Шестнадцатилетний бригадир - Евгений Войскунский

В один из воскресных дней разрешили наконец свидание с Костей Гладких.

День выдался на редкость ясный, и с утра были две воздушные тревоги. После обеда Толя и Пресняков отправились в госпиталь, хотя ребята советовали переждать: того и гляди повторится налет, летную погоду немец не упустит.

По Октябрьской улице шел навстречу ребятам отряд лыжников — все в вязаных шапочках и белых маскхалатах, на груди автомат, за спиной вещмешок. Лыжи, поднятые, как пики, вверх, мерно колыхались над отрядом в такт взятому шагу.

Толя и Пресняков остановились, глядя вслед удалявшемуся отряду.

— Наверно, на Ленинградскую пристань идут, — сказал Толя.

— Ага. В рейд пойдут по немецким тылам.

— Вот бы с ними!

— Куда тебе! — Пресняков фыркнул носом. — Ростом не вышел. Видал, здоровые они какие? Физкультурники небось.

— Подумаешь, рост! — сказал Толя. — Не в росте дело…

Тут из-за угла вывернула на Октябрьскую странная процессия. Человек в платке и ватных штанах, заправленных в валенки, тащил сани, на которых возвышался старый, большой, перевязанный веревками шкаф; пожилая женщина в дохе шла за санями, упершись руками в облезлый бок шкафа; еще одна женщина, помоложе, шла рядом, неся в одной руке стул с плетеными спинкой и сиденьем, а в другой — зеленое ведро, из которого торчали кочерга и веник. Человек в ватных штанах, увидев Толю, остановился, поправил светлую прядь, выбившуюся из-под платка, и улыбнулся. Это была Лена.

— Устала? — спросила женщина в дохе. — Ну, отдохнем немножко. Теперь уж недалеко.

— Я не устала, мама, — ответила Лена и снова потянула сани.

Толя подошел к ней, решительно взялся за лямку.

— Давай помогу, — сказал он внезапно охрипшим голосом. — Куда везти?

Вслед за ним подошел Пресняков.

— Зачем, молодые люди? — сказала женщина в дохе, выходя из-за шкафа. — Сами управимся.

— Мама, это наши рабочие, — сказала Лена, глядя на Толю серыми глазами с лукавинкой. — Это вот Толя Устимов. Он, знаешь, какой сильный!..

Лена засмеялась, а Толя почувствовал, что краснеет.

— Да нам не трудно, — буркнул он и впрягся в лямку, которую Лена охотно ему отдала. — Куда везти?

— На Красную улицу, — сказала Лена.

Толя налег грудью на ремень, рывком тронул сани с места. Пресняков забрал стул и ведро у второй женщины и пошел за санями. Лена шла рядом с Толей. Единым духом она рассказала, что они переезжают со своей квартиры к маминой сестре; их квартира очень большая и холодная, прямо сил нету, а у тети Кати комната маленькая и теплая, ну что ж, что тесно, тесноту стерпеть можно, это не холод, вот только шкаф очень тяжелый, она даже не хотела перевозить его, но мама очень привыкла к этому шкафу, так что пришлось везти.

— А у тебя как дела? — спросила она. — Карточку новую выдали?

— Выдали.

«Не читала она заметку в «Мартыновне», иначе сказала бы», — подумал Толя.

Протяжно завыла сирена воздушной тревоги. Толя остановился, растерянно уставился в небо. Высокая женщина в черной краснофлотской шапке, неизвестно откуда появившись, закричала мужским голосом:

— Чего рты поразинули? Давайте в убежище, быстро! Али жизнь не дорога?

Пришлось бросить шкаф посреди улицы и спуститься по темной лестнице в подвал ближнего дома. Здесь горела неизменная коптилка, колыхались тени.

— Ничего не видно, — сказала Лена. — Мама, ты где?

— Здесь, — отозвалась мать. — Господи, и сесть-то не на что.

— Как не на что? — сказал Пресняков. — Вот ваш стул, садитесь, мамаша.

Из угла донесся скрипучий старушечий голос: — До чего народ додумался: в убежище со своими стульями ходют. Ну и ну!..

— А как же, — сказал Толя не столько в угол, сколько в сторону Лены, — мы и шкаф с собой принесли, чтоб пальто повесить.

— Ты ври, да не завирайся, парень, — строго сказал невидимый в темноте мужчина.

Лена рассмеялась.

Тревога продолжалась недолго. Стороной, что ли, пролетели немецкие самолеты.

Остаток пути прошел без приключений, если не считать того, что при повороте на Красную улицу шкаф съехал в большущий сугроб и пришлось повозиться, чтобы водворить его на место.

Но самое мученье было впереди. Тетя Катя жила на третьем этаже, а лестница была узкая — старенькая деревянная лестница с певучими ступеньками и шаткими перилами. До первой площадки добрались благополучно. Шкаф тащили боком: верхний конец нес, пятясь задом, Пресняков, нижний поддерживали Толя и Лена. Но площадка оказалась слишком узкой, тут шкаф не развернешь. Ребята сделали несколько безуспешных попыток, запыхались, вспотели, выпачкались в известке. Шкаф не разворачивался, хоть ты тресни!

— Не идет, черт пузатый! — пробормотал Пресняков и, переведя дыхание, сел на ступеньку.

— Я же говорила, мама, что не пролезет, — плачущим голосом сказала Лена; ей было обидно и неловко, что ребята зря промучились. — Надо же, ей-богу!..

Мать Лены тоже чуть не плакала. Тетя Катя вздыхала, горестно глядя на темно-коричневую громаду. Один Толя не сдавался.

— Если б вот эту дверь открыть, — сказал он, меряя взглядом ширину обитой войлоком двери, выходящей на площадку, — можно было б занести один конец и развернуть… А иначе никак нельзя.

— Ой, правда! — воскликнула Лена. — Давай постучим? Кто там живет, тетя Катя?

— Там Кондратов живет, старик. Не достучитесь вы. Он совсем плох, лежит, а дочь, верно, на работе.

— Ну, попробуем все-таки.

Стучали долго. И уж отчаялись достучаться, когда вдруг за дверью послышались шаркающие шаги.

— Кто? — спросил старческий голос.

— Иван Савельевич, — крикнула тетя Катя, — простите, ради бога, мы тут со шкафом застряли, ни туда ни сюда, откройте дверь, пожалуйста, иначе нам не пройти.

Долго звякал ключ в замочной скважине, — видно, слабая, неуверенная рука держала его. Наконец дверь отворилась. Высокий сутулый старик, закутанный в одеяло, стоял на пороге, опираясь на палку. Голова его тряслась, губы беззвучно шевелились. Ребята занесли конец шкафа в дверь — и шкаф пошел.

Тетя Катя все извинялась перед стариком, потом помогла ему добраться до кровати.

Вторая площадка оказалась почему-то шире первой, здесь провозились недолго.

— Уж и не знаю, как благодарить вас, молодые люди, — сказала мать Лены, когда ребята, втащив шкаф в комнату, отдышались и взялись за шапки.

— Не за что, — сказал Толя, отирая рукавицей пот со лба. — Нам не трудно.

— Совестно прямо, что и угостить вас нечем…

— Да что вы, мамаша, какое сейчас угощение, — сказал Пресняков. — Бывайте здоровы.

— А вы курящие? — спросила тетя Катя.

— А как же! — Толя вытащил свою коробку из-под «Казбека». — Вот, пожалуйста. Только махорка, извините…

— Да я-то не курю, что вы. Я вас угостить хочу. — Тетя Катя достала из ящика письменного стола коробку «Казбека» и протянула Толе. — Берите, берите, ребята, мне ни к чему. Это мужа папиросы, он у меня моряк, мичман Заводов, может, слыхали? На подлодках служит.

Прощаясь, Лена тряхнула Толину руку, весело сказала:

— Правильно, значит, про тебя в газете написано, что ты рационализатор.

Толя часто заморгал, губы сами собой расплылись от уха до уха.

— Приходите, ребята! — крикнула сверху Лена, когда они спускались по лестнице.

Теперь надо было поторапливаться, чтобы успеть до конца приемного часа повидаться с Костей. Друзья перешли висячий мост и вышли на Якорную площадь. Здесь стоял один из лучших памятников Кронштадта — памятник адмиралу Макарову. Сейчас он был заколочен досками, и Толя подумал, как, должно быть, томится в тесном деревянном ящике адмирал, привыкший к вольному морскому ветру.

Над Морским собором медленно тянулись редкие пухлые облака. У основания огромного его купола четко рисовались на синем фоне неба тонкие стволы зенитных пулеметов.

Даже в своем суровом военном убранстве Якорная площадь была прекрасна. На этой площади, знакомой еще с детства по кинофильму «Мы из Кронштадта», Толя чувствовал себя настоящим кронштадтцем.

В госпиталь пришли к самому концу приемного часа.

— Вы к Гладких? — спросила дежурный врач. — Предупреждаю: не более десяти минут. Он очень слаб.

— Ему операцию делали? — спросил Толя.

— Нет. Его счастье, что осколок не пробил череп. Нас беспокоит не столько прямое ранение, сколько контузия. Расстройство координации движений. Кровоизлияние в конъюнктиву… Хотя — что это я вам говорю, — устало добавила она. — Все равно не поймете.

Преснякову и Толе выдали белые халаты и провели в комнату, где лежали человек восемь или десять. Пожилая нянечка указала на Костину койку.

Костя лежал на спине, голова была обмотана бинтами, и на глазах почему-то повязка. Только нос и нижняя часть лица не забинтованы. Что-то у Толи сдавило в груди, когда он увидел Костины сжатые губы почти белого цвета и ввалившиеся щеки.