Северный пламень - Михаил Голденков

— Я знаю, у твоего отца с матерью тоже рождались больные дети и умирали. Мы оба теперь прокляты! — со слезами на глазах бросала расстроенная Анна в лицо Каролю. Тот мрачнел и думал о том же самом. Правда, три следующих ребенка: Катерина, Микола Кристоф и Констанция — появились на свет вполне здоровыми детьми. Анна, кажется, утешилась. Успокоился и Кароль…

— Все добра, — вновь улыбнулся Кароль Миколе, — Анна опять беременна. Надеюсь, будет второй сын.

— Поздравляю!

— Ну а ты когда ожанишься, вечный юноша?

— О! — замахал руками, засмеявшись, Микола. — Наверное, никогда!

— У тебя хорошая мать, моя бы уже давно придумала какую-нибудь каверзу и силой затащила бы тебя в костел. Точнее, в протестантскую кирху.

— Так, — соглашался Микола, — моя мать в этом прекрасная женщина. Всем бы такую!..

А в это время в крышку гроба Литвы вбивался очередной гвоздь: через год после смерти Собесского трон все еще пустовал, в теплые майские деньки 1697 года, когда в Польше и Литве по-прежнему спорили о том, Якуба или же Конти выбрать на престол, на сцене появился еще один кандидат: мало кому известный и проворный саксонский курфюрст Фридрих Август. Этот двадцатисемилетний высокий, здоровенный, с недюжинной силой в крепких руках человек по прозвищу Сильный имел и аналогично сильные амбиции. Ему надоело быть местным саксонским королишкой, он решил сесть на трон куда как более крупной и славной страны Речи Посполитой. Но не только! Королевство поляков и литвинов должно было стать лишь началом его славной карьеры! Он пойдет пробиваться дальше, к примеру, в императоры Священной Римской империи!

— Увы, мой друг, герр Фридрих, у тебя нет шансов, — объяснял Фридриху его кузен епископ Рааб Кристиан Август, — ты протестант, а королем Польши может стать только католик…

— Разве? — морщил увесистый нос и хмурил черные густые брови Фридрих. — А я и не знал. Вот же черт!

Кузен, наверное, ожидал, что Фридрих, отличающийся тем, что мало думает перед тем, как что-то сделать, плюнет на польский трон и успокоится, но он ошибался. Или просто недооценил родственничка. Фридрих не задумываясь плюнул не на свою затею, а на лютеранскую веру и 2-го июля в Бадене перешел в католицизм.

В это время чаша весов все больше склонялась в сторону Конти. В Польше партию его сторонников возглавил скандальный литвин Любомирский, а в Литве — Сапеги. Поддерживал француза, естественно, французский король Людовик XIV. И в тот момент, когда всем уже казалось, что королем и великим князем уж точно станет французский ставленник Конти, в шумной и душной атмосфере затянувшихся выборов резко проявилась высокая фигура саксонского курфюрста Фридриха. За него вступились австрийский император и молодой московский царь Петр I. Ни австрийцы, ни московиты не желали, чтобы француз садился на трон Речи Посполитой, полагая, что в таком случае эта польско-русская страна получит сильного союзника в лице Короля-Солнца — Людовика. Царь Петр даже заявил в грамоте делегатам сейма, что выбор Конти на престол будет расценен в Москве как нарушение условий «Вечного мира», который не то чтобы не затрагивал таких деликатных тем, как выбор короля, но даже и не был ратифицирован сеймом. Поэтому заявление московитского царя сейм лишь разозлило.

— Опять эти варвары со своими гуннскими понятиями лезут в наши дела! — кричали поляки…

— Какое царю дело, кто взойдет на наш трон! — возмущались литвины. А а кто такой этот его курфюрст? Родственник? Знакомый? Так ведь нет! Наш король — это лично наше дело!

Австрийцы словно и забыли, что пятнадцать лет назад именно литвины с поляками спасли их любимую Вену от турецкого ига. Теперь в Вене разыгрывали собственную антифранцузскую карту и тоже вмешивались в дела сопредельного государства, хотя ни поляки, ни литвины никогда не давили на австрийцев по поводу их собственных правителей.

В такой вот тревожной и наэлектризованной атмосфере начался элекционный сейм от 26 июля. И в первый же день заседания французский кандидат получил большинство голосов. А вот на следующий день слово взял Радзейовский. Его речь шокировала. Примас, ярый, как все были уверены, сторонник республиканской партии, поддерживающей Якуба, призвал не голосовать за Собесского, а выбрать… Фридриха Августа.

По залу сейма прошел единый вздох недоумения. Делегаты крутили головами, удивленно глядя друг на друга.

— В дупу вашего немца! — выкрикнул кто-то.

— Панове! Да что же это творится?! — разрывал кто-то на себе одежду на груди. — Чтобы немца на польский трон?!

— Погодите, панове, — поднял руку Радзейовский, — выслушайте далей! Не такой уж он и немец! Вот я зачту сейчас один документ!

И примас зачитал о конверсии — переходе в католичество — саксонского курфюрста. Однако протестантов сей документ лишь возмутил еще больше.

— Ганьба! — кричали реформаторы. — Мало того, что немец, так еще и предатель собственной веры! А завтра он что, магометянство примет, если в султаны пригласят его?

Но на польских католиков этот дешевый трюк Фридриха странным образом подействовал. На следующий день саксонский кандидат получил уже значительно больше голосов. Миколе как протестанту-кальвинисту не понравился факт перехода Фридриха из одной конфессии в другую. «Одни уроды!» — думал в отчаяньи Микола, не видя, кому бы отдать предпочтение.

В эти же дни агенты саксонского курфюрста не скупились на взятки, вследствие чего голосов за Фридриха заметно прибавилось. Иные же голосовали как раз потому, что боялись новых войн с Московией. А выбор Фридриха, кандидата царя Петра, казался прочной гарантией мира с этой восточной непредсказуемой страной. Были и такие, которые оценили вовсе и не Фридриха, а количество бутылок отменных вин и наливок, выставленных агентами саксонского кандидата…

Ну а Кароль Радзивилл твердо стоял на своем — никакого Фридриха, никакого Якуба, только Конти и никто другой. Его позиция еще больше сблизила его с Казимиром Сапегой. Радзивилл даже постригся и теперь носил длинный пышный парик под треуголкой, обшитой белыми галунами, как у Сапеги. «Вот тебе и держаться вместе!» — думал Микола Кмитич, бросая косые взгляды на друга. Лично он вообще никого не мог выбрать из трех предложенных кандидатов. Оршанец был склонен отодвинуть выборы на будущее, передав затем литвинскому сейму полномочия короля и руководство всей страной.

— Вот тогда мы точно будем республикой! Не на словах, а на деле! — громко кричал своим оппонентам Микола, но его заглушал хор активных сторонников Фридриха и какофония республиканцев и «французов»… Кто-то уже дрался, и их растаскивали в разные стороны драгуны… Микола в своей низенькой треуголке, скрестив на груди руки равнодушно взирал на перипетии сейма. Аналогичное ему мнение высказывали еще несколько человек, но и они тонули в общем гомоне «прихильников» либо Конти, либо Фридриха…

Микола уже и не думал о всех этих дурацких кандидатах в короли. Он думал об Авроре. Куда исчезла его любимая девушка? Оршанский князь слал листы куда только можно. Ответа не было. В прошлом месяце он даже отважился подробно рассказать про Аврору своей матери, Алесе Биллевич-Кмитич, чего ранее никогда не делал, не посвящая обычно мать в свои амурные дела. Всегда мудрая и ухватывающая самую суть дел мать внимательно выслушала сына и грустно улыбнулась:

— Действительно, редкая девушка, трудно не влюбиться в такую. Но… фрукт еще тот! Не твоя она. Такие обычно влюбляются в пятнадцать или в семнадцать лет, а потом… потом продают себя как дорогой и редкий бриллиант. Боюсь, что нынче твоя Аврора окручивает очередного жениха. Не иначе короля какой-нибудь страны. Или будущего короля.

— Но о тебе ведь говорили тоже самое! — возражал Микола матери, — ты ведь тоже славилась красотой, умом, шармом! И стихи сочиняла не хуже! Но ты ведь не продавала себя в твои двадцать лет, когда встретила отца, который на тот момент был нищим, потерявшим в огне войны все свои маентки! Почему такое говоришь про Аврору?

Алеся улыбнулась. Ее лицо все еще хранило остатки красоты ее молодости, но когда она вспоминала Самуэля, то, кажется, разглаживались даже самые последние морщинки на ее белом миловидном лице, словно две маслины глаза вновь вспыхивали огнем молодой страсти…

— Твой отец… — улыбалась Алеся, — я тут ничего не могу объяснить. Это было волшебство. Самое, сынок, настоящее!

Микола соглашался с матерью, но уговаривал себя тем, что Аврора чем-то сильно занята, уехала, не в состоянии чиркнуть строчку любимому Нику… Но понимал — это лишь самоуспокоение…

Голоса за Фридриха росли, как грибы после дождя. Особенно за счет польских представителей воеводств и даже сенаторов. Но 29 июля большее число голосов вновь получил Конти. И вот, вынесение решения. С кислым выражением лица примас Радзейовский встал и объявил, что королем Речи Посполитой провозглашается… принц Анри де Конти…