Александр Дюма - Труайя Анри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он остался в Вилле-Котре и поступил в частный коллеж, которым руководил аббат Грегуар (без аббатов никак нельзя получить образование!) – человек, по общему мнению, здравомыслящий и просвещенный. Правда, все единодушно считали, что цельный характер мальчика не подходит для жизни в коллективе, но мать надеялась, что в обществе товарищей по учебе он исправится. «В этом возрасте, – признается впоследствии Александр Дюма, – другие дети из нашего города не очень-то меня любили; я был тщеславным, дерзким, высокомерным, самоуверенным, преисполненным восхищения собственной персоной, однако при всем том был способен на добрые чувства, когда вместо самолюбия или ума позволял высказаться сердцу».[14]
К поступлению в коллеж Мари-Луиза из старого дедушкиного сюртука сшила сыну «наряд цвета кофе с молоком в черную крапинку» и пребывала в полной уверенности в том, что этот костюм произведет самое благоприятное впечатление на школьников. Александр ее счастливой уверенности не разделял, и его опасения вскоре подтвердились. Несмотря на царившую в коллеже строжайшую дисциплину, «старички» подвергли новенького унизительному испытанию: когда он входил во двор, одноклассники помочились на него с высоты составленных бочек. Мокрый с головы до ног Александр завопил от ярости и набросился с кулаками на заводилу, которого звали Блиньи. Тот хотел было задать новичку изрядную трепку, но Александр оказался проворнее противника и быстро обратил его в бегство. Спасаясь, Блиньи выронил книгу, Александр ее подобрал и захватил как военный трофей. Оставшись в одиночестве, он принялся листать книгу, которая оказалась серьезным трудом доктора Тиссо, посвященным пагубным последствиям онанизма. Вернувшись домой, Александр гордо предъявил матери трофей, который она из осторожности у него отняла. «Два года спустя я нашел эту книгу и прочел ее, – напишет он впоследствии. – Если бы я прочел сей ученый труд в день своей победы над Блиньи, то никакой бы пользы из этого чтения не извлек, поскольку ничего бы не понял. А вот двумя годами позже эти сведения оказались как нельзя более кстати».[15] В самом деле, если верить многомудрому доктору Тиссо (а как можно ему не верить?), мастурбация у тех несчастных, которые ею занимаются, становится причиной бессилия, бесплодия, глухоты и наконец приводит к смерти от истощения. Поскольку всеми этими страшными последствиями угрожал специалист, глубоко изучивший проблему, подросток твердо решил проявлять умеренность в одиноких наслаждениях. Впрочем, столь добродетельным ему придется быть недолго: очень скоро сочувствующие женщины начнут помогать красивому мальчику в удовлетворении всех его сексуальных позывов.
С самого нежного возраста Александр проявлял страстный интерес к любовным интригам, а потому с любопытством наблюдал за поведением старшей сестры Эме, которую, несмотря на то что она была бесприданницей, хотел взять в жены молодой сборщик налогов Виктор Летелье. Из кокетства или из страха перед замужеством она не решалась ответить согласием, ее мать тоже проявляла сдержанность, и Виктор Летелье, желая, очевидно, завоевать благосклонность семейства, подарил Александру, которого уже считал своим будущим шурином, карманный пистолет. Будущий шурин, в свою очередь, немедленно нашел у претендента на руку сестры множество самых выдающихся достоинств, а уж о достоинствах подарка и говорить было нечего. В полном восторге он палил по всему, что попадалось на глаза. Мари-Луиза, которая, хоть и была вдовой генерала, слышать не могла выстрелов, хотела отобрать у сына опасную игрушку: ведь, забавляясь с пистолетом, ребенок мог ранить прежде всего самого себя! Но Александр отказался сдать оружие. Тогда доведенная до отчаяния мать попросила сельского полицейского Турнемоля разоружить мятежника, ставшего грозой соседских кроликов, кур и голубей. После короткой схватки Турнемолю удалось-таки завладеть пистолетом, а мальчику только и оставалось, что захлебываться бессильной руганью. «Для меня это разоружение было величайшим позором, – читаем мы в мемуарах Дюма, – позором, о котором не смогли заставить меня забыть даже пришедшие на другой день важные известия».[16]
Новости и в самом деле были «важные», потому что непременно должны были вызвать глубокие перемены в жизни страны, привыкшей к успехам Великой армии: известия о заговоре Мале против империи, о казни виновных, о том, как императорской армией была оставлена горящая Москва, о позорном и изнурительном отступлении из России и о бесславном возвращении Наполеона в Тюильри… Да, новости были важные и утешительные для людей, оскорбленных императором. Вот только радости хватило ненадолго: вот уже Орел, хоть и изрядно ощипанный, расправляет крылья, начинается германская кампания с ее чередой побед и поражений – те и другие обходятся одинаково дорого. Смирившись в свое время с опасностями войны, угрожавшими ее мужу, генералу Дюма, Мари-Луиза теперь страшно боится за сына. Не для того она отнимала у Александра пистолет, чтобы вместо него ему сунули в руки ружье: ведь на военную службу призывают уже и шестнадцатилетних мальчишек, причем отправляют их на передовую! И если военные действия продлятся еще всего-навсего четыре года, очередь дойдет до Александра! Мари-Луиза втайне молится о том, чтобы корсиканский Людоед, причинивший столько зла ее мужу, не сделал ничего плохого сыну. Что тут дурного? Разве нельзя любить Францию, осуждая ее правителя? В конце концов, тысячи женщин по всей стране лелеют ту же святотатственную надежду, что и она…
Молитвы перепуганных матерей были услышаны, их чаяния сбылись. Но какой ценой! Чужеземные полчища топтали теперь родную землю. Говорили, что пруссаки и русские только и делают, что наперебой грабят и насилуют. Опасность с каждым днем приближалась. После того как пал Суассон, Мари-Луиза стала обдумывать, как бы получше встретить захватчиков. Разумеется, она не собиралась выступить против казаков с оружием в руках, наоборот – всерьез рассчитывала смягчить их ласковым приемом. Услышав от других, что завоеватели прожорливы и любят выпить, она приготовила для них огромный чугун бараньего рагу и запасла несколько бочонков суассонского вина. Не менее предусмотрительно она зарыла в дальнем уголке сада три десятка золотых луидоров и забронировала два места в подземном карьере, где около шестисот ее земляков укрылись в надежде избежать расправы, которую неминуемо должны были учинить над ними дикари с берегов Дона и Волги. Однако в почти обезлюдевший город вступили не казаки, а войска маршала Мортье: им было поручено защищать подступы к лесу. И баранье рагу, предназначавшееся русским, досталось славным французам, явившимся первыми. Выпив вино, которым Мари-Луиза намеревалась купить расположение иностранной солдатни, они после ночной перестрелки уже наутро отступили к Компьеню.
Столь внезапное затишье не могло быть долгим. «Вопрос времени!» – говорили в Вилле-Котре. В ближайшие за тем несколько дней страх населения перерос в панику. Стоило на дороге показаться хотя бы одному всаднику, раздавался крик: «Казаки! Казаки идут!» Улицы мгновенно пустели, ставни и двери закрывались наглухо. Мари-Луиза благоразумно прибегла к испытанному средству и вновь принялась стряпать баранье рагу. Приглядывая за стоявшим на огне чугуном, она прижимала к груди сына, который никак не мог понять, почему же император не возвращается, чтобы покарать злодеев. Странный мальчик этот Александр – в честолюбивых мечтах он заносился так далеко, что хотел бы один заменить собой всю французскую армию, и в то же время начинал трястись от страха, как только орудийная пальба нарастала. Сражения шли в Мормане, Монмирайле, Монтеро, а баранье рагу тем временем продолжало томиться на кухонной плите. На пятый день мать и сын поняли, что им придется самим съесть блюдо, которым они собирались угостить страшных казаков. Но опасность отнюдь не миновала. Увы! Прошло совсем немного времени, и у Мари-Луизы, уже знавшей о жестоких боях в Бар-сюр-Об и Мео, о сдаче Ла Фера, не осталось ни малейших сомнений в том, что и Вилле-Котре непременно попадет в руки врага. Ну и что же ей оставалось делать в ожидании грядущих бедствий, как не взяться снова, патриотично и предусмотрительно, за стряпню, за третье по счету баранье рагу?