Вещий барабан - Александр Дорофеев

Однако земля-то, известно, слухами полнится. Знали мы, что происходит во дворце султана.

Чуть только заходил разговор о крепости Азове, наш посол сворачивал на русский флот:

— Готовых кораблей у России сотня. Да еще многие заканчиваем. Всё море Азовское покроют наши паруса!

А турки свое гнут:

— Слыхали мы, что ратные люди в Азове и Таганроге бледны и худы — голодают…

А Емельян Игнатьич в свою сторону:

— Корабли наши любую волну держат. Пушки не каменными, а железными ядрами заряжены — насквозь борта прошивают…

Турки сызнова:

— И матросы ваши зеленеют от морской болезни…

А посол:

— Имея такой мощный флот, можем крепко запереть Черное море…

А турки:

— И все плохо обучены — не знают толком, как ружье держать…

А посол:

— Голодно будет тогда в Царьграде, потому как хлеб, масло, лес и дрова с Черного моря к вам доставляются…

А турки… А посол…

Так и шли переговоры — ни шатко ни валко. День за днем. Неделя за неделей. Месяц за месяцем.

Никак не могли султан да визири решить — воевать с Россией или мириться.

Полночное веселье

Долго стояла «Крепость» в Царьграде. Команда ухаживала за кораблем. В любое время готовы были к возвратному пути.

Ну, конечно, и по городу гуляли. Хотя крепко помнили морской устав. В чужой стране не летай глазами по сторонам! Держись с достоинством, но не горделиво! И не бросайся к торговцам сломя голову — можешь напугать!

Турки нас не обижали. А я даже подружился с Ахметом-барабанщиком. Выучился на турецком барабане играть. Дело нехитрое! Барабан велик, а колотушка всего одна, и потому звук однообразен, заунывен. Нет в нем русского задора! Кажется, страдает барабан, на судьбу жалуется.

У моего-то совсем другой характер. То ружейную дробь рассыплет, то грохнет орудийным залпом. В бою на стену лезет! Но может и колыбельной убаюкать. Увы, баюкать некого…

Капитан наш Памбург оказался бравым, разудалым человеком. Любил, бывало, и мой барабан послушать.

Однажды в городе повстречал он земляков-голландцев. Радость, конечно. Как не поговорить об отчем доме, о морских делах?

Пригласил их Памбург на «Крепость». Хотел, верно, похвалиться. Вот какое ему доверие от самого русского царя! Поручил судно посольское провести через два моря. Земляки кивают — йа-йа! Молод Памбург, а мореход славный.

Ох, развеселился наш капитан. Устроил на корабле пирушку. А гуляют голландцы лихо, не хуже русских. Уже ночь настала, а у них дым коромыслом. Носятся по палубе, как чумные! Крякают да гогочут!

Подбегает Памбург ко мне.

— Ифанька! Ифанька! — еле отдышался. — Мы не есть сумачечий! Мы играйм в русский игра — пятнашка! Сделай милость, Ифанька, барабань для души!

Что не сделаешь для хороших людей, несмотря на поздний час. Утки в дудки, тараканы в барабаны! И загрохотал мой барабан, будто гром небесный. Гости в пляс. Такой тарарам учинился!

— Корошо гуляйм! — хохочет Памбург и тащит невесть откуда медную трубу вроде той, что у Виниуса была на Триумфальных вратах.

Приблизил трубу к барабану…

Прости, читатель, дух переведу. Сердце заходится, как вспомню ту ночь.

Никогда не слыхал я такого дикого рева. Страшно это, поверьте, — помесь трубы с барабаном! Наверное, архангел Михаил возвестит так о начале Страшного суда.

Всколыхнулся Царьград. Разом очнулась ночь. Факелы заполыхали. Бегают полуголые люди. Что?! Неужто день последний?! Аллах сошел с небес?! Или орды диких варваров нахлынули?

Кто бы мог представить, что это просто капитан Памбург гуляет с друзьями на русском фрегате «Крепость».

Долго город не мог успокоиться. До самого рассвета то тут, то там слышались испуганные голоса, хлопанье дверей и ставней, вой собак, крики ишаков и павлинов.

Мирный конец

Утром другого дня поднялся на корабль Емельян Игнатьич Украинцев. Приказал капитану собрать команду на палубе.

— Кто посмел в ночи буянить? — грозно спросил посол. — Кто из пушек палил?

Поник я головою:

— Каюсь и винюсь, господин посол. Да только не пушки то были. Мой барабан…

— Врешь! — изумился Украинцев. — На такой вопль да рык ни один барабан не способен.

— А мой способен с Божьей помощью, — вздохнул я. — Прикажете повторить?

Емельян Игнатьич руками замахал:

— Ни за что на свете! Не каждое ухо стерпит! Несчастный султан в ночи с перины грянулся, шишек набил. А прекрасные жены его из окон гарема попрыгали. Такой скандал! Ну, Ивашка — барабанная шкура, я с тобой еще увижусь, — погрозил кулаком. — А сейчас спешу к султану. Не знаю, чего и ожидать теперь…

Ой, а мне как скучно было дожидаться Украинцева! Вспоминал я его кулак и горевал, обнявшись с барабаном.

Какова судьба мне уготована? То ли плетей всыплют? То ли в турецкий острог посадят?

Лучше бы, размышлял, русских плетей. Если не до смерти, то роднее.

К полудню возвратился посол:

— Подать сюда Ивашку Хитрого!

Уже ни жив ни мертв я — жду приговора. Чего доброго, на кол посадят или вообще «секир башка».

— Вот что, Иван, сын Алексеев, — торжественно начал Украинцев. — Хоть ты и барабанная шкура, а спасибо за верную службу!

Вон как глумится! Ну, думаю, точно — четвертуют меня грешного! И такая слабость вступила в ноги, что рухнул на колени, лбом об палубу.

— Перепугал ты, братец, до полусмерти султана и визирей! Думали, русская флотилия пожаловала! Сейчас подписали мирный договор, чтобы спать спокойно. Победа, Ивашка! Бей в барабан! — и подал мне посол руку, как в ту ночь, когда наши души летали над морем.

В ту минуту, читатель, уразумел я до конца дней своих, как жизнь дивно хороша. И горд был, что мой барабан сказал в переговорах свое слово.

Не к войне, а к миру призвал!

И по сию пору висит в красном углу моего дома славный барабан, за два моря ходивший. Помирать буду, так велю со мной в могилу уложить — повеселю солдатские души на том свете.

И когда откроются передо мной врата небесные, войду в них под барабанную дробь.

Может, сам Петр отворит железным ключом те врата. Встретит на пороге и скажет как прежде: «Играй, Ивашка! Играй, барабанный староста!»

Мирный конец, по Божьему велению, у моих записок!

Эпилог

Иван Алексеевич Хитрой скончался в 1750 году восьмидесяти восьми лет от роду и погребен в деревне Луговатка, что под Воронежем.

На могиле его доныне стоит каменное надгробье в виде барабана, на котором можно разобрать надпись: «Он говорил одну только правду».