше «морские царевны» — купальничек, и во все места бусы натыканы, ленточки, листики-цветочки… О, лето! О, юность! О, беспокойство в штанах…

Юрий Кузьмич потянулся, прикидывая, кого бы из отдыхающих трахнул в первую очередь. Наверно, болгарку. Темпераментная, стерва… Потом… потом министерскую дочку — сопли-вопли, клятвы, слезы, цитаты из классиков… «Многим ты садилась на колени, а теперь сидишь вот у меня…» Нет, это об Анжелке! Пожалуй, с неё и следовало бы начать! Оторва-девка! А когда в глаза смотрит, так вся и млеет, так и плавится…

— Юрий Кузьмич… — В дверях стоял главный спортивный инструктор лагеря Антон Сергачев с огромной штуковиной в руках. Он обычно изображал Нептуна, въезжая на монолыже прямо из воды на мелкую гальку. Эту лыжу он и притащил в кабинет директора. — Как по твоему, с этим можно работать? Я ещё месяц назад написал заявление насчет замены. Здесь же каркас отходит… Нет, я не поеду… На жопе да по гальке… Это уж ты сам, Юра, сам. Я не берусь.

— Да иди ты… — отмахнулся директор. — Кроме тебя забот нет! Давно бы свою галошу починил или «выбил» у завхоза новую. Я-то здесь причем? Заявление подписал. Из кожи вон лезу, а после каждого твоего чертова праздника по уши в дерьме!

— Так во всей стране то же самое…

— Сказанул! Язык без костей… Людям награды вешают за проведение мероприятий такого масштаба. А здесь только докладные строчи и объяснительные записки. — Федоренко покосился на лежащую поперек его письменного стола лыжу. «На таком корыте да перед всем честным народом…» — Представив себя вываливающимся на пляж с волны прямо под нос комиссии, Федоренко зябко поежился.

Глава 3

На дверях жилища Градовых красовались две надписи. Одна, выполненная бронзовой краской по вишневому оргстеклу, гласила: «Квартира образцового содержания», другая — тушью по ватману, выглядела угрожающе, завершаясь тремя восклицательными знаками: «Комнаты не сдаются!!!». А что сдавать? Спальня супругов, столовая, в которой раскладывалась софа для Анжелки, и застекленная лоджия — место обитания восьмдесятилетней бабуси. Кухня — в пять квадратных метров, прихожая — не повернешься. Правда, вдоль оврага, где шли гаражи и сараи жителей пятиэтажек, Градовы имели «коттедж» хозблок, превращенный в летнее жилье. Здесь с апреля по октябрь, свободная от родительской опеки, проживала Анжелика.

Вторая Зареченская улица тянулась вдоль холма, с которого открывался потрясающий вид на море и лежащий внизу культурный центр города. Там светились огнями корпуса здравниц, гостиниц, гремели по вечерам оркестры в ресторанах, били фонтаны, проистекала нарядная, беспечная курортная жизнь.

Глубокий овраг разделял территорию «всенародной здравницы» и поселение обслуживающего эту здравницу персонала. По дну оврага, разливаясь в сезон дождей, бежал какой-то ручей, не имевший названия, но все улицы на другом, не курортном берегу имели название Зареченских, отличаясь номерами и возрастом пятиэтажек — от устаревших «хрущоб» до вполне современных, улучшенных проектов с лоджиями и подъездами под козырьками.

Градовы жили на втором этаже и могли собирать вишню прямо из окна столовой — огромные деревья, усыпанные бесхозными фруктами, произрастали повсеместно. Марья Андреевна — «сестра-хозяйка» санатория «Шахтер», поддерживала образцовый порядок и на службе, и у себя дома. Из вишни и абрикос варила варенье, рассылая посылки уральской родне. Ее супруг, добродушный рыжий силач, которого все звали попросту Степа, возил на черной «Волге» директора гостиничного комплекса «Магнолия» и чинил машины всему местному населению. «Золотые руки», «душа-человек», вот только одна беда, как говорила бабуля, — «рот с дыркой». Пил Степа сильно, но редко, впадая в недельные сезонные запои. Приблизительно раз в квартал.

Семья Градовых считалась зажиточной и благополучной. У них у первых в доме появился цветной телевизор, а пианино стояло всегда, и на нем обучалась игре маленькая Анжелика. А ещё она постоянно пела, устраивала концерты во дворе со специально нарезанными из тетрадных листов билетиками. Исполнялось все, что было услышано по радио. Каждая входившая в моду певица становилась кумиром, девочка объявляла себя то Людмилой Гурченко, то Эдитой Пьехой. Дальше пошло ещё лучше. В школе организовался какой-то ВИА, дирекция скинулась на инструменты, комсомол помог молодым талантам пробиться на городской конкурс.

Окончив школу, музыканты, вместо того, чтобы попытаться получить профессиональное образование и повысить свой идеологический уровень, свернули на кривую дорожку. Стали петь «западное», да ещё на чуждом американском языке, причем не в клубе или парке культуры и отдыха, а в самых сомнительных точках — ресторанах «Интуриста» и прочих злачных местах. Руководителя ансамбля, Сашу Самгина, даже привлекали к ответственности за спекуляцию — он перепродавал полученные у иностранцев джинсы и пластинки. Парня выручили связи. Маленький город, все друг друга знают, а отец Самгина — человек уважаемый, подполковник в отставке, ведающий местной гражданской обороной.

Анжелу родители пытались образумить, отправив на учебу в медучилище. Но она уперлась, переселилась в сарай, оклеила стены афишами с иностранными певцами и певицами в самых разнузданных позах. Марыля Родович ещё ничего, хоть и босая, да и Карел Готт — приличный, элегантный певец, но «Роллинг Стоунз»! Смотреть страшно! Да и сама девочка совсем от рук отбилась. Старенькая бабуля, по-деревенски повязанная косынкой, всегда имела влияние на внучку и даже проводила с той разговоры по душам в периоды конфронтации с родителями. Но тут нашла коса на камень. «Ничего, видать, не поделаешь…» — Степанида Григорьевна отвернулась от раскрытого окна, чтобы не расстраиваться: принаряженная Анжела отправилась на «работу».

…Солнце пекло вовсю, четыре часа — самый кошмар, а в автобусе — все потные, злые, стоят впритык и ещё руки распускают. С такими Анжела не церемонилась: «Ой, ой! Кошелек из кармана тянут!» — вопила она во всю мощь, почувствовав чрезмерно заинтересованную ладонь на своем бедре. Граждане с позором изгоняли «вора» и грозились сдать в милицию.